Ирина Богатырёва
Я сестра Тоторо
© Богатырёва И. С., 2021
© Спиренкова Н. И., иллюстрации, 2021
© Дульцева Е. А., фото автора на переплете, 2021
© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2021
* * *
Моему мужу
Глава 1
Первый, первый. Я второй. Как слышите меня? Приём!
Рация взрывается под ухом, шипит и плюётся. Она, конечно, пытается говорить шёпотом точнее, это папа пытается, но кто-нибудь слышал шёпот рации?
Спросонок кажется сейчас оглохну.
Второй, я первый. Вас слышу. Приём!
Я тоже стараюсь говорить шёпотом, чтобы не разбудить Вельку. Впрочем, он никогда не просыпается ни от меня, ни от рации. Ну или делает вид.
Получено задание разведать территорию дислокации марш-броском. Как поняли меня, первый? Приём!
Второй, вас понял. Приступаю к выполнению. Отбой.
Сейчас бы упасть в подушку, но нет. Задание есть задание. А по-простому: папа не будет ждать.
Стекаю с верхнего яруса кровати. Так, майка, легинсы Носки, конечно же, потерялись. Вечно они в разных углах, эти носки. Папа говорит, одеваться надо, пока горит спичка. Вообще не представляю, как это делать: я и так как могу быстро одеваюсь и одежду заранее складываю возле кровати, разве что только вот носки эти чёртовы, и всё равно не спичка, а целый коробок успеет сгореть, пока я оденусь, сделаю на голове хвост и выскользну из комнаты.
В ванную, холодной воды на лицо, скорчить рожу отражению у, засоня! и вперёд.
Второй, второй, я первый. Приступаю к выполнению. Как слышите меня? Приём!
Это значит, я вышла из подъезда, иду к спортивной площадке. И голос уже не такой хриплый. И глаза почти разлиплись.
Приступайте.
Даже по рации слышно папа запыхался. Разминается: приседания, подтягивание, бег на месте, вот это всё. Я подключаюсь: растяжка, приседания, наклоны Тело скрипит и сопротивляется. Не проснулось ещё.
Первый, второй приступает к выполнению задания, говорит папа уже без рации, просто оборачивается ко мне и говорит. И улыбается. Суперагенты, конечно, не улыбаются, когда идут на задание. Хотя Мой папа вот, например, улыбается.
Вас понял, говорю, набрав в лёгкие воздуха, и поднимаюсь из планки.
А папа уже бежит по дорожке, и мне надо за ним. Не чтобы не отстать я всё равно отстану, за ним не угнаться. Просто задание есть задание. В смысле понятно это всё папа придумал, чтобы я не отлынивала от пробежек. Продолжает со мной играть, как с маленькой. Но, если честно, я не против, раз ему так нравится. На самом деле я тоже люблю с ним бегать, особенно сейчас, когда мы переехали и можно не по полю за школой круги нарезать, а убежать в настоящий лес.
Мы переехали недавно. Ещё двух недель нет. Ну, то есть мы давно готовились, конечно, а родители вообще говорили об этом год, наверное: им очень не нравилось, где мы раньше жили, там тесно и машины сплошные, а папа хотел, чтобы было где гулять. И поэтому они стали продавать нашу старую квартиру, и к нам постоянно ходили какие-то люди, цокали языками. Нам было, конечно, грустно, и на родителей я злилась: мне совсем не хотелось переезжать. И папа всё нервничал, потому что не мог подобрать что хотел. Пока наконец не нашёл, и мы поехали все вместе смотреть.
Это было в феврале, и мы, если честно, тогда ничего не поняли. По крайней мере, я ничего не поняла. Квартира была пустая, какая-то обшарпанная. Пахло в ней непонятно чем, но не по-нашему. Но папа был счастлив. Бегал по комнатам, хлопал дверьми и окнами, показывал нам всё. Как будто мы сами не видели: ну да, кухня, ну да, ванная. Ну да, зал большой, это прикольно. И детская тоже немаленькая. «А главное смотрите! окна в парк!» папа замер перед самым большим.
Я подошла. Посмотрела тоже. Слякоть была тогда и вечер, ничего не видно парк, не парк. Торчат какие-то чёрные деревья, блестит под ними лужа. «Грязь сплошная», сказала мама. «Ты ничего не понимаешь! сказал папа, уходя за ней в другую комнату. Человек существо природное. Ему без природы нельзя. У каждого человека должен быть свой лес, долетало из-за открытых дверей. А если не лес, то хотя бы парк». «Ты в парке, что ли, жить собрался?» «Нет! Но если у человека есть свой лес, у него вся жизнь идёт по-другому: ему есть куда возвращаться. Ты понимаешь?» «Пол сам будешь каждый день мыть, когда из леса своего станешь возвращаться», говорила мама, и эхо таскало её голос по пустым комнатам. Но всё равно по этому голосу было понятно, что квартира ей нравится.
А мы с Велькой стояли у окна, прилипнув лбами к стеклу, и смотрели в блестящую черноту. Точнее, я смотрела, стараясь понять, нравится мне тут или нет. А Велька ничего понять не пытался. Он чертил пальцем по пыльному подоконнику и что-то болтал на своём языке. Просто он такой. Странный. Мама говорит особенный. Это она его не понимает и придумывает всякое, чтобы самой себе объяснить. По-настоящему Вельку только я понимаю. Но не говорю об этом никому. Даже маме. Зачем?
«Вечер, сказал тогда Велька не оборачиваясь. Точнее, он, конечно, сказал веер, но я-то сразу поняла, что он имел в виду. Веер, иди ме!» крикнул звонко, аж стекло завибрировало у меня подо лбом.
И я сразу увидела, что он хочет сказать: вечер, мы сидим вместе. Мы уже живём здесь, в этой пустой пока квартире, сидим вечером, пьём на кухне чай и болтаем. И Велька смеётся и расставляет по столу своих динозавров, а за окном вот так же слякотно, темно, и вода блестит под деревьями. Но не странно и непривычно, как сейчас, а знакомо и приятно. И смотрит на нас оттуда, снаружи, что-то большое, тёплое и любимое. «Наверное, парк», подумала я, и сразу мне стало спокойно от того, что мы переезжаем.
И подумала, что нам, по сути дела, повезло.
Но как нам на самом деле повезло, я поняла только потом. Когда мы с папой стали бегать по утрам, и он открылся, наш парк, и зазеленел в лицо всеми своими деревьями, зашелестел, зашумел, заблестел прудами вот как сейчас.
Фух, хочется остановиться, но нельзя. Папа говорит: если побежал, беги, хочешь сбрось темп, но беги, дыхание не сбивай. Вот я и бегу.
По дорожке, по тропинке, мимо кустов, под веткой нагнуться, в оглушающих запахах леса, травы, влажной земли под ногами чаф-чаф, в лужу прыг, брызги на штаны, а я уже дальше, дальше! Вон мостик через овражек, в овражке стоит чёрная, страшная вода, жуть, в таких кикиморы водятся, а с берега птица какая-то ф-ф-фыр! и в сторону, и наверху что-то уже стрекочет. Люблю это место, дикое, мрачное. Дорожка вьётся вдоль оврага, дубы растут вековые, корни у них с мою руку, торчат из земли, только перепрыгивай. И пахнет лесом, пряным, прелым, ах!
Жаль, жуткое место быстро кончается. Вот сейчас выскочу к первому пруду и там папа. Далеко, на другой стороне, или уже сворачивает ко второму пруду, но я его успею заметить. Папа бегает быстро, носится как метеор, говорит мама. Мы когда за школой бегали, там, где раньше жили, нормально было: я один круг, папа два, я два, папа четыре, я четыре, папа чуть ли не десять. И ещё что-то кричит мне, подбадривает, когда сзади нагоняет. Проносится мимо настоящий метеор. Поэтому здесь мы завели рации. Чтобы не теряться.
Но у пруда папы нет. И у второго тоже. Странно. Мы уже неделю так бегаем, и он всегда здесь мне встречается. Ну ладно, не всегда. Иногда вон там, на третьем пруду, где детская площадка и красный кораблик.
Бегу туда. По хрустящей, посыпанной крупным красным песком дорожке, вниз к кораблику. Тут лодочная станция, можно лодки брать, но мы ещё не пробовали, хоть папа и обещал. А дальше настоящий лес, и туда я пока не совалась. Он большой и, кажется, мрачный. Может, папа там?
Второй, второй, я первый. Как слышите меня? Приём!
Рация трещит, но не отзывается.
Второй, я первый. Сообщите о ходе операции. Приём!
Нет ответа. Сплошной треск. Останавливаюсь. Всё равно дыхание сбито. Оглядываюсь. Куда же он мог побежать?
Второй, сообщите ваши координаты. Приём!
Координаты обычно сообщаю я, потому что это меня папа обычно ищет, когда отбе́гал своё. А вот чтобы я искала папу
Фу, как это, оказывается, неприятно потерять кого-то. Или потеряться? Без разницы, всё равно противно. Вроде всё нормально: парк, солнышко, люди бегают, с собаками гуляют, но уже не так, как было только что. И собаки какие-то стрёмные. И люди подозрительные.
Пап, ну ты где?
И тут рация как будто ломается, и папа оттуда:
Кроль, я пожар тушу.
Пожар? Какой пожар? Второй, поясните. Пап, я не поняла.
На конном дворе. Это слева, как домой идти.
Что ещё за пожар? Это он опять придумал? Какой конный двор? У нас в парке?
Но тут я поднимаю голову и сразу вижу: над деревьями валит густой чёрный дым. Как раз там, где папа сказал, как домой идти, слева.
Ох, если б я так каждое утро бегала, как в тот момент стартанула, меня можно было бы на Олимпиаду отправлять! Чёрные клубы валят в голубое небо, и сердце колотится как бешеное. Так и представляю, что горят какие-то конюшни, ржут в стойлах и бьются кони, и мой папа один среди всего этого, в снопах искр и пламени, борется с огнём, открывает двери, выпускает лошадей, и, обезумевшие, они выносятся наружу, сбивая папу с ног
Папа! Я с тобой! Я уже бегу!
Мимо прудов, по дорожке, в лес, через заросли, под веткой пригнуться выныриваю поляна. Кругом деревья. Куда теперь? Оглядываюсь. Дым в другой стороне. Чёрт! Назад, через заросли, по тропинке, под кустами, вылезти на дорожку, повернуть
Вот оно!
Посреди леса огромный белый шатёр, как дом. Нет, как два дома. Он из плёнки, как на теплицах, и вот она-то и горит. Точнее, дымит и ужасно воняет. И папа тут. Правда, я его не сразу замечаю. Он такой маленький по сравнению с этим белым. И что он делает, тоже не сразу понятно. Потому что огня нет. Он не бушует, не полыхает, а так, небольшие сполохи пробегают по плёнке. И кажется, будто она сама собой исчезает, только остаётся чёрный обугленный край. А папа рвёт горящие куски и топчет, рвёт и бросает на дорогу. При этом машет руками и прыгает. Всё это выглядит нестрашно, несерьёзно и даже не очень мужественно.
Пап, тебе помочь?
Кроль! Оборачивается. Взмок весь, хуже чем на тренировке. Но, кажется, он мне рад. Видишь забор? Там конюшня, люди должны быть. Беги, позови кого-нибудь. Скажи, пусть несут, что у них там: лопата, вилы, грабли! Сбить надо!
И показывает наверх, где всё выше и выше обугливается и плавится плёнка и валит дым.
И я снова бегу.
Забор, забор, чёрные прутья. А вот и калитка!
Заперто.
Эй, люди! Есть кто-нибудь?!
За забором идиллическая картинка: какие-то домики, вдали загончик, клетки с кроликами, воробьи летают, клюют что-то с земли. Как будто в ста метрах отсюда пламя не поедает белый купол. Не валит в небо дым, и папа не прыгает на куски обугленной плёнки. Один!
Есть кто живой?! Пожар!
Если честно, я терпеть не могу кричать. В смысле, привлекать к себе внимание. Я себя в таких случаях так чувствую ну, как будто я совсем маленькая и мне очень страшно, и никто-никто мне не поможет. Я один раз, когда мы с папой в лесу были, заблудилась, так даже не смогла «ау!» крикнуть. Просто бегала там, пока не услышала, что он меня зовёт, а сама ничего сделать не могла.
Но тогда это давно. А сейчас совсем другое. И делаю я это не для себя.
Помогите! Пожар! ору и хватаюсь за решётку, трясу калитку изо всех сил, так что забор начинает гудеть. Если там кто-нибудь есть, он точно должен от такого проснуться.
И правда: выскакивает из дальнего домика заспанный мужик, смуглый, темноволосый и лохматый.
Э, что случилось, а?! кричит с акцентом.
Будь всё по-другому, я бы его обязательно испугалась. Но разве я бы стала так себя вести, будь всё по-другому?
Пожар! Шатёр горит! Мой папа там!
Пожар? Какой пожар? Что гори Но оборачивается и видит сам столб чёрного дыма в синее весеннее небо. Ва, алла! Хлопает себя по ляжкам и аж приседает. Пожар!
А то я вру.
Палка нужна! И грабли! Или что у вас, вилы? Есть вилы?
Вилы? Ах, вилы! Мужик убегает куда-то за домик и возвращается с вилами и лопатой. Отпирает замок и бросается в лес, к шатру.
А мне?! Кидаюсь за ним.
Э, девочка, не мешай! бросает не оборачиваясь.
Это я не мешай?! Да у меня там папа!
Но мы уже выскакиваем к шатру.
Огонь выгрыз в нём приличную дыру. Папа, маленький и какой-то отчаянный, стоит внизу и пытается с ним бороться. Точнее, он не стоит, он прыгает, он нашёл длинную палку и сбивает горящие куски, но плёнка тлеет всё выше и выше, так что папа собьёт в одном месте а оно ползёт дальше. Как будто бы он сражается с драконом, а у того вместо одной головы отрастают две новые.
Ва, алла! Дядька снова приседает, но уже не хлопает себя: руки заняты. Подбегает к папе и начинает с ним вместе сбивать огонь вилами.
Но хоть вилами, хоть палкой это всё одинаково бесполезно. Это даже мне понятно: огонь не достать, сожрёт он сейчас всю плёнку.
И тут папа бросает палку, пролезает внутрь и карабкается по металлической конструкции, которая держит шатёр!
Дядька аж крякает, глядя на него, но папа уже высоко.
Вилы! кричит оттуда, и дядька протягивает их наверх.
Папа ложится на перекладине, дотягивается, выпрямляется и начинает сбивать огонь над головой. Чёрные хлопья и огненные снопы летят вниз, и дядька кидается на них и топчет.
Й-и-и-и! кричу я и тоже кидаюсь, но дядька рыкает на меня:
Уйди, девочка, да! Отойди, там стой!
Я прямо теряюсь. У меня папа на самой верхотуре сражается с огнём, а я «там стой»?! Но дядька забыл уже обо мне: сверху сыпется, только успевай уворачиваться и хлопать лопатой по горящим кускам. Честно сказать, у него хорошо получается и помощь не нужна совсем. Но чисто из вредности я всё равно топчу кое-какие искры, которые улетают в сторону. Хотя это и не очень героично.
Наконец сверху перестаёт падать.
Порядок! кричит папа. Разойдись!
И вилы летят вниз, вонзаются в землю. Папа спускается быстро и ловко, прыгает с последней перекладины там с меня ростом, но ему это нипочём. Только запыхался. И дядька тоже. Ну и я, хотя не особенно устала. Просто сердце колотится и гордость за папу разбирает.
Ва, алла, спасибо вам большой, да! Я бы один никак не смогу! Как хорошо, вы тут оказался, а! говорит дядька и жмёт папе руку обеими своими.
Папа улыбается, а я ещё больше им горжусь. Конечно, не справился бы! Дядька вон какой кряжистый и широкий, он бы на такую верхотуру ни за что не залез. А папа пожалуйста! Понятное дело, альпинист.
Хулиганы, а! продолжает дядька. Я сколько раз говорил: «Валерьевна, поставь забор. Я охранять не могу, я на конюшне, как я буду охранять?» Сколько раз говорил: «Поставь! Тут сколько люди ходят, кто ножом, кто зажигалку. И всё, нет манежа!»
А это для коней манеж? спрашиваю, и у меня аж дыхание перехватывает от восторга.
А если забор, уже близко не ходи. Дядька меня как будто не слышит. И что? Где занимайся теперь, а? Дороже самой будет!
Здесь занятия проходят? перебивает его папа, поймав мой взгляд. На конях?
Кони, да, переключается он. Школа. Дети ходят. Вот такие. Оборачивается на меня. И взрослые тоже. Да вы приходи! вдруг оживляется он. Я скажу Валерьевна, что вы так помогал! Совсем бы манеж сгорел. Она скидку делать будет.
Я подпрыгиваю. Губу закусила, чтобы не завизжать, ладони сцепила, чтобы не захлопать. Только прыгаю и мычу. И папе киваю соглашайся! Это же кони! Мечта!
А он:
Ну, я не знаю Это, наверное, сложно?
Что сложно? Кому сложно? Кони легко! Это же сел и вези. Дети справляются! У нас в деревне все ездят. Это вон там сложно! Он махнул на железную конструкцию, торчащую из манежа, как рёбра мёртвого кита.
Я так и прыгаю, как мячик. А папа как специально на меня не смотрит.
Хорошо, говорит, спасибо. Мы подумаем. Идём, Кроль.
Пап!..
Вы телефон запиши. Звони и приходи.
Хорошо, спасибо. Мы позвоним.
Пап!..
Идём, Кроль. До свидания.
И уходит. Он так из магазинов уходит, когда мы с Велькой канючить начинаем.
Ну ладно, не мы, а я. Велька никогда не канючит.