В начальный период казни колодец доверху заполнялся водой; щит свободно лежал на её поверхности. Верёвка, связующая камень с ногами осуждённого, безвольными кольцами покоилась на щите. Не более локтя отделяло пятки повешенного от поверхности камня. Специальная система подземных водных коммуникаций позволяла заполнять колодец водой либо опорожнять его. Смысл экзекуции заключался в следующем: в течение нескольких часов уровень воды в колодце медленно падал, деревянный щит с камнем опускался, верёвка, привязанная к ногам осуждённого, натягивалась; в конце концов наступал момент, когда вода из колодца уходила совсем, щит опускался на дно, а гигантский камень, в несколько тонн весом, потеряв опору, оказывался в подвешенном положении – тело несчастного осуждённого, не в состоянии выдержать страшной нагрузки, разрывалось пополам.
На самой вершине холма, у подножия трёх виселиц, горел костёр. Четверо стражников, поставленные охранять казнённых, грелись у огня. Сотник, самый старший из них, придирчиво разглядывал длинный хитон и качал недовольно головой. Хитон был старый, поношенный, в заплатах. Остальные трое, кутаясь в плащи, с нетерпением ждали его решения.
– Я беру его себе, – наконец заявил сотник, окидывая их упрямым взглядом.
– Это несправедливо, Фал! – вскочил самый молодой из стражников, подогретый изрядной дозой мутного дешёвого вина. – Спор должен решить жребий!
– Я беру его себе! – с вызовом повторил сотник, опуская ладонь на рукоять меча.
– Ты не должен так поступать, Фал, – заметил третий стражник, вороша тростью пылающие угли. – Делёж должен быть честным. Кинем жребий.
На фоне ночного светила, словно немой укор алчным палачам, чётко обозначились очертания средней виселицы – той, где доживал последние свои минуты Учитель. Старый хитон, ставший причиной спора, принадлежал ему.
– Кинем жребий, – заявил четвёртый стражник, могучий воин с торсом быка и головой, подобной пивному бочонку. Поднявшись, с громким хрустом расправил он затёкшие плечи. – Справедливость превыше всего.
Фал, старый воин Императора, с глубоким шрамом на правой щеке, делавшим свирепое его лицо уродливо‑безобразным, процедил зловеще сквозь зубы:
– Я подчиняюсь воле большинства, – презрительным жестом сотник отшвырнул от себя хитон, – но счёт наш не закрыт. Запомните это – вы, трое!
Стражники слишком были увлечены предстоящим розыгрышем добычи, чтобы всерьёз воспринимать угрозы сотника. Серебряная монета с изображением профиля Императора несколько раз взметнулась вверх – и, наконец, решила спор в пользу одного из них. Счастливцем оказался третий стражник.
– Ставлю на кон всё своё барахло против твоего хитона, – заявил второй стражник – тот, что первым осмелился выступить против сотника, и выдвинул в центр круга, образованного сидящими, груду ветхого тряпья, снятого им накануне с одного из преступников.
– Идёт!
– Возьмите меня в долю, – присоединился к ним четвёртый стражник.
Уродливый Фал двинул своё тряпьё в общую кучу, выражая тем самым молчаливое согласие принять участие в предстоящей игре. Гордость не позволяла ему заявить об своём желании во всеуслышанье.
Метнули кости, потом ещё раз, и ещё, и ещё… От одного владельца хитон переходил к другому, пока, наконец, Фал, в третий раз завладевший им, не заявил о своём намерении выйти из игры. Спорить никто не посмел.
Преступник, справа от Учителя висевший, был небольшого роста – ему надлежало умереть первым. Было около девяти часов вечера. Молча сносили все трое свои страдания, теряя порой сознание и вновь возвращаясь к безысходной действительности. Мысли их витали далеко отсюда, грёзы перемежались с реальностью, бред и явь сливались в одно – лишь один Учитель сохранял ясность духа и твёрдо смотрел миру в лицо.
Вода медленно уходила из‑под ног, унося с собой их жизни. Они висели уже почти три часа. Руки онемели, плечевые суставы были неестественно вывернуты и страшно болели, ноги распухли и отекли от прилившей к ним крови. Но камни всё ещё покоились на щитах – самое ужасное ждало их впереди.
Слабый порыв ветра донёс до ушей стражников топот босых ног. На холм поднималось около двух дюжин бродяг.
– Я прогоню этих оборванцев! – вскочил самый молодой стражник, но Фал удержал его властным жестом.
– Оставь их в покое, Клет! Этот сброд в своём праве – так пусть насладится кончиной троих негодяев. Ждать осталось недолго.
Бродяги обступили виселицу Учителя и, приплясывая, стали смеяться над ним.
– Яви нам чудо, пророк! – вопили они, кривляясь и понося его бранными словами.
– Сделай камень лёгким, как воздух!
– Спаси себя!..
Но не отвечал Учитель на их издёвки, пребывая выше мелочной суеты этих глупых людей. Зла на них он не держал – глупость нуждается лишь в сочувствии и сожалении.
– Чудо, пророк! Тогда мы поверим в тебя!
Запёкшиеся губы Учителя едва заметно шевельнулись.
– Разве не чудо, что я здесь, среди вас? – прошептал он. – Какого чуда вам надо ещё?
– Ха‑ха‑ха! – загоготали бродяги. – Воистину, ты великий чудотворец!
Истошный крик прервал их насмешки. Один из преступников – тот, что был меньше всех ростом, – прощался с жизнью. Верёвка, к которой привязан был страшный груз, натянулась, гладкий, обточенный ветрами и дождями камень слегка шевельнулся – и снова замер. Тело несчастного стало вытягиваться буквально на глазах, превращаясь в тугую струну. Хрустнули кости, конвульсивно задёргалась голова. Он не кричал – он выл, выл по‑звериному, истошно, страшно, далеко запрокинув голову и дико выпучив обезумевшие от боли глаза. В одно мгновение тело покрылось яркой сетью лопнувших кровеносных сосудов, из горла хлынула кровь. Рвались внутренние органы, словно резиновые неимоверно вытягивались сухожилья – и, не выдерживая нагрузки, лопались. Он был слишком силён, этот несчастный, чтобы погибнуть мгновенно – некогда крепкие мышцы, плотно скроенное тело, всё его существо сопротивлялось насилию, продлевая и увеличивая страдания на лишнюю минуту, может быть – две, не более. Но какие это были минуты!.. Он больше не выл; хриплый, булькающий, свистящий клёкот судорожно, с неравными интервалами, вырывался из раздавленной грудной клетки.
– Живуч, собака, – выругался сотник Фал, сплюнув в костёр, и отвернулся. Ни жалости, ни сочувствия, ни даже простого интереса в тоне его не было – давно уже привык он к подобным зрелищам.
Даже бродяги притихли, присмирели и, словно заворожённые, смотрели на мучения осуждённого. Второй преступник, тот, что висел слева от Учителя, лишился чувств – сознание грядущей участи, ставшей вдруг неоспоримой реальностью, сломило его дух. И лишь Учитель сносил страдания стойко – как собственные свои, так и собратьев по казни.
Треск разрываемой плоти, хруст ломающихся костей, чей‑то истерический хохот… Тело ещё живого, но обезумевшего уже преступника, расчленённое пополам, гигантским камнем влекомое, тяжело, глухо ухнуло вниз на деревянный щит. Раздался всплеск. Верхняя часть туловища – с руками, головой и грудной клеткой – осталась висеть на бронзовом крюке. Он всё ещё хрипел – но это была уже даже не агония, это была некая жизненная инерция, подобная той, которая заставляет судорожно сжиматься отрубленные лапки сороконожки. Всё было кончено.
– Один готов, – спокойно возвестил сотник Фал и прильнул к вместительному бурдюку с молодым вином. – Ставлю два против одного, что вторым будет пророк.