ФОН
Не давать им пряников!
Отхлестать орешником!
Из-за этих праведников
я считаюсь грешником!
Повстречаешь – тресни-ка
в лоб зелейной скляницей!
Из-за этих трезвенников
я считаюсь пьяницей!
Стих утоплен в вермутах.
Строки – нищета и сушь.
Из-за этих лермонтовых
я и не считаюсь уж!
* * *
Звуки пошли не те —
глухи, невнятны, тупы.
Яблоки в темноте
падают – словно трупы.
Вот и сижу в саду,
внемля недобрым звукам.
Скоро ведь упаду
с тем же коротким стуком.
* * *
Достаётся нынче правдам —
травят как хотят!
Я сижу любуюсь прайдом
рыженьких котят.
Что мне правды! Что мне травли!
Помыслы просты,
как мелькающие в травке
рыжие хвосты.
СКЛАДУХА
Хуже злого костоеда зарубежный Кастанеда,
и мосол, как кастаньета, жалко щёлкает в коленке,
и черновики нетленки между томом Короленки
и записочкой от Ленки затаились в аккурате
в том бумажном зиккурате, что воздвигся у кровати,
угрожая покарати мощным оползнем культуры —
житием Бонавентуры, редкой книжицей «Уйгуры»
и запиской этой дуры: дескать, где мой Кастанеда?..
* * *
Тает жизнь в осеннем шелесте,
усыхает, как лоза.
У меня вставные челюсти
и безумные глаза.
Скальте, скальте зубы юные!
Нет бы скальда поберечь
за глаза его безумные
и фарфоровую речь!
* * *
Заклубились беды вороньём.
Да и ладно!
Съеду я куда-нибудь в район
Таиланда.
Там, в густом тропическом саду,
с загибона
я, пожалуй, как-нибудь сойду
за гиббона.
ПОСЛЕ ОБЫСКА
Не дай мне Бог…
Была, я знаю, веская причина
сказать: «Не дай мне Бог сойти с ума».
Чудовищна застывшая личина
и неприятны жёлтые дома.
Зато, когда подобие ГУЛАГа
воссоздаёт Отчизна-Перемать
и в доме шмон, – какое это благо
глядеть и ничего не понимать!
* * *
Век растрачен. Родина украдена.
В жёлтой прессе – перечень разборок.
Общество – бессмысленная гадина —
давит тех, кто мил тебе и дорог.
Поселить бы их в отдельной рощице
где-нибудь в районе Балашова…
И возникнет маленькое общество —
точное подобие большого.
ВЗБАЛАМУЧЕННЫЙ СОНЕТ
Проспект – и ни единого мента,
хотя обычно по менту на рыло.
Остолбенел. Накрыла немота.
Потом надежда робкая накрыла.
Неужто впрямь? Неужто белокрыло
взбурлило небо, и легла, крута,
архангела разящая пята?
Слабо лягавым против Гавриила.
Его пята – надгробная плита.
А ты мне что намедни говорила?
Мол, не молись, не выйдет ни черта...
Ты погляди, какая лепота!
И улица лежит, не пронята
ни трелию, ни топотом мента.
* * *
Не говори, что счастье мнимо,
сиди и пей себе коньяк
за то, что жизнь проходит мимо,
как невнимательный маньяк.
ЭТО КЕМ ЖЕ МЫ БЫЛИ…
* * *
Помню: книжки рубили —
аж плахи трещали.
Это кем же мы были,
если нас запрещали?
Уличали. Свистали.
Политику шили.
Это кем же мы стали,
если нас разрешили?
* * *
Ни прозаик, ни поэт.
Ни бунтарь, ни обыватель.
Ни пощечин, ни объятий.
Ни конфузий, ни побед.
И сидишь – незнамо кто,
биографию итожа,
ну а там одно и то же,
то есть то же, но не то.
ДИЛЕТАНТСТВО
До чего бесцеремонно
осень красок наметала:
от незрелого лимона
до румяного металла!
Этот лист как будто в мыле,
тот коричнево-кукожист.
Вот бы автору вломили
в Академии Художеств!
МИФОЛОГИЯ
Пегас начинал, к примеру,
простым боевым конём —
помог одолеть Химеру
тому, кто сидел на нём.
Стоптал ее с полнаскока,
нахрапом ошеломив.
Сказать не могу, насколько
мне нравится этот миф!
Эллада от нас – далече.
К тому же с теченьем дней
пегасы пошли помельче,
страшилища – покрупней.
Пропорции и размеры
иные, чем в старину:
химеры – так уж химеры,
аж морда на всю страну!
Пугайся их, не пугайся,
но древле, теперь и впредь
иначе как на Пегасе
Химеру не одолеть.
* * *
Я волнуюсь, читая стихи:
не слова, а прозрачные слёзы!
Все твердят, что пришли от сохи,
что вчера ещё слезли с берёзы.
О родной вспоминают стезе,
где зады поросли лопухами.
Так и видят себя в картузе
и в рубахе с шестью петухами.
И живут, разрывая сердца
под трамвайно-троллейбусный грохот.
Эх, найти бы того подлеца,
что насильно отправил их в город!
Я найду его. Зол и речист,
я прорвусь через сто кабинетов.
Я в лицо ему брошу: «Садист!
Ты за что же так мучишь поэтов?
Ты же слышишь, как стонет стило!
Здесь их жизнь и больна, и кабальна!
Отпусти ты их с миром в село.
Посади ты их там на комбайны...»
ПЛОВЕЦ
Что с классиком меня роднило?
Я гимны звучные слагал
и, правя тяжкое кормило,
челна ветрило напрягал.
Hо вихорь злой взревел в фиорде,
и мне, Господнему рабу,
ветрилой хрястнуло по морде,
потом кормилой по горбу...
ПРОЗАИК
Проклятый быт, старания утроив,
мне сочинять мешает не впервые.
Не успеваю полюбить героев.
В итоге – падлы. Прямо как живые.
ПАМЯТHИК
Exegi monumentum
Здесь памятник стоял – превыше пирамиды,
но по нему прошла народная тропа.
Из праха чуть видны чугунные ланиты,
а метрах в двадцати – чугунная стопа.
Здесь памятник стоял – куда прочнее меди,
красуясь на манер известного столпа.
Hо что же от меня останется в предмете,
когда по мне пройдет народная тропа?
РИФМА
Событья, факты, вереницы числ —
всё ерунда, но вот в житейском гаме
два слова перекликнутся слогами —
и мир внезапно обретает смысл.
* * *
Возопишь, ударяя в грудь,
или в рот наберешь воды —
обязательно с кем-нибудь
ненароком сомкнешь ряды.
И такого наговорят —
не докажешь ведь ни хрена…
У меня один только ряд.
И шеренга – тоже одна.
КЛАССИКИ И СОВРЕМЕННИКИ
Какое счастье: при свече
творить во славу русской речи
и лечь на снег у Черной речки
при секунданте и враче!
Ни секунданта, ни врача —
убит каким-то нижним чином
по незначительным причинам,
а то и вовсе сгоряча...
* * *
Слова – достойны, речи – гладки,
и всё не врубимся в одно:
что гений – это недостатки,
каких нам сроду не дано.
Дразня, круглятся, что орехи,
из безупречной шелухи
их гениальные огрехи
и гениальные грехи.
ПРОЗА
Убить героя – значит пощадить.
Заметьте: чем талантливей прозаик,
тем он героя медленней пронзает
событьями, затем чтоб ощутить
в подробностях и боль его, и трепет.
Так вот: дышу надеждою простой,
что жизнь мою задумывал и лепит
не Достоевский. Даже не Толстой.
* * *
Да, вырождается москаль:
утрачен стыд, барыш возжаждан.
И мне твердят: «Не зубоскаль,
но исправляй своих сограждан!»
Легко сказать! Грустят в пыли
Крылов, Державин… Если даже
они исправить не смогли —
то мне-то, грешному, куда же!
* * *
В соседней камере спроси
иль у омонов:
писатель, скажут, на Руси —
один Лимонов.
У остальных и стиль, и прыть,
и морды глаже,
но как-то не за что «закрыть» —
не за слова же!
* * *
Тот – писатель, кто полезен.
В нашем нынешнем дерьме,
громоздящемся бугристо,
тот писатель, кто в тюрьме.
Остальные – беллетристы.
* * *
Перед книжною горой
суетится покупатель —
и забавный показатель
выявляется порой:
чем трусливее герой —
тем отважнее читатель,
чем трусливее читатель —
тем отважнее герой.
РАЗГОВОР С ЧИТАТЕЛЕМ О ПОЭЗИИ