Потом он встал и с надлежащей законоведческой важностью провозгласил:
— Эти люди не практикуют никакого недозволенного колдовства. Я постановил считать, что они — истинные посланцы Бога и к ним следует относиться с почтением.
Обнаружив, что содержимое его карманов потяжелело на несколько золотых — разница между старым и новым жалованьем, — новоиспеченный судья тут же продал деревенскому кузнецу Пендеру свою повозку и осла, нанял кучера, купил лошадей и покинул деревню в крытом экипаже. Позднее поговаривали, что ему поручили четырнадцатый королевский округ.
После поразительного преображения прокурора в лес Оруженосцев потянулись жители деревни и даже кое-кто из окрестных поселений, ведь в сельской местности новости расходятся быстро. Стоянка двух пришлых превратилась в место паломничества. Народу прибывало так много, что и отец Бэннити, и самые рассудительные из живущих ближе всего к лесу крестьян забеспокоились, как бы весь лес вскорости не вытоптали подчистую; но лесник был не в силах прогнать идущих — с тем же успехом он мог бы останавливать прилив на краю земель.
Хотя никого из просителей не прогнали, не все обрели исполнение заветного желания; Эли протягивал руку лишь одному из трех-четырех, и сила в этом вопросе не помогала. Один человек, гончар Кили, попытался сам раздвинуть пальцы здоровяку и вложить в его руку свою. В этом он преуспел, но ничего волшебного с ним не произошло — если не считать болезненного чирея, который выскочил у него на лбу на следующий день.
Некоторые из желаний паломников оказались на удивление мелкими и домашними: у одного человека внезапно выздоровела больная корова, а у одной женщины ее младший сын вдруг стал слышать так же хорошо, как и до лихорадки. Были и предсказуемые желания, как, например, у мужчины, который после рукопожатия с Эли нашел под древней стеной, которую чинил, горшок со старинными монетами.
Или еще история: с окрестных ферм прибыли двое убогих молодых людей — юноша с раздробленной ногой и девушка с огромным красным родимым пятном на лице. Они вместе пришли и оба удостоились рукопожатия Эли, но ушли на вид точно такими же, какими и явились, к удивлению многих. Затем, в течение нескольких дней, пьянчугу отца юноши хватил удар, и он испустил дух, оставив ферму сыну, а жестокий и скупой дядя девушки, обращавшийся с ней как с прислугой, попал под телегу и тоже умер, и у девушки появилась возможность выйти замуж, если бы кто-нибудь захотел взять ее в жены. Молодые люди немедленно поженились и были вполне счастливы, хотя и остались при своих физических недостатках, которые делали их столь жалкими в глазах земляков.
Единственную видимую неудачу с магическим прикосновением Эли потерпел Пендер, местный кузнец, который пришел в лесной лагерь крепко сбитым, рослым, бородатым мужчиной, а ушел с фигурой, голосом и всеми прочими достоинствами стройной молодой женщины. Бывший кузнец в ту же ночь покинул деревню; он обменял бывшую прокурорскую повозку на пару красивых платьев, а потом уселся на осла и отправился в сторону ближайшего города, надеясь начать жизнь заново (во всяком случае, так он сказал соседям), так что никто никогда так толком и не выяснил, отчего же с кузнецом приключилась эта странная штука, ведь всем остальным везло.
Вскоре хромой юноша и прочие благодарные посетители построили в лесу Оруженосцев жилище для Феликса и Эли, туда каждый день приносили еду и питье. Люди приходили отовсюду, чтобы взглянуть на странных чужаков, и даже те местные жители, которые не получили волшебного дара от молчаливого гиганта, начали понимать, сколь ценно его присутствие: в деревню постоянно тек поток паломников, в том числе и весьма обеспеченных, готовых платить непомерные деньги за пищу, кров и возможность находиться рядом с чудотворцем.
Отец Бэннити, все еще наслаждавшийся светом новообретенной веры, не сомневался, что Эли и Феликс — дар Господа, при этом священник отнюдь не утратил ни осмотрительности, ни здравого смысла, и его беспокоило то, что творится с его тихой деревней. Поэтому он написал письмо, в котором изложил недавние события, и отправил его с гонцом к Дондолану — ближайшему полномочному волшебнику. Тот устроил себе жилище почти на самой вершине Простертого пика и уже много лет не проезжал через деревню, но они со священником несколько раз встречались. Бэннити испытывал симпатию к волшебнику и полагался на его здравый смысл, явно превышающий сообразительность деревенских старейшин — те накинулись на золото паломников жадно, словно дети, свалившиеся в чан с патокой и готовые обожраться до смерти.
Дондолан Дальновидный, как его звали во времена учебы в академии, быстро просмотрел письмо священника, вскочил с кресла и стал собирать вещи — занятие, занимающее у волшебника куда меньше времени, чем у обычного путешественника. Посланец спросил, ждать ли ответа, на что Дондолан сказал: «Я буду там раньше тебя». А потом, подкрепив слова делом, попросту исчез.
Он появился в деревне у подножия горы, забрал свою лошадь с платной конюшни и отбыл. (Даже опытный волшебник не станет переноситься при помощи магии на двадцать лиг, не зная, что обнаружит на месте прибытия, поскольку это требует неимоверного расхода ресурсов.) Если не считать плохо продуманной попытки каких-то местных бандитов подкараулить его у ущелья Пьяной Принцессы — что увеличило популяцию лягушек нагорья, но не особо замедлило продвижение Дондолана, — то путешествие было спокойным. Волшебник добрался до безымянной деревни за два дня. Дондолан, презирающий обыкновенных курьеров, послал вперед ворона, и благодаря этому отец Бэннити вышел на перекресток к ближайшему городку встретить волшебника.
После взаимных приветствий — дружелюбных, поскольку уважение было взаимным, несмотря на расхождения в богословских вопросах, — Бэннити провел Дондолана полями, мимо околицы, стараясь не поднимать шум и не давать пишу слухам; деревня и так уже буквально жила ими, а ежедневно прибывающие отовсюду паломники лишь усугубляли обстановку.
— Хотите поговорить с этими людьми? — поинтересовался Бэннити. — Я попробую убедить деревенских старейшин очистить лагерь, хотя убрать всех свихнувшихся, которые там поселились, будет непросто — они выстроили буквально целый городок посреди леса.
— Не будем ничего решать, пока я не взгляну на этих чудотворцев, — отозвался Дондолан. — Хотя должен заметить, что когда я прочел в вашем письме, как они выглядят, у меня мерзко заныло под ложечкой.
— Почему? — встревоженно спросил Бэннити, — Вы думаете, они хотят чего-то плохого? Я беспокоился в основном из-за того, что такое множество пилигримов нарушают покой нашей деревни и окрестностей, привлекая воров и всяких мошенников. Но, несомненно, этих двух людей нам послал Господь — они сделали столько добра!
— Возможно. Потому-то я и оставлю свои предположения при себе, пока не увижу их.
Священник с волшебником прошли через лес, мимо многочисленных костров, вокруг которых люди пели и возносили молитвы. Все это напоминало скорее канун грандиозного сражения, чем сумерки в лесу рядом с тихой деревушкой, настолько непритязательной, что у нее даже нет собственного названия. Когда же они приблизились к белеющему в темноте шатру и стоявшему вокруг народу — одни терпеливо сидели и ждали, другие громко требовали, чтобы их срочно пропустили к чудотворцам, потому что им очень надо, — Бэннити стало все труднее и труднее прокладывать путь через толпу. Всеми уважаемый деревенский священник дважды чуть не оказался втянут в драку, и только осторожное вмешательство Дондолана и примененные им успокаивающие чары позволили двум спутникам без рукоприкладства пробраться в начало очереди. Уже одно это свидетельствует, как много чужаков появилось в округе.
Они откинули полог и проскользнули в шатер. Дондолан уставился на противоположную сторону жилища: маленький Феликс и здоровяк с деформированным черепом восседали, словно монархи небольшого государства, в креслах с высокими спинками, что сделали для них местные жители. Феликс чесался и смеялся над чем-то. Эли смотрел сверху вниз на коленопреклоненного просителя, судя по виду, здоровяк полностью ушел в себя — прямо как лягушка-бык, ожидающая, когда же рядом окажется кто-нибудь подходящих габаритов. Дондолан сглотнул, потом отступил и выбрался из шатра. Бэннити последовал за ним. Даже при свете факелов было видно, что лицо у волшебника белое как мел.
— Именно то, чего я боялся, Бэннити. Это не несчастный путник, невинный человек, отмеченный прикосновением Бога, или, во всяком случае, не с этого он начинал свой путь. Этот здоровяк — темный маг Элизар Разрушитель, бич Южных земель, величайший враг архимага Кетгиля с Громового Утеса.
— Элизар?
Бэннити вдруг обнаружил, что у него сжало горло. Даже деревенскому священнику было известно, кто такой Разрушитель. Темный маг сжигал целые города лишь потому, что ему нравилось, как небо затягивает дымом, поднимающимся от развалин. Он практиковал омерзительные ритуалы, в ходе которых превращал людей в животных, а животных — в людей. Безудержное насилие Элизара удалось остановить только самому Кеттилю. Этот величайший из всех волшебников вышел из своих громадных ледяных пещер, что на вершине Громового Утеса, и помог молодому королю разбить под Херредсбурном огромную армию Элизара, состоящую из порабощенных зверолюдей. Кеттиль лично бился с Элизаром на глазах у обоих воинств — все запомнили, как небеса над Херредсбурном озарялись, словно вокруг бушевала дюжина гроз одновременно. Тогда ни один из противников не смог одержать окончательной победы, и все же именно Элизар бежал с поля боя и канул в безвестность, укрывавшую его на протяжении многих лет — и длившуюся до последнего мгновения.
— Тот самый Элизар? — пробормотал отец Бэннити. — Здесь?
— Я готов поручиться жизнью, — сказал Дондолан, — И, возможно, я действительно поставил жизнь на кон. Даже если Элизар и вправду лишился рассудка, при виде меня или еще кого-то из его прошлого, он вполне может от потрясения вернуться в прежнее состояние.
— Но мы не должны просто… оставлять все как есть. Нельзя же так!
— Нет. Но я не решаюсь подойти к нему. Вы же сами говорили, что творимые им чудеса вполне реальны, то есть он по-прежнему обладает великим могуществом. И даже если он так и останется помешанным, я не могу позволить себе так рисковать — а что, если он и вправду возьмет и исполнит мое заветное желание.
Дондолан покачал головой; белая борода мотнулась из стороны в сторону.
— В глубине души мага, даже относительно благопристойного, вроде меня, полно темных расщелин. Там мир, в котором мы обитаем, премудрости, которые мы изучаем, страсти, которые мы стараемся обуздать. На самом деле я не знаю, каково мое заветное желание, и совершенно не стремлюсь узнать это подобным способом.
— Я… я не совсем понимаю, о чем вы.
— А вдруг мое заветное желание — стать величайшим магом своего времени? Когда-то я испытывал подобное стремление — в молодости, когда только-только поступил в академию. Вдруг это желание никуда не делось, лишь ушло вглубь? — Дондолан снова покачал головой. — Я не смею рисковать.
— А вдруг окажется, что того же самого сильнее всего на свете желает не волшебник, а кто-то из обычных смертных? Или хуже того — кто-нибудь мечтает о конце света?
Дондолан одарил священника вдумчивым взглядом.
— До сих пор этого не произошло. На самом деле, как мне кажется, силы, которыми владеет Элизар, не сделали никому ничего дурного — не считая, судя по вашему рассказу, двух мерзких старикашек, намеренно преграждавших своим детям дорогу к счастью. Но даже и тут у нас нет доказательств, что их кончина не была совпадением. Возможно, магия Элизара содержит в себе некое внутреннее ограничение — нечто такое, что позволяет ему исполнять лишь безобидные желания. Не знаю, — Волшебник поднял голову, — Но знаю, что нам нужно получше разобраться во всем этом, прежде чем принимать решение. Как вы верно заметили, мы не должны оставлять все как есть, раз здесь присутствует Элизар Разрушитель, окруженный нетерпеливыми просителями и трудолюбиво творящий чудеса, какими бы добросердечными эти чудеса ни казались, — Дондолан пригладил длинную белую бороду, — Не говоря уже о сохраняющейся неприятной вероятности, что все это — какая-то жестокая хитрость Элизара, что он лишь притворяется умалишенным, а сам незаметно плетет козни, стремясь снова завладеть Срединными землями, — Волшебник умолк и задумался, — До какого часа они принимают просителей?
— Пока мой пономарь не позвонит к вечерней молитве. Это уже скоро.
— Тогда подождем колокола, а потом приведите ко мне этого Феликса.
Казалось, что Феликс встретил разоблачение почти с облегчением.
— Да, это правда. Некогда он был Элизаром, величайшим из волшебников.
— В смысле — после архимага Кеттиля, вы хотели сказать? — поправил его Дондолан.
Феликс махнул рукой.
— При Херредсбурне мой хозяин перелил души в пять тысяч зверолюдей и руководил ими во время битвы — и одновременно с этим вел дуэль с Кеттилем Ястребиным Ликом.
— Оставьте вы это! — вмешался в беседу отец Бэннити, — Почему он очутился здесь в нынешнем своем состоянии? Он что, снова строит какие-то козни?
— Говори правду, прихлебатель, и не пытайся меня одурачить, — сурово произнес Дондолан, — Полагаю, до Кеттиля уже дошли вести о происходящем, и он так же быстро, как и я, придет к выводу, что твой Эли — на самом деле его заклятый враг.
Феликс вздохнул.
— Значит, нам снова придется уехать. Жаль. Мне здесь нравилось.
— Да черт побери! В двадцати шагах от нас спит один из опаснейших людей в мире! Давай говори!
— Для вас он, может, и опасен, — Феликс покачал головой, — Нет, даже и для вас он не несет угрозы. Во всяком случае, сейчас. Здесь нет никаких хитростей, волшебник. То, что ты видишь, — чистая правда. Прежний Элизар исчез, остался лишь безмолвствующий Эли. Это случилось после Херредсбурна, когда король и ваш Совет волшебников прогнали нас. Когда все его зверолюди были перебиты или возвращены в свой прежний вид, мой господин покинул поле боя и отступил в тайное убежище в горах Темного Льда.
— Мы подозревали, что у него там укрытие, — пробормотал Дондолан, — но так и не сумели его отыскать.
— Он был преисполнен решимости отомстить Кеттилю и всем остальным, — продолжал Феликс. — Я никогда прежде не видел его таким. Он был взбешен, но устал — устал и пребывал в смятении, — Человечек внимательно посмотрел на священника и волшебника, — Однажды глубокой ночью меня разбудили странные звуки — он плакал.
— Я не в силах в это поверить, — сказал Дондолан. — Элизар Разрушитель? Плакал?
— Верьте во что вам угодно. В нем всегда было сокрыто больше, чем казалось вам, членам Совета. Что бы ни было тому причиной, но им завладела идея заполучить амулет желания, способный даровать своему владельцу исполнение его заветного желания, каким бы оно ни было. Элизар потратил несколько месяцев — точнее, почти год, — гоняясь за этой легендой по множеству забытых путей, изучая старинные книги и еще более древние свитки. Он разговаривал со столь ужасными существами, что я не мог даже пребывать с ними под одной крышей, — Кажется, эти воспоминания до сих пор пробуждали в душе Феликса страх, но вместе с тем и гордость за своего храброго господина, — И вот время настало. В нашем пещерном доме, в глубинах Гор Темного Льда, он подготовил заклинание. Я помогал ему всем, чем мог, но я всего лишь слуга, а не колдун. Я поддерживал огонь, полировал перегонные кубы, приносил из гробницы необходимые вещи. Наконец пробил час, когда светила выстроились в ряд, и господин приступил к вызову пустых богов. Под конец приготовлений он не спал ночами; он был возбужден, как никогда прежде, даже в ночь перед битвой при Херредсбурне, когда казалось, что осталось лишь протянуть руку — и власть над миром будет принадлежать ему, он не был в таком состоянии. Бледный, с запавшими глазами, разговаривающий сам с собой, словно меня там не было, он напоминал заключенного, отчаянно жаждущего освобождения, что бы этому ни способствовало: распахнутая дверь тюрьмы или веревка палача.
Феликс вздохнул и быстрым движением смахнул слезы; Дондолан нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.
— Чтение заклинания продолжалось несколько часов, — продолжил свой рассказ Феликс. — Он выкрикивал во тьму имена, и от этих звуков у меня болели уши. В какой-то момент я кинулся прочь, так меня напугали тени, которые заполонили комнату и заплясали вокруг меня. Обратно же я вернулся, когда услышал хриплый голос господина — с уст его сорвалось победное восклицание. Он стоял в центре эзотерической схемы, держа в руках нечто, сиявшее красным и черным, но мне было плохо видно…