— Апельсин? — уточнил Чанёль, поравнявшись с ним и ободряюще толкнув в плечо. Чонин кивнул с унылым видом. С вождением у него всё обстояло отлично, но он не сомневался, что Апельсин непременно найдёт к чему придраться. В его случае — несомненно найдёт.
— Не раскисай, дружище. Ну, невзлюбил. Подумаешь. Должен же хоть у одного препода быть зуб на тебя.
Чанёль не погрешил против истины — преподаватели обычно хорошо относились к Чонину из-за его ответственности. Он не был лучшим студентом, но учился достаточно хорошо, чтобы его часто хвалили. И никогда прежде у Чонина тёрок с учителями не возникало. Апельсин был исключением. Самым поганым исключением, потому что Чонин хотел бы иного. Он хотел бы если и не нравиться, то хотя бы не привлекать внимания, чтобы спокойно смотреть на Апельсина на занятиях. Хотя бы просто смотреть и любоваться, оставаясь незамеченным.
Мечтать не вредно. Апельсин следил за ним орлиным взором и постоянно шпынял и придирался. Смотреть на него при таком раскладе не получалось вовсе. При таком раскладе Чонину невыносимо было даже просто находиться рядом. И несправедливость придирок, таких вот, как недавно, обжигала болью ещё сильнее. Потому что из-за ерунды и именно Апельсин.
Чонин оставил сумку в раздевалке, поправил расстёгнутую куртку и отправился навстречу неприятностям. Снисхождения ждать не стоило — его имя фигурировало ближе к началу списка, так что Чонин решил сразу отстреляться и исчезнуть с горизонта, благо, что с вождением у него проблем никаких.
Апельсин сидел на переднем сиденье учебного джипа — справа, держал на коленях раскрытый журнал для замечаний и вертел в пальцах ручку. Чонин тихо поприветствовал его, сел за руль, аккуратно захлопнул дверцу и уверенно завёл машину.
В тишине Чонин просто спокойно ехал по учебному треку, безупречно огибая положенные препятствия.
— Неплохо, — сухо отметил Апельсин, продолжая вертеть ручку.
Чонин старался смотреть только вперёд — там маячил поворотный столб, знаменовавший, что половина пытки уже позади…
И тут Апельсин выронил ручку. Он наклонился за ней, ухватившись ладонью за оказавшееся под рукой колено Чонина…
***
Чонин мрачно смотрел на повязку на ноге и не находил в себе сил даже на проклятия, пока рядом громко скулил Апельсин.
— Ай!.. Больно же!.. Осторожнее! Аш-ш-ш… Вы смерти моей хотите?
— Будьте мужчиной, господин Ким! — не выдержала госпожа Сон, обрабатывавшая ссадины и ушибы на голове Апельсина. — Ну что вы хнычете, как девчонка?
— Но мне же больно! Ой!.. Долго ещё?
— Хватит уже притворяться, не так и больно. Не дёргайтесь — чуть осталось. Скажите спасибо, что без сотрясения обошлось. — Госпожа Сон налепила последний пластырь на ссадину на лбу Апельсина и подошла к Чонину. — Как колено?
Чонин безразлично пожал плечами — колено ожидаемо ныло. Ничего опасного, но на неделю от танцев его точно отстранят. Хотелось что-нибудь сделать с Апельсином такое, чтобы он оценил, насколько это неприятно для Чонина. В то же время Чонин просто хотел уйти наконец, чтобы оказаться подальше от Апельсина — выдерживать его присутствие дольше было невыносимо.
Увы. Им обоим пришлось наведаться в учебный отдел.
— Что ж, на неделю придётся заменить основные занятия вокалом, — великодушно добил Чонина господин Ха, занимавшийся расписанием студентов танцевального направления.
— Может, лучше актёрским или точными науками? — попытался спасти свою шкуру Чонин.
— А смысл? У тебя по всем предметам успеваемость отличная, только вокал подкачал. Воспользуешься случаем и подправишь. Верно же я говорю, господин Ким?
Апельсин немного помолчал, но согласился. Чонин не смотрел в его сторону и не хотел смотреть, пребывая в уверенности, что непременно наткнётся на внимательный взгляд Апельсина.
— Не расстраивайся так, — попытался утешить Чонина господин Ха. — Ещё только начало триместра. Вам ещё даже не выдали итоговые задания. Да и если бы выдали, не с твоими талантами об этом беспокоиться. Твои наставники вообще в полном восторге от тебя. Они считают, что ты и за неделю в состоянии подготовить сложное выступление. Лучше побереги колено и подтяни вокал, хорошо?
Можно подумать, Чонину оставили выбор. Он обречённо взял лист с исправленным на неделю расписанием, попрощался и выполз в коридор. При ходьбе колено ныло сильнее и отзывалось при каждом шаге пульсирующей болью.
— Чонин, подожди!
Не стоило и мечтать о том, чтобы ухромать от Апельсина с впечатляющей скоростью. Пришлось остановиться и дождаться его.
— Я отвезу тебя домой, хорошо?
— Не нужно, — твёрдо отрезал Чонин и сделал шаг.
— Чонин, своей машины у тебя пока нет. Если б она была, ты бы не ходил на занятия по вождению. Ехать на автобусе или идти пешком сейчас — идея так себе. Я вполне могу тебя подвезти и считаю, что обязан сделать это. Заодно поговорим.
— О чём? — Чонин впервые посмотрел на Апельсина.
— О занятиях. Вокалом.
— Спасибо, нет.
Апельсин догнал его тут же, нахально ухватил за руку и закинул себе на плечо.
— Давай без гордых уходов, идёт? Я не так давно тут работаю, чтобы во всём разобраться. Понимаю, ты наверняка думаешь, что я к тебе просто цепляюсь, но это не так. Нам необходимо поговорить, потому ты сейчас сядешь в мою машину, и я отвезу тебя домой. Заодно поговорим и станем чуточку ближе.
Чонин не собирался становиться чуточку ближе. Чонин хотел ближе, но отнюдь не чуточку. Либо же так далеко, чтобы вовек друг друга не видеть. И он вообще не мог соображать, когда опирался на Апельсина и чувствовал его тёплый и неожиданно удобный бок собственным. И видел так близко пробитое гвоздиком ухо. Уши у Апельсина на вид казались очень чувствительными. Так и тянуло потрогать их пальцами.
Или губами.
Ещё лучше — языком.
И прикусить. До тонкой боли.
Клинический случай, но выкинуть эти желания из головы или стереть их Чонин не мог. Пытался, только не получалось, и взгляд неизменно возвращался к блестящей мишуре и ушам Апельсина.
========== - 3 - ==========
- 3 -
Машина у Апельсина была крошечной и двухместной. “Японка”. Походила на игрушечную. А в салоне пахло самыми настоящими апельсинами.
Апельсин забрал у Чонина сумку и запихал назад — за спинки сидений. Ещё и попытался помочь Чонину забраться в салон, словно тот сам не мог. Чонин вывернулся и опустился на сиденье без помощи. И не смотрел на Апельсина, пока тот устраивался за рулём и выезжал со стоянки. Адрес Апельсин не спросил — скорее всего, видел в досье или узнал в учебном отделе.
Вот ведь привязался…
— Не сутулься, — последовал немедленный укол через две минуты. — И пристегнись.
Сохраняя выдающееся хладнокровие, Чонин молча щёлкнул ремнём безопасности и откинулся на спинку сиденья, но на Апельсина не посмотрел — отвернулся к окну. Апельсином он уже был сыт по горло, как и его постоянными раздражающими замечаниями. В голове навязчиво крутилось: “В чужом глазу соринку видит, а в собственном — бревна не замечает”.
Не то чтобы Апельсин бесил или вызывал опаску. Вовсе нет. Строгий, конечно, но добрый — это очень хорошо чувствовалось. Просто эта доброта воспринималась Чонином как навязчивость. До откровенного раздражения. И ладно бы Чонин блистал талантами в сфере игры на фортепиано или в вокале, так нет же. Ну и какого чёрта тогда тратить на него время и внимание? Апельсину стоило забыть о его существовании и превратиться самому в предмет наблюдений Чонина.
— Я с тобой хотел поговорить, — всколыхнул Апельсин новую волну раздражения.
— А я с вами — нет, — отрезал Чонин, даже не попытавшись смягчить голос.
— Ты со всеми так разговариваешь? Рычишь и бурчишь?
— Не ваше дело.
— Угу. Начнём с того, что вне класса ты можешь называть меня просто “хён”, идёт?
Это вряд ли. Чонин не испытывал ни малейшего желания называть Апельсина ни хёном, ни наставником Кимом, но после этого предложения не нашёлся с ответом, потому что при таком раскладе называть Ким Чондэ даже в мыслях Апельсином стало неловко. Вряд ли он предлагал всем студентам называть себя хёном. Привилегия сомнительная, но хоть какая-то. “Чондэ-хён”, да уж…
— Эй, я серьёзно. Просто хён, ладно?
Чонин устало кивнул, но на Чондэ не посмотрел. Вот ещё.
— Честно говоря, я не понимаю тебя. Господин Ха сказал, что у тебя по всем предметам высокие отметки, и только с вокалом всё плохо. И давай ты не будешь рассказывать мне душещипательную историю об отсутствии у тебя слуха, да? — Чондэ притормозил на перекрёстке, повертелся на сиденье, чтобы после уронить Чонину на колени стопку контрольных. Написанных Чонином контрольных в конце прошлого учебного года. И все эти контрольные Чонин написал почти идеально.
— Вот. Сольфеджио и прочее. У тебя всё в полном порядке со слухом, если не сказать больше. Если ты сейчас собираешься рассказать мне ещё одну трагичную историю об отсутствии у тебя голоса, то я тебе возражу. Я слышал в столовой и в перерывах, как ты говорил с друзьями. У тебя красивый голос. Баритон. Приятный и даже бархатный. Немного глуховатый, но зато богатый обертонами. Думаю, при достойном исполнении песен у твоего голоса будет лирическая окраска. Это встречается не так часто и высоко ценится. Таким образом, Чонин, мы приходим к выводу, что слух и голос у тебя есть. Только я никак в толк не возьму, почему ты не поёшь при этом?
— Ага, значит, спорить с тем, что играю я паршиво, вы не собираетесь? — огрызнулся Чонин, совершенно не обрадовавшись наблюдательности Чондэ.
— Хён. Я ведь просил тебя не быть таким формальным. И да, играешь ты так себе, но тут уж ничего не поделаешь. Тебе это не особенно нужно, интереса у тебя оно не вызывает, потому прорыва не будет. Вот если бы ты заинтересовался, или тебе вдруг очень сильно понадобилось, то ты добился бы многого, хотя гениальным музыкантом так и не стал бы. Не твоё. Ты даже не в силах запомнить банальную аппликатуру и ставить пальцы правильно. Дело не в том, что ты плохой ученик, а в том, что ты даже не понимаешь смысла этого и не хочешь понимать.
Чонин тяжко вздохнул и постарался уцепиться взглядом за мелькающие за окном витрины. Он не собирался выслушивать очередные нотации и поучения. Тем более, от Чондэ. Их уже было столько, что они вызывали лишь саднящее раздражение и желание оглохнуть.
— Вот об этом я и говорю — ты даже не хочешь слушать.
— Почему бы вам… тебе, хён, просто не оставить меня в покое? Я не самый худший ученик. Просто у меня нет предрасположенности к музыке.
— Ну да. — Чондэ громко фыркнул. — Но ты же танцуешь, правильно? Как ты можешь танцевать, не чувствуя музыку и ритм? Если бы предрасположенности к музыке у тебя не было, ты не смог бы танцевать. Одно цепляет другое. Тут всё взаимосвязано, Чонин. Давай я разложу всё по полочкам? Ты вот учишься ради чего? Чтобы попасть на сцену, верно? Теперь скажи мне объективно, насколько высоки твои шансы попасть на сцену только за счёт танцев и актёрского мастерства? Вот именно. Я не хочу сказать, что это невозможно. Возможно, безусловно. Но шансы мизерные. А теперь скажи мне, насколько вырастут твои шансы, если ты приплюсуешь к танцам и актёрскому ещё и вокал? Ага. То-то же. Просто подумай о том, что в программу не зря включён вокал даже на танцевальном направлении. Более того, могу тебе сказать, что особая система дыхания для танцоров сама по себе благотворно сказывается на вокальных способностях и формирует певческий голос. Одно вытекает из другого, понимаешь? Теперь скажи мне, Чонин, почему ты отказываешься петь?
— Не отказываюсь. Просто не могу.
Чонин стиснул зубы, пытаясь пережить унижение. Чондэ так безразлично отозвался о танцевальных и актёрских навыках, будто видел, на что Чонин способен, но не оценил. Словно Чонин был таким же, как все, а не лучшим на танцевальном направлении, не лучшим именно в танцах. Но тогда почему наставник Ча, преподававший танцы, считал иначе?
— Чудесно. Ты в курсе итоговых выступлений? Полагаю, да. Подумай, что будет, если тебе дадут задание, сопряжённое с вокалом. Что ты будешь делать тогда? Там не прокатит твоя уловка раскрывать рот вместе со всеми, не издавая ни звука или издавая слабый звук. Не выйдет, Чонин. Тебе нужно петь. Нормально. Не быть великим и гениальным, но просто умело петь. Потому что нет иного выхода.
Чонин упрямо молчал. Он без того знал всё это — то, что Чондэ ему наговорил. Но знать и осуществлять — это разные вещи. Чонин мог петь — дома и в одиночестве. В иных условиях петь он не мог.
— Обычно ты берёшь ноты очень неуверенно, как будто боишься промахнуться. И тянешь их тоже неуверенно, обрывисто. Я могу понять, что с голосом твоего типа непросто обращаться — он чрезвычайно сложен для постановки, но это лечится репетициями и должным усердием. Возможно, ты никогда не сможешь спеть песню “с листа” безупречно, но если выучишь — сможешь.
В салоне вновь повисла тягучая тишина.
Чонин всё так же смотрел в окно, хотя уже ничего не видел. Потому что он не представлял, как вообще можно объяснить те чувства, что он испытывал, когда ему приходилось петь. Чондэ сам пел превосходно и легко, поэтому ему и понять не дано, чего стоило Чонину петь одному и при слушателях. Не мог понять то ощущение безнадёжности и уверенности в собственном провале, которое Чонин испытывал всякий раз, едва понимал, что должен петь один или вместе со всеми. Он не мог и не умел, вот и всё. А Чондэ просто втемяшилось в голову, что он в силах из любого ученика сделать певца.
— Ты пропустил поворот, хён, — отстранённо отметил он наконец.
— Не пропустил. — Чондэ остановил машину в двух кварталах от дома Чонина — у небольшого старого коттеджа, обсаженного метровым кустарником и с поблёскивающими у крыльца лужами. Само здание, как и площадка перед крыльцом, явно нуждалось в ремонте. — Я хочу просто угостить тебя чаем или кофе. В качестве извинения за сегодняшнюю неприятность. Ну и чтобы немного сгладить твоё огорчение. Только не спорь — это было отлично заметно, когда тебе запретили заниматься танцами в течение недели и изменили расписание. Так сильно любишь танцевать?
Чонин не озаботился хоть каким-нибудь ответом — просто отстегнул ремень и полез из машины. Чондэ переспрашивать не стал, выбрался из салона и направился к крыльцу, чтобы через минуту запустить гостя в просторную прихожую.
Чонин оставил куртку на фигурной вешалке, сбросил обувь, повозившись с правой ногой чуть дольше, чем обычно, и прошёл следом за Чондэ в светлую гостиную. Большую часть гостиной занимал рояль. Натуральный рояль, такой же большой, как в зале для выступлений, только белый и необычный, приземистый, с огромным количеством украшений. Он казался антикварным и безумно дорогим, уместным отнюдь не в доме, а, скорее, в музее.
В свободной части гостиной притулился легкомысленного вида диван, заваленный пуфиками, два кресла жались к бокам дивана, а между ними красовался низкий стол.
— Чай или кофе? — уточнил ещё раз Чондэ.
— Чай.
Оставшись в гостиной в одиночестве, Чонин уныло осмотрелся. Гостиная выглядела пустой и почти стерильной, как палата в клинике. Она ничего не рассказывала о владельце дома. Вообще.
Чонина в итоге заинтересовала стопка нотных альбомов на крышке рояля. Он, прихрамывая, подошёл и принялся перебирать альбомы. Тут смешали в кучу музыкальную периодику, подборки популярных песен последних лет, тонкие нотные тетради, сборники и хрестоматии по классике. Некоторые сияли глянцем новеньких обложек, а некоторые были потёртыми и потрёпанными.
— Любопытно всё-таки, да? — внезапно спросили у Чонина, и он резко обернулся. Чондэ как раз поставил на стол поднос с чашками и всем необходимым для чаепития.
— Я люблю книги. Других тут всё равно нет. Почему вы…
— Чонин! — Чондэ устроился у стола на коленях, но выразительно вскинул голову и сокрушённо вздохнул. Только воздетых к небу рук не хватало для пущего драматизма. — Я ведь просил, да? Я всего на несколько лет старше, а обстановка тут неформальная. Сколько можно?
— Хён, почему ты сам преподаёшь, а не рвёшься со своим вокалом на сцену? Ты достаточно молод, чтобы попытаться даже сейчас, — проигнорировав отчитывание, спросил Чонин о том, что его интересовало.