А ты?
Сидельников: - Слышь, Вован. Помоги. Ремень снять не могу.
Он стоит в подштанниках и кителе, туго перетянутом ремнем. Вдвоем они пытаются снять ремень. Ничего не получается.
Татринцев: - Надо резать.
Сидельников: - А потом?
Татринцев: - В третьей роте возьмешь. Если не получится, завтра сходим к чипку, разденем кого-нибудь. Старшина отпустит, ему главное, чтоб по отчетности все сошлось. Давай?
Сидельников: - Черт с ним. Давай.
ЗТМ.
Строй солдат в казарме. Перед ними за столом восседает майор - толстый кучерявый мужик в очках с круглым бабьим лицом и визгливым голосом.
- Солдаты, - говорит он, - я обещаю вам, что никто из тех добровольцев, которые дадут свое согласие служить на Кавказе, не попадет в Чечню. Я набираю команду в хлебопекарню, я обещаю вам, что вы поедете со мной в Беслан и будете печь булочки на хлебозаводе. Есть будете от пуза. Кроме того в Чечне сейчас нет войны, там сейчас перемирие. И все эти восемьдесят погибших в сутки, о которых говорят средства массовой информации - ложь. Большинство из них погибает по своей глупости. Итак. (он открывает штатное расписание роты) Рядовой Татаринцев Владимир Александрович, вы согласны служить на Кавказе?
- Никак нет.
- Почему?
- Товарищ майор, я хотел бы служить поближе к дому.
- Ну, на нет и суда нет.
- Рядовой Сидельников, вы?
- Так точно.
- Рядовой Киселев?
- Никак нет.
- Рядовой...
Поезд, в купе набиты солдаты как сельди в бочке. В одном кубрике по тринадцать - пятнадцать человек. Они сидят на лавочках, словно грачи на проводах. С верхних нар свешиваются босые грязные ноги. Невыносимая духота, вонь. Но солдаты в шинелях - их попросту некуда класть. Все свободное пространство занято вещмешками и сапогами. На полу под столиком спят двое, свернувшись калачиком. Сидельников, Татаринцев и Киселев сидят на одной полке. Рядом с ними - Тренчик.
Сидельников: - Кисель, у тебя хлеба не осталось?
Киселев: - Нет.
Тренчик: - Майор, пидарас, сутки не кормил уже. Возят-возят солдат на войну, а кормить их так и не научились...
Поезд останавливается. За окном - забор, над ним - пулеметная вышка; на вышке за пулеметом - здоровенный амбал, обнаженный по пояс. На соседних путях стоит эшелон со сгоревшей техникой.
Тренчик: - Мужики. Смотрите.
Он показывает на бэху с оторванной башней.
Под окнами идет осетинка, лицо закутано. Тренчик, высовываясь в приоткрытое окно: - Тетенька, а что это за город?
Осетинка: - Моздок, ребятки, Моздок.
Разгрузка. Солдаты выпрыгивают из вагонов, слышны команды: "Быстрее, быстрее! Строиться поротно!"
Колонна солдат идет мимо эшелона, из последнего вагона повара выбрасывают заплесневелый хлеб.
Тренчик: - Хлеб! Мужики, хлеб!
Он выбегает из строя, подбегает к хлебу и запихивает две буханки себе за пазуху, еще две берет в руки. Его прогоняют. Тренчик возвращается в строй, к нему тянут руки, он разламывает хлеб, делит.
Тренчик: - На. На
Из строя: - Дай мне!
Тренчик: - На. На. Ну хватит, хватит, больше нет! Только нам осталось.
Он отламывает хлеб Киселю, Сидельникову, Вовке.
Колонна идет по дороге.
ЗТМ.
ТИТРЫ: "Моздок"
Взлетное поле в Моздоке. Очень много солдат. Постоянное движение, крики, стоны, суета. На взлетку непрерывно садятся вертолеты, из них выгружают раненных и складывают вдоль бетона. Раненные кричат. Их на носилках бегом несут в полевой госпиталь, развернутый тут же на взлетке. Одного проносят рядом с героями, это белобрысый парнишка, он сидит на носилках, а его правая нога почти оторвана и болтается на волокнах мышцы. Сквозь ногу видно небо. Парнишка вцепился руками в носилки, откинул голову назад и мычит.
В госпитале солдат оперируют прямо на земле.
Хирург стоит на колене над раненным, ковыряется у него в груди, на земле окровавленный скальпель, к нему прилипли травинки, кусочки грязи. Все в крови. Рядом с хирургом фельдшер держит капельницу.
В вертолеты загружают солдат, они вбегают в грузовые люки цепочкой по одному и все время оглядываются на хирурга, на раненных, на госпиталь.
Под тополем пьют водку легкораненые. У них безумные глаза и черные осунувшиеся лица. Поверх грязных разорванных камуфляжей белеют свеженаложенные бинты.
Очень много солдат. Вновь прибывшие сидят группками на этом поле, все в зимнем необмятом обмундировании, в отличие от местных запыленных солдат, которые работают в одних кальсонах и тапочках.
Одна из групп - Сидельников, Киселев и Татаринцев. Они сидят молча, крутят головами, в глазах - страх и растерянность. Над ними низко пролетает вертушка. Они задирают головы, провожая её взглядом.
После раненных из вертолета выгружают что-то в серебристых пакетах и складывают на краю взлетки. Пакетов много.
Татаринцев: - Что это? Мужики, что это, а?
Сидельников: - Может, гуманитарка?
Киселев: - Гуманитарку везут туда, а не оттуда. Это знаешь что? Это трупы. Говорят, наши сегодня штурмовали какое-то село.
Татаринцев: - Майор же говорил, что там сейчас перемирие. Ведь перемирие же! А?
Сидельников: - Пидарас он, твой майор.
Киселев: - Вот и наелись булочек в Беслане.
Полог одной из палаток в госпитале откидывается, из неё на носилках выносят обнаженное тело пацана без ноги. От подбородка до лобка у него идет грубый патологоанатомический шов. Рука убитого спадает с носилок и болтается в такт шагам несущих его солдат. Вслед за телом из палатки выходят два солдата в резиновых фартуках, до самого верха забрызганных кровью. На руках - резиновые перчатки. Один держит большой хлебный нож. Солдаты закуривают, провожая взглядом убитого.
Убитого заносят в другую палатку, рядом с которой на столах стоят цинковые гробы.
Сидельников: - Есть курить?
Молча курят.
За кадром: Мы не первые на этом поле. Здесь были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы, и степь впитала наш страх, словно пот. Страх висит над нами, словно туман, он выходит из отравленной земли и заполняет наши тела, ворочается скользким червяком где-то под желудком, и от него становится холодно. После войны это поле надо будет чистить, от страха, как от радиации.
Татаринцев поднимается, начинает одеваться:
- Пойду за водой схожу. Давайте фляжки.
Он уходит.
Сидельников: - Кисель, ты обещал дать мне аккорды Агузаровой, помнишь?
Киселев: - Записывай.
Сидельников: - Сейчас.
Он достает ручку и самодельный блокнот, вырезанный из толстой тетради.
Киселев: - Город плывет в море ночных огней... Здесь Аm... Город живет счастьем своих людей... Dm, E, Am. Старый отель двери свои открой. Старый отель в полночь меня укрой...
На взлетную полосу выезжает крытый брезентом "Урал", из него выпрыгивают два солдата и начинают загружать трупы в кузов.
За кадром поет Агузарова.
Татаринцев возвращается. Он молча становится около Сидельникова, смотрит на него сверху вниз.
Сидельников: - Чего стоишь-то? Давай воду, пить охота.
Татаринцев протягивает ему фляжку. Сидельников пьет.
Татаринцев: - Тебя забирают.
Сидельников: - Откуда ты знаешь?
Татаринцев: - Майор сказал. Сказал, чтобы ты собирался. Тебя отправляют.
Сидельников: - А вы?
Татринцев: - Тебя одного.
Сидельников с Киселем встают, некоторое время все втроем молча смотрят друг на друга.
Сидельников: - Ну ладно, Кисель. Пока.
Кисель смотрит на протянутую руку.
Киселев: - Я пойду с тобой. Я пойду с тобой и попрошу майора, чтобы он меня тоже отправил. Мы должны быть вместе. Куда ты, туда и я.
Сидельников: - Не надо, Кисель. Ты же не хотел лететь. Может, правда будешь печь булочки в Беслане.
Киселев, собирая свои вещи: - Нет. Нет.