Кушев человек тихий, нетребовательный, а и то загрустил. Может быть, он не стал бы скучать, потому что каждый день на работе интересной — в разведку ходит, но вот из-за друзей своих, бойцов, ему и самому стало скучно. Придет в землянку, посмотрит на их унылые лица и скорее прочь уходит.
Редко кто видел, чтобы Кушев смеялся, не такой он, все больше молчит, думает. Наверное, это привычкой стало у него от разведки, ведь там много не наговоришь. Но зато веселых людей сержант любил: как услышит где смех, подойдет сбоку и слушает. Если и улыбнется, то так робко, что никто не заметит. А теперь вот давно не слышно веселой шутки, скучают в блиндажах...
Рано утром Кушев подошел к землянке, где штаб помещается, и спросил у связного:
— Можно мне к полковнику?
Связной посмотрел на Кушева неодобрительно: и чего, мол, такую рань поднялся, — потер порозовевшее от мороза ухо и сказал нехотя:
— Погоди, узнаю.
Скоро дверь землянки распахнулась, и невидимый в клубах пара связной проворчал:
— Иди, что ли.
Полковник сидел за бумагами и поздоровался с Кушевым довольно рассеянно.
— Посиди, разведчик, я тут занят немного.
Потом, не отрываясь от бумаг, спросил:
— Ну, что у тебя?
Кушев встал, ремень поправил.
— Да вот, как сказать, скучают бойцы немного...
Полковник, углубленный в свои занятия, машинально повторил:
— Да, да, скучают, это верно.
Потом повернулся к Кушеву:
— Скучают, говоришь, мил человек? Да что ты ко мне с этим, иди, пожалуйста, к комиссару, он, кажется, патефоны получил.
— Дело, как сказать, такое, — несмело возразил Кушев, — что вам доложить надо...
Полковник отложил бумаги в сторону и сказал нетерпеливо:
— Ну, докладывай скорее, короче и, пожалуйста, без своих «как сказать», у меня дела сейчас по горло.
Неизвестно, о чем докладывал Кушев командиру полка, но когда беседа кончилась, полковник проводил Кушева до двери и на лице его сияла довольная улыбка.
Говорят, ночь — спутница одиноких, ночь — помощница всех, кто прячется, кто ищет уединения, она укрывает от нескромных взоров тайну всех секретных и загадочных дел.
Кушев любил ночь. Он любил углубляться в свои думы, любил бодрствовать, когда все спят, любил проходить там, где днем нельзя высунуть носа. Ночь была его стихией.
Лыжи скользили с легким скрипом; чуть-чуть талый снег покорно расступался по сторонам. В эту ночь Кушев, кроме автомата, захватил с собой топорик, лопатку и сумку, набитую какой-то рухлядью. Итти было тяжело, ко Кушеву не привыкать стать.
Вот и опушка. Высокие сосны, безмолвные сторожа, обступают полянку полукругом. Днем на этой подковообразной поляне сверкающий снег слепит глаза, а сейчас здесь тихо и темно, луна надежно укрылась за облаками. Когда-то на поляне располагалась наша батарея, но немцы пристреляли поляну, и батарею пришлось перенести. Лишь кое-где под снегом и сейчас заметны бугорки старых окопов.
Кушев сбросил мешок, снял лыжи и взялся за лопату. Нарезал ровные снежные кирпичи и уложил их в одно место. Маленькая саперная лопата в его руках выглядела игрушкой. Груда кирпичей росла и росла...
Жарко стало Кушеву от возни со снежными глыбами, сбросил он полушубок, остался в одном ватнике. Еще успешнее пошла работа.
Что же он строил? Ровные кирпичи ложились в ряд. Это стены. В задней стене, что была обращена к лесу, сделал проход — дверь. Стены поднялись почти в человеческий рост.
Тогда Кушев отложил в сторону лопату, взял топор и на лыжах отправился в лес. Скоро он вернулся с тонкими жердями на плечах. Он уложил их через ровные промежутки и забросал хвоей. Сверху наложил комья снега. Крыша была готова. Не собирался ли Кушев здесь жить?
И впрямь, Кушев вынул из мешка погнутое старое ведро, бутылку с какой-то жидкостью и полез в свою хижину. В передней стене, сбоку он осторожно пробил отверстие — окошко. Если посмотреть со стороны, то видно было, как из окошка высовывалась труба, вероятно стереоскопическая, какими снабжаются наблюдатели. Да это блиндаж для разведчика-наблюдателя — вот что соорудил Кушев!
Между тем разведчик снова выбрался наружу и напряженно стал всматриваться в сторону немцев. Там было тихо. Тогда Кушев надел полушубок и начал не спеша собирать разбросанные по снегу инструменты.
Медленно наступал рассвет. Тени деревьев побледнели, величавые сосны резче выступили на фоне посветлевшего неба. Кушев набил табаком трубку, с наслаждением затянулся и снова полез в блиндаж. Он не показывался одну-две минуты. Потом вышел оттуда, прикрепил лыжи и быстрыми шагами удалился в лес. Для кого же построил Кушев блиндаж? Уж не для немцев ли? Угадали, для них!
* * *
На батарее лейтенанта Буше начался переполох. Буше, высокий костлявый офицер с длинной, как у аиста, шеей, тыкал биноклем в лицо ефрейтора Росса и визгливо кричал:
— Олухи! Так спать всю ночь! Русские валят деревья, тешут бревна, а вы дрыхнете, как свиньи. Блиндаж построен под носом у батареи, — позор!
Росс растерянно хлопал белесыми, выцветшими ресницами. Он клялся, что ночью ничего не было слышно. Правда, часовой сидел в землянке, а не снаружи — этот проклятый зимний ветер, от него на батарее повальный грипп, — но стук топора...
— Стук топора, стук топора! — раздраженно передразнил его лейтенант. — Если бы над ухом этого болвана били даже в сто турецких барабанов, он и то бы продолжал храпеть. Мне же не мерещится, смотрите сами.
И он опять тыкал ефрейтору бинокль.
Росс посмотрел в бинокль и вторично убедился, что там, на поляне, которая еще вчера была пустынной, русские ночью построили блиндаж. Из отверстия струился дымок: большевики разогревают завтрак! В окне упрямо торчала труба: они хотят что-то высмотреть!
И тут орудийные выстрелы раскололи воздух. Ух-х... ух-х... ух-х... рвались снаряды.
Наши бойцы оживились. Немцы начинают палить из орудий. Что-то будет! Но с каждым новым разрывом снаряда бойцами все больше овладевало недоумение: немцы упорно били по лесу и поляне, на которой давно уже никого не было.
— Что за дурачье! Видно, снарядов не жалко, — с недоумением переговаривались бойцы.
Вдруг громовой взрыв хохота сотряс стены землянки командира полка. Этот смех веселой, задорной искрой побежал по проводам полевой связи, передавался через посыльных, адъютантов, почтальонов.
— Ха-ха-ха! — смеялись пехотинцы.
— Хо-хо-хо! — солидно вторили им артиллеристы.
— Хи-хи-хи! — озорно заливались толстые повара и поварята и от удовольствия начали колотить ложками по кастрюлям.
С потными лицами метались немцы у орудий. Грохот и лязг пошел по батарее. Хлопали орудийные замки, со звоном выбрасывая стреляные гильзы, громоподобно звучали выстрелы, но весь этот шум покрывал от души веселый хохот советских бойцов — разведчиков, связистов, стрелков, минометчиков, ездовых.
Одиноко стоял кушевский снежный блиндаж. В старом ведре, потрескивая, горели облитые маслом тряпки и сосновые ветки, дымок струился над блиндажом.
Пустая гильза от снаряда сиротливо выглядывала из окошка. А вокруг с воем неслись снаряды, обломки деревьев и столбы снега взлетали вверх. Кромешный ад был вокруг.
* * *
— Кончен бал! — удовлетворенно воскликнул лейтенант Буше и вытер платком вспотевший лоб.
Да, наконец-то снаряд угодил прямо в кушевский блиндаж, и его не стало.
Буше вернулся в офицерскую землянку, выпил стакан рома и записал в батарейном журнале:
«Сегодня в 8.00 уничтожен важный наблюдательный пункт противника. Израсходовано 42 снаряда. Лейтенант Буше».
Если бы лейтенант был в эту минуту в землянке командира советского полка, то он мог бы познакомиться с другим только что составленным и подписанным документом: «За умелый обман противника, а также доставленное развлечение бойцам объявляю разведчику Кушеву благодарность. Командир полка Бабий».
НА ОХОТЕ
Эту историю рассказал мне полковник Бабий. Я передаю этот рассказ без изменений, как он записан в тетради.
Однажды Кушеву дали задание пробраться в деревню, которую занимали немцы.
— Мне донесли, что в деревне танков немецких много, — сказал Кушеву командир. — Узнай, правда ли это.
Дело было осенью, второй день лил дождь. На дворе было холодно, сыро, носа бы не высунул из теплой избы. Но раз приказ получен, надо его выполнять. Таков закон на войне.
Накинул Кушев на плечи плащ-палатку, зарядил свой автомат и ночью ушел в разведку.
Шел он тропинкой лесной, посвистывал. Места знакомые, хаживал тут не раз, потому и не боялся разведчик ничего. Зашуршат ли на орешнике ветки, посыплются ли сверху листья, а Кушев внимания не обращает. «Это белка скачет по сучьям». Бывает, в кустах кто-то закопошится, но Кушеву опять хоть бы что. «Коза заблудилась, вот и бродит, непутевая, по чаще».
Чем ближе подходил он к опушке, тем реже становились деревья. Посветлело в лесу. Осторожней стал разведчик. Спустился он в овраг и пополз по дну. Продвинется немного, остановится, прислушается, а потом опять дальше. Вдруг слышит — лошадь ржет. «Дополз, значит», подумал про себя Кушев и стал наверх карабкаться.
Неизвестно, сколько времени прошло, но только добрался разведчик благополучно до деревни. Там у оврага он приметил, что на поляне табун лошадей пасется. С лошадьми-то и дошел разведчик до околицы. А потом выбрал укромное место и наблюдать начал.
Забрался Кушев на чердак старой бани и в щелку стал смотреть. Ох, и хитра же проклятая немчура, на какие только уловки не пускается! Правду сказали командиру, есть в деревне танки. Но вот сколько их? Оказалось, гоняют немцы один единственный танк по деревне, а издали кажется, что много их. А чтобы шуму больше было, немцы у танка глушитель сняли. И фырчит он на всю округу. Кушев знал эти штучки, сам трактористом работал.
Высмотрел все Кушев и прикинул в уме: «Стемнеет только, я и выберусь отсюда. Лошадей ведь опять в ночное погонят, я и дойду с лошадьми до оврага, не заметят меня немцы». Только подумал так Кушев, смотрит — шагают два немецких солдата по улице, один с ведрами, другой с топором. «Уж не баньку ли они вздумали натопить?» И в самом деле, дошли немцы до переулка, к бане свернули. Спрыгнул Кушев с чердака, выскочил наружу — и в кусты. Стал ползком из деревни выбираться.
Ползет, а сам думает: «Придется через поляну переползать, а она открыта со всех сторон, негде тут спрятаться, обязательно приметят немцы. Но и здесь у дороги ночи дожидаться опасно. Собака и та может выдать. Нет, уж лучше рану получить, только бы к своим добраться».
И вышло все, как подумал. Только на поляну он сунулся, затрещали автоматы. Увидели немцы разведчика!
Ползет Кушев, земли под собой не чует, а пули так и свистят кругом. Огляделся разведчик, видит — ровик впереди. Когда-то здесь стог сена стоял, вот и окопали его, чтобы скотина не лазила. «Хоть бы до ямки до этой доползти», думает Кушев.
И дополз, свалился в ров, вспотел даже весь. Тяжело ползти по скользкой траве, да еще плащ-палатка мешает. «Дай-ка сброшу ее», решил Кушев. Снял он плащ, стал шнурок выдергивать, который вокруг плеч обвязывается. Очень уж хороший шкурок, ременный, сам его сплел. Вынул Кушев шнурок, тут его и осенило. Улыбнулся Кушев, повеселел сразу. Свернул плащ-палатку комом, обвязал шнурком, потом к концу еще два ремня добавил. Длинный получился шнур.
Выбрался разведчик из рва, стал дальше двигаться. Ползет, а к ноге шнур привязан. Тащится на шнуре за ним плащ-палатка, кувыркается, а немцам кажется, что это человек движется, они опять стрельбу открыли. Распластался Кушев по траве, одними локтями работает, его и не видно. По плащ-палатке немцы стреляют, а хозяина ее заметить не могут. Так и переправился Кушев через опасную поляну и благополучно в овраг скатился.
Вернулся к своим, рассказал командиру, что видел, и спать в избу ушел.
С того дня заметили друзья, что Кушев совсем мало разговаривать стал.
— Ну вот, опять на нашего разведчика хандра нашла, — говорили между собой бойцы.
А Кушев встанет утром, развернет плащ-палатку, посмотрит, сколько дырок в ней пули сделали, и молчит. То ли думает о чем-то, то ли грустит над тем, как не погиб чуть-чуть, — не поймешь его.
Осень уж к концу подходила, листья с деревьев опали, и по утрам лужицы подмораживать стало. Наконец снег выпал, да такой глубокий, что без лыж и шагу не сделаешь. Повеселел Кушев. Приходит к командиру и заявляет:
— Прошу, как сказать, разрешить по первопутку на охоту сбегать.
Командир рассердился:
— Мил человек, ты совсем с ума спятил! Бои кругом, а он зайчишками баловаться надумал.
— Не за зайцами я на охоту собираюсь, — насупившись отвечал Кушев, — а за немцами.
Ничего не сказал на это командир, только рукой махнул. Знал он, если задумает что Кушев, обязательно сделает, настоит на своем. Потому что упрям, ой как упрям! Приходилось досадовать часто командиру на упрямство это. Но тут командир только крикнул вдогонку Кушеву:
— Смотри, охотничек, чтобы голову там тебе не снесли!
Отправился Кушев, шагает по полянке и не узнает леса. Как все изменилось вокруг с первым снегом! Где могучие корневища дубов, закутанные в теплые одеяла из мха? Где гладкие, как отполированные пни, на которых любил сиживать разведчик с трубкой в зубах? Не видно зарослей орешника, — в их тени не раз отдыхал разведчик. Исчезли и бесчисленные тропки, которые он так старательно запоминал и безошибочно разбирался в них даже в самые темные ночи. Сама просека кажется узкой, а деревья, занесенные снегом до самых веток, какими-то низкими-низкими. Нет, не узнать леса!
Хорошее настроение было у Кушева. Как будто он в школу идет и будет задачки решать. Трудные задачки, но он их решит. И от этого радостно было у него на душе.
Как разведчик, Кушев знал каждую немецкую засаду, каждый дозор. Но теперь все было занесено снегом. Найдет ли он норы, в которые закопались немцы? Найдет!
Кушев шел в белом халате. На ремне у него автомат висел. Скользил Кушев по снегу, песенку напевал да по сторонам посматривал.
Свернул он в сторону: эта просека к деревне выходила, можно прямо на немцев нарваться. Знал разведчик, что там, в конце просеки, у высокого дуба немецкая засада находилась. Оставил Кушев лыжи у дерева и пополз. Разгребает снег руками. Получалась канавка глубокая, она и скрывала разведчика. Так и двигался он, как крот, к дубу приметному.
Не больше полутораста метров оставалось до дуба. Примял Кушев снег вокруг себя, приложил к плечу автомат и выстрелил наугад. Потом быстро в сторону отполз. Пристроился у сосны и наблюдать начал.
Немцев было двое. Они огляделись и открыли стрельбу по окопчику, который разведчик оборудовал. Постреляли немного, встали. Потом побежали оба к окопчику кушевскому. Бегут и по-своему лопочут что-то, смеются — видно, обрадовались. Подпустил их Кушев поближе, заложил два пальца в рот да как свистнет изо всех сил! Ошалели немцы. Остановились и водят головами, как кулики на поле. Но не успели они рассмотреть, кто свистит так лихо, скосил их Кушев одной очередью.
Подошел он без опаски к немцам, автоматы их забрал, документы из карманов вынул, чтобы командиру передать, и к окопчику своему вернулся.
Здесь-то и таился весь секрет. Лежал в снежной яме кушевский ватник, в нескольких местах простреленный. Ватник этот Кушев еще дома тряпками набил; получилось чучело. Высунул Кушев чучело из снега, а немцы думали, что это разведчик советский выглядывает. Начали немцы по чучелу стрелять, оно свалилось. Тогда-то и кинулись немцы «добычу» забирать. А настоящий, живой разведчик их и подстерег.
Его в белом халате немцы не заметили, а ватник зеленый сразу им в глаза бросился. Вот и остались в дураках немецкие вояки.
До вечера бродил разведчик вокруг деревни. Подберется к дозору немецкому и опять чучело в ход пускает. Так убил он на этой охоте восемь немцев и четыре автомата принес. Обступили его друзья со всех сторон, расспрашивают:
— Кто же это тебе помог так ловко придумать все?