Плиев Исса Александрович
Перед последним сражением
4 июня 1945 года. Теплое, безоблачное утро. Утопающая в зелени окраина деревушки, раскинувшейся на холмах недалеко от Праги. Вместе с несколькими генералами и офицерами управления 1-й гвардейской Конно-механизированной группы я наблюдаю, как движутся на восток конница, танки, артиллерия.
Вглядываюсь в лица бойцов. Загорелые и огрубевшие, опаленные пожаром войны, они светятся сейчас счастьем. Советские воины-победители возвращаются на Родину, домой.
Я тоже радуюсь за своих гвардейцев, но нет-нет да и сожмется сердце. Расставание всегда навевает грусть.
Мысли невольно уносятся в недавнее прошлое. Вспоминаются глубокие рейды по тылам врага, кровопролитные бои и адские бомбежки. Мне посчастливилось командовать Группой с момента ее создания. За несколько лет боевой жизни сроднился с солдатами и офицерами. Вместе делили и горечь неудач и радость побед. Но вот пришло время, и дороги наши должны разойтись.
Что-то ждет меня в будущем? Незадолго до того командующий 2-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский намекнул в разговоре на неизбежность войны с Японией. Впрочем, в нашей среде давно бытовало мнение, что война на Востоке – вопрос времени. Откровенная наглость и вероломство правящих кругов империалистической Японии достигли таких пределов, когда дипломатический корпус должен был уступить арену действий армейским корпусам.
Мы знали: в недрах генерального штаба Японии [4] рождаются все более фантастические агрессивные планы. Один из них, так называемый план «Кан-току-эн» («Особые маневры Квантунской армии»), прямо предусматривал одновременное вторжение японских войск в советское Приморье и Забайкалье с целью захвата Дальнего Востока и Сибири. «Когда солнце над Токио, лучи его должны освещать всю великую Японскую империю до Урала», – с наглой самоуверенностью писал «Фронт»{1}.
Газеты военного времени пестрели сообщениями о провокациях на наших дальневосточных границах. Несколько советских судов содержалось в японских портах «под арестом». Японская военщина настойчиво и откровенно готовилась к нападению на СССР. На территории оккупированной Маньчжурии стояла в боевой готовности более чем миллионная Квантунская армия. Условия ее выступления были зафиксированы в договоре с гитлеровской Германией. Агрессивная позиция соседа вынуждала нас держать на Востоке значительное количество войск. А если бы мы могли направить крупную и сильную дальневосточную группировку на западный фронт, фашистская Германия, вне сомнений, была бы разгромлена значительно раньше.
Воинственного пыла японского милитаризма не охладило даже поражение вооруженных сил фашизма в Европе. Интересы ликвидации второго очага войны и быстрейшего восстановления мира диктовали жизненную необходимость быстрого и решительного разгрома агрессоров на Востоке.
Для всех было ясно, что договор о нейтралитете, заключенный с Японией 13 апреля 1941 года, давно потерял свое значение. Поэтому вполне логичным было заявление Советского правительства в апреле 1945 года о его денонсации.
После этого руководящим кругам Японии, казалось бы, следовало одуматься, срочно пойти на мировую. Но этого не случилось: они продолжали затягивать войну даже после того, как союзники объявили Потсдамскую декларацию. Стало очевидно, что успокоить японских милитаристов могут только самые решительные меры… [5]
Из задумчивости меня вывел начальник штаба Группы генерал-лейтенант В. И. Пичугин:
– Пойдем пообедаем, что ли, Исса Александрович?
Колонны уже прошли. Последняя машина скрылась за поворотом на автостраду. Солнце тоже преодолело большую часть своего дневного маршрута и клонилось к горизонту. Не удивительно, что я проголодался. Но от приглашения отказался: не хотелось идти в душную комнату.
8 июня меня вызвали в штаб фронта. Предложили собираться в путь. А через два дня большая группа генералов, возглавляемая Маршалом Советского Союза Р. Я. Малиновским, выехала в Москву.
За окном вагона проплывали широкие, без конца и края поля, кудрявые рощи, уютные деревеньки Чехословакии, потом Венгрии, Румынии, Украины и, наконец, Подмосковья.
Столица, когда я увидел ее после долгой разлуки, показалась праздничной, помолодевшей. Это особенно бросалось в глаза тем, кто видел города Европы, по которым проходили наши войска.
После того как мы устроились в гостинице, нас вызвали в Генеральный штаб. Маршал Советского Союза А. М. Василевский, назначенный Главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке, кратко ознакомил с обстановкой на новом театре военных действий, с планом предстоящей операции.
Он сообщил, что против Квантунской армии советское командование развернуло три фронта, и показал на большой карте Северо-Восточной части Китая группировку войск. Вдоль границы от Японского моря до станции Губерово жирной красной линией были обозначены рубежи 1-го Дальневосточного фронта под командованием Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова. Большие пунктирные стрелы, нацеленные на Харбин и Гирин, указывали направление его главного удара. Севернее и северо-западнее располагались войска 2-го Дальневосточного фронта генерала армии М. А. Пуркаева, основные усилия которого направлялись вдоль северного берега Сунгари на Харбин. А вдоль противоположной западной границы Маньчжурии, протянувшейся [6] за хребтом Большого Хингана, были нанесены исходные районы Забайкальского фронта. Главные силы его должны были сосредоточиться у выступа, упирающегося в хребет Большого Хингана. Отсюда им предстояло нанести удар в общем направлении на Чанчунь и Мукден – навстречу главным группировкам 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов.
Командование Забайкальским фронтом было поручено Р. Я. Малиновскому. Меня назначили командующим смешанной советско-монгольской Конно-механизированной группой, которая входила в состав Забайкальского фронта. Я был рад остаться в подчинении Родиона Яковлевича: за время совместной службы на Западе успел достаточно привыкнуть к командующему войсками.
Юго-западнее главных сил Забайкальского фронта я нашел на карте районы сосредоточения Конно-механизированной группы. Стрела, определявшая направление главного удара, прочерчивала пустыню Гоби и вонзалась в обведенное синим овалом большое пространство, включающее города Суйюань, Шанду, Калган, Долоннор, Жэхэ. Внутри овала имелась надпись: «До шести кавалерийских дивизий и трех пехотных бригад войск Внутренней Монголии князя Дэвана и императора Маньчжурии Пу-и». Далее, в оперативной глубине, тоже синим цветом отмечались японские соединения.
В Читу, где находился штаб Забайкальского фронта, нам предстояло выехать после Парада Победы. Поэтому в нашем распоряжении оказалось около двух недель. Я посвятил их изучению всего, что могло пригодиться в будущем. И очень кстати. Прежние сведения о Дальневосточном театре военных действий, полученные в годы учебы в Академии имени М. В. Фрунзе и Академии Генерального штаба, а также приобретенные во время службы в Монгольской Народной Республике, оказались во многом устаревшими. Это стало ясно при первом же знакомстве с новыми источниками.
24 июня мне посчастливилось присутствовать на параде в честь победы над фашистской Германией. Это событие, как и состоявшийся затем прием, оставило неизгладимое впечатление.
В десять часов по Красной площади, мимо Мавзолея, двинулись овеянные славой сводные полки фронтов, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона. [7]
В колоннах, чеканя шаг, шли герои, отстоявшие свободу и независимость нашей Родины, спасшие от фашизма Европу.
Когда перед трибуной проходил сводный полк 2-го Украинского фронта, наша группа оживилась. Каждый старался обратить внимание соседей на свои подразделения.
– Смотри, смотри, чем плохо шагают? – восхищенный, показывал на квадрат колыхавшегося строя командующий 53-й армией генерал И. М. Манагаров.
– Пехоте что не ходить. Вы лучше на танкистов взгляните, – хрипловатым баритоном заметил командующий 6-й танковой армией А. Г. Кравченко. – Вот это равнение, ничего не скажешь!
Генерал продолжал что-то говорить, но я уже не слышал его. Мое внимание привлек появившийся на площади строй казаков, в плотно облегающих талию черкесках. На груди у каждого поблескивают газыри и боевые ордена. Почти всех идущих в колонне знаю в лицо. Вот старательно вышагивает молодой донбасский паренек – младший лейтенант Алеша Агафонов, Он еще совсем юн, но грудь его уже украшает Золотая Звезда Героя. Алеша из тех, по которым сохнут девичьи сердца. Рядом с Агафоновым – казах, младший сержант Шамши Беселибаев, кавалер пяти орденов, в том числе двух орденов Славы. Я помню, как отважно дрался его орудийный расчет с вражескими танками под Хайдусобосло в Венгрии. Старшину сабельного эскадрона 30-го кавполка Давида Ивановича Дворникова, казака из кубанской станицы Тимашевская, я узнал по густым усам. А вот вижу командира 36-го полка гвардии подполковника А. И. Гераськина. Это о нем сообщало Совинформбюро как о волевом командире, герое дерзких сабельных атак. Старший лейтенант Иван Овчаренко – замечательный артиллерист, истребитель танков – широко улыбается. Кажется, с его уст вот-вот слетит привычная фраза: «Порядок в кавалерии!»
Идут и идут казаки. Среди других я узнаю разведчика Малия Никонюка, помкомвзвода Григория Чехлань, командира орудия Тихона Ракова, старшину Владимира Полупана, танкистов – сержанта Василия Ашмарина и рядового Комлиева, сапера Андрея Попова. [8] Все богатыри, все, как на подбор, молодец к молодцу!
Наступают незабываемые минуты. Из-за Исторического музея на площадь выходит колонна знаменосцев. Поравнявшись с трибуной, первая шеренга поворачивается лицом к Мавзолею, и на землю летят креповые полотнища с черной свастикой. Первую шеренгу сменяет вторая, третья. И вот уже у подножия Мавзолея в прахе лежит то, что символизировало боевую мощь некогда сильнейшей армии капиталистического мира. Надо ли говорить, что для меня, жившего мыслями о предстоящей войне с Японией, столь волнующий момент имел особый смысл.
После парада нас пригласили в Кремль. Шел я туда с понятным душевным трепетом. Тогда ведь мало кому из смертных выпадало счастье побывать по ту сторону Спасских ворот.
В Георгиевском зале собрались тысячи приглашенных. Меня буквально подавило роскошное убранство и ослепительный блеск люстр.
Усаживаемся за столы. Рядом со мной – командующие армиями бывшего 2-го Украинского фронта И. М. Манагаров, А. Г. Кравченко, М. С. Шумилов, В. А. Судец, С. К. Горюнов. Стол около эстрады, к которому примыкает наш, пока пустует. В зале стоит сплошной гул. Присутствующие все чаще поглядывают на дверь. И вдруг мощный взрыв аплодисментов, возгласы приветствий, раскатистое «ура-а!».
В зал входят руководители партии и правительства, все Маршалы Советского Союза. Они направляются к столу, аплодируя собравшимся.
Произносятся тосты. Каждый из них вызывает бурные аплодисменты приветствия. Один из тостов – за командующего войсками 2-го Украинского фронта Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского, за командующих армиями нашего фронта. Не сговариваясь, мы поднимаем бокалы с вином и смотрим на «своего» маршала. Родион Яковлевич чувствует на себе наши взгляды, с улыбкой кивает нам.
…26 июля оперативная группа Забайкальского фронта специальным поездом выехала в Читу. Узнав, что в свое время я работал в Монголии, товарищи тут же причислили меня к знатокам Дальнего Востока и стремились [9] получить консультации об условиях на новом театре военных действий «из первых рук». Пришлось на время пути переквалифицироваться в лектора. Я рассказывал о природных условиях, особенностях климата, о быте монголов, все, о чем знал по опыту или вычитал из книг. Вместе мы восстанавливали страницы истории.
1921 год. В Монголии свирепствуют банды барона Унгерна. Действия их направляются японским планом «Общего генерального наступления на Советскую Россию».
Временное Народное правительство Монголии обратилось к правительству РСФСР с просьбой о помощи. Вскоре с севера пришли краснозвездные отряды и вместе с конниками Сухэ-Батора уничтожили банды Унгерна. Старые жители Урги любят рассказывать, как ранним июльским утром в город на рослых рыжих и гнедых конях вошли красноармейцы, а на лохматых низкорослых степняках – воины Сухэ.
Осень 1921 года. Сухэ-Батор в составе делегации Монгольского народного правительства приехал в Москву. Здесь было заключено соглашение об установлении дружественных отношений между РСФСР и Монголией. Здесь, в Москве, он встретился и беседовал с Владимиром Ильичем Лениным.
Запись содержания этой беседы была оглашена на IX съезде Монгольской народно-революционной партии в декабре 1934 года. Мне хочется привести небольшую выдержку из этой беседы, которая и сегодня разоблачает фальсификаторов истории, обвиняющих СССР в экспорте коммунизма.
«Не следует ли превратиться МНРП в коммунистическую партию?» – спросили у Владимира Ильича члены делегации.
Ленин ответил:
«Много еще надо будет поработать революционерам над своим государственным, хозяйственным и культурным строительством, пока из пастушеских элементов создастся пролетарская масса, которая впоследствии поможет «превращению» народно-революционной партии в коммунистическую. Простая перемена вывески вредна и опасна»{2}. [10]
Разъяснив сущность коммунистической партии как партии пролетариата, Ленин широко развил перед монгольскими товарищами идею возможности и необходимости некапиталистического развития Монголии…
В народе из уст в уста передавалась легенда о том, что батор Ленин подарил Сухэ золотой меч, карающий врагов, а народу – социализм. И не пытайтесь выразить сомнение. Вас поведут в Музей Сухэ-Батора и покажут шашку в золотой оправе. Эту шашку от имени Советского правительства вручил Сухэ-Батору М. В. Фрунзе.
Весна 1936 года. Газеты сообщают о кровавых столкновениях на пограничных заставах Монголии. Государственная независимость МНР находится под угрозой. События тех лет запомнились мне особенно хорошо. Сразу же после 12 марта, когда между нашими странами был оформлен Протокол о взаимопомощи{3}, меня назначили старшим инструктором Объединенного военного училища Монгольской Народной Республики.
Мы приехали в момент переговоров с японо-маньчжурским командованием о мирном урегулировании пограничных конфликтов.
Переговоры эти протекали на фоне все новых и новых агрессивных актов и диверсий и в конце концов были сорваны. Как раз в то время в республике разоблачили крупную контрреволюционную организацию, во главе которой стояли высшие ламы{4}. Ее паутина опутала десятки монастырей, расположенных вблизи восточной и юго-восточной границ. Расследование показало, что организация пыталась восстановить в стране феодальные порядки под протекторатом Японии.
Чуть ли не каждый день мы узнавали о новых диверсиях. По всему было видно: готовится вооруженная агрессия. Не скрывали этого и сами японские милитаристы. Генерал Араки, например, откровенно писал: «Япония не желает допускать существования такой двусмысленной территории, какой является Монголия, непосредственно граничащая со сферой влияния Японии. [11]
Монголия должна быть, во всяком случае, территорией, принадлежащей Востоку».
Из Монголии я уехал в июне 1938 года, а в мае 1939 года до Белоруссии, где я тогда служил, долетело известие о вторжении японских войск на территорию МНР в районе реки Халхин-Гол. Красная Армия немедленно пришла на помощь своим монгольским друзьям. Ход боевых действий и их результаты хорошо известны.
Там, где была пролита кровь воинов братской армии, сейчас высится величественный монумент – символ вечной дружбы наших народов. А на Центральной площади столицы Монголии на гранитной скале установлен памятник – устремившийся вперед Сухэ-Батор с высоко поднятой рукой. С этого места 11 июля 1921 года он провозгласил победу народной революции. На постаменте высечены слова Сухэ: «Если народ соединит свои силы и будет действовать сообща, он сумеет преодолеть все преграды на пути к вершинам счастья».