Мария Тимофеевна Куликова
Дорогие ребята!
Вы, наверно, слышали о народном герое Карпат Олексе Довбуше, который жил давно — в XVIII веке. О Довбуше, возглавлявшем борьбу крестьян против угнетателей, ходит много легенд. Одна из них — о волшебном пистоле Довбуша, зарытом в темном лесу, — глубоко запала в душу Мишки, героя этой повести. Мишка мечтает вместе со своим другом Маричкой найти пистоль Довбуша, чтобы уничтожить им «гитлерюку-гадюку» и наказать пана Ягнуса — виновника болезни, а затем и смерти матери.
В Карпатах действуют народные мстители. Среди них любимый учитель, который попадает в руки хортистов — венгерских фашистов. Мишка и Маричка пытаются спасти учителя, но тщетно — партизан гибнет. И ребята находят способ отомстить фашистам за смерть любимого учителя.
Еще свежи были воспоминания в памяти ребят о тяжелом прошлом… Не раз, сидя где-нибудь на берегу Латорицы, под густыми ивами или в лесу, в тени грабов и берез, дети рассказывали учительнице о своей хотя и короткой, но нелегкой жизни. А их отцы с гневом вспоминали о том, с какой жестокостью хортисты расправлялись с теми, кто мечтал о воссоединении со своими братьями-украинцами, кто боролся с фашистами за осуществление своей мечты.
Глубоко в сердце запали писательнице их рассказы. И хотя герои ее повести вымышленные, многие события она изобразила так, как они протекали в действительности.
Куликова хорошо знает жизнь и быт украинцев Закарпатья. Прочитав ее книгу, вы как бы перенесетесь в Карпаты, в один из самых живописных уголков нашей Родины.
Часть первая
«Что случилось с тобой, орле?»
— Нэ, нэ! Куда, Файна! — сердито крикнул Мишка на корову, норовившую отбиться от стада.
Ох эта Файна! И всегда она так: то забредет на чужую полосу, то скроется где-нибудь в зеленой чаще.
Неожиданно за горами зарокотал первый весенний гром, да так тихо, осторожно, будто пробовал свои силы. Лес умолк, точно прислушиваясь к долгожданному вестнику теплого лета.
Остановился и Мишка. На нос ему упала первая капля дождя.
— Будет, будет до-ождь! — нараспев произнес мальчик и подпрыгнул от радости.
Еще бы! Теперь появятся грибы. Мама так вкусно умеет их жарить!
Вдруг налетел ветерок, ударил по тонким ветвям, как по струнам… и заиграл лес: задрожали пушистые побеги березы, зашелестели деревья обновленными кронами. Густо заткали все вокруг прозрачные, словно стеклянные, нити дождя.
Мишка, спрятавшись под развесистым дубом, наблюдал за ручейком. Он с каждой минутой рос, ширился и, как озорной мальчишка, разбрасывал брызги, устремляясь вниз — к Латорице. Вот ручеек лизнул ногу пастушка, будто позвал его: «Бежим наперегонки, хочешь?»
Мишка с радостью понесся бы следом. Там, у реки, он играл бы с детворой в прятки или ловил с ними серебристую форель. А может, ему посчастливилось бы увидеть, как резвится рыба. Мальчик закрыл глаза и, словно наяву, представил: форели выскакивают из воды то тут, то там. Кувыркаются, будто пастушки на зеленом выгоне. Хватают на лету мошек, которые толкутся так низко, что чудится — их выдыхает река. До чего же хороший улов бывает в это время! И какой мальчишка не мечтает в такие дни посидеть с удочкой на берегу шумной и быстрой Латорицы!
А ручей все ласкал Мишке ногу, звал: «Бежим!» Пастушок тяжело вздохнул: кто же коров будет пасти? Кто их будет стеречь? Нет, ручеек! Беги-ка ты лучше один к Латорице. Счастливо тебе!
Гром погромыхивал уже где-то за соседней горой. Здесь, на поляне, опять светило солнце. А вон и радуга уже развесила над лесом свои разноцветные ленты, словно спешила просушить их после дождя.
Мишка как-то удивленно осматривался вокруг. Он будто впервые видел чарующую красоту родных Карпат.
Вдали темнели островерхие ели и пихты. Лесное марево накинуло на них голубоватое прозрачное покрывало. А на склонах гор шумели молодыми клейкими листочками могучие буки, дубы и грабы. И на фоне их зеленого разлива, как невесты, красовались дикие груши, яблони. Они так и манили к себе своим бледно-розовым душистым цветом.
А высоко в горах, между серых скал и в морщинах утесов, потянулись к солнцу ветки цветка чоло?ка. Любят девушки украшать им стены в хате. Несколько лет он не осыпается и не вянет. Недаром его называют цветком бессмертия. Его овевают холодные ветры. Грозовые тучи прикасаются к лепесткам. Но ему нипочем вихри и бури! Он выстоит все и заалеет опять гордым неувядаемым цветком.
Пастушок прислушивался к разноголосому щебету птиц. В густых зарослях их не было видно, и казалось, что поет каждый куст, каждая ветка. Где-то рядом вторил пернатым горный поток. Все радовалось первому весеннему дождю.
Пахло чебрецом, весенними фиалками, а Мишка слышал запах жареных грибов, горячего токана[1]. Он еще утром съел вареные картофелины, которые мама положила ему в торбу. Теперь нестерпимо хотелось есть. Мишка нашел кустик дикого щавеля, сорвал несколько пучков и с жадностью съел. Щавель был кислый, свежий, помытый дождем. Но после такого «обеда» только в животе бурчит да есть хочется еще сильнее. Скорей бы вечер! Сегодня хозяин должен дать ему ведро кукурузной муки. Значит, будет ужин! Но лучше думать о чем-нибудь другом. Может, голод хоть на время отступит.
Вон дятел — тот уже обедает. Нашел под корой старого граба каких-то жучков. Вот и лакомится. Хорошо ему!
Мишка любил наблюдать за жизнью птиц.
Этой весной он видел, как дятел долбил гнездо в дереве. Целый день стучал своим крепким, острым, как долото, клювом и ни разу не присел отдохнуть. А какой дятел чистюля! Весь сор из гнезда будто веником вымел. Ни одной щепки там не оставил. Все унес подальше от сосны. И зачем? Наверное, чтоб потом кусочки коры не мешали птенчикам. Любит дятел порядок в своей хате!
«Мари?чка просила показать ей гнездо дятла», — вспомнил Мишка. Скучно ему одному бродить целыми днями за стадом по склонам гор. Вот когда Маричке удавалось пригонять свою корову на луг пана Ягнуса, тогда было куда веселее. С ней разве заскучаешь? Кто еще мог придумать столько разных игр! С ней и день проходил незаметно.
Недавно хозяин застал Маричку на своем пастбище… Несколько дней потом ныли рубцы у нее на ногах и на спине — у Мишки.
Мальчик присел на поваленное дерево. Он уже успел загореть. Белые штаны и рубашка из домотканого полотна подчеркивали смуглость его худого продолговатого лица. Под темными волосами, свитыми горными ветрами, чернели большие, пытливые глаза, порой не по-детски грустные. Мишка казался старше своих одиннадцати лет.
— Тянется, как верба у реки. И отчего? — не раз удивлялась мать. — Ведь и недоедает и недосыпает всегда…
Солнце грело ласково. Мальчика клонило ко сну. А попробуй задремли! Забредет Файна или Ласточка в чащу — волкам на обед, — тогда хоть из села убегай…
В голубой бездне парил гордый орел беркут — хозяин серых скал и крутых вершин. Чтоб не уснуть, Мишка стал следить за его полетом. Орел каждый день облетал свои владения. Пастушок привык его видеть над лесом в одно и то же время. Он помахал ему рукой приветственно, как другу.
— Ой-ойо-гов! День добрый, орле! Как поживаешь?
Орел, распрямив крылья, на миг застыл в воздухе. Он словно прислушивался к голосу мальчика. Потом опять поплыл легко и свободно, точно любуясь с высоты красотою весенних Карпат.
Неожиданно тишину расколол гулкий выстрел. Мишка вздрогнул — уронил кнут. Орел вдруг опустил крылья и камнем стал падать вниз.
«Что случилось с тобой, орле?» — мысленно спросил Мишка.
А может быть, орел сейчас расправит крылья и взлетит в голубое небо? Нет… Упал орел. Не поднялся…
Мишка испуганно, с недоумением оглянулся вокруг. Кто стрелял?
С холма, насвистывая какую-то песню, спускались гонведы[2] с винтовками наперевес. Это они убили орла.
— За что? — крикнул Мишка.
А может быть, они застрелили орлицу? И ждут ее где-нибудь на высокой скале, в круглом гнезде из веток, маленькие, еще не оперившиеся птенцы.
— Бедные орлята… — прошептал мальчик. — И все это они, гонведы проклятые!
Теперь куда ни глянешь — везде гонведы. Они и мост сторожат, и полустанок, и тоннель. Отсюда, где Мишка пасет коров, виднеется черная дыра тоннеля. Мальчику кажется, что она похожа на открытую пасть какого-то страшного чудовища. Из пасти выползают, как змеи, тяжелые поезда, окутанные дымом. Они везут пушки и машины. Гонведы там стоят дни и ночи. Боятся, чтоб партизаны не взорвали тоннель.
Партизаны… Они бы не стреляли в орла! Мишка в этом уверен. Они наказывают лишь проклятых фашистов. Так и дедо Мику?ла говорил.
Скорей бы вечер… Мишка с нетерпением посматривал на солнце. Оно сегодня будто остановилось на одном месте. Наконец огненный шар стал приземляться и медленно тонуть в зеленом море пихт и елей. Казалось, еще миг — и воспламенится лес, забушует огромное пламя.
Пора гнать стадо на водопой.
— Нэ, куды, Файна, беда бы тя побила!
Ох, и надоела она Мишке, эта Файна! Опять залезла на чужое поле!
А вон и Латорица уже виднеется. Огнистый закат заглянул и в реку, разлившись по воде оранжево-красной рябью.
Коровы лениво мотают головами — звенят звонки на их шеях. А когда пастушки сгоняют скот на водопой, на берегу поднимается такой перезвон — уши затыкай!
Мишка уже привык к этим звукам. Он иногда даже насвистывал или напевал мелодию, похожую, как ему казалось, на этот перезвон: трам-ля-ля, дзинь-ля-ля.
Но сейчас он шел молча. На душе было тоскливо. Мальчик даже про голод забыл. Только чувствовал усталость и такую тошноту, будто пообедал сегодня ядовитыми волчьими ягодами.
Коровы, раздувая ноздри, с жадностью пили воду.
Пастушки, собравшись на берегу, спешили поделиться своими новостями, впечатлениями.
Худенький светловолосый Петрик Бига?рь, мальчишка лет восьми, с широкой расщелинкой между зубами, рассказывал тонким голоском:
— Ух, а какую я сегодня змею видел, святая Мария! Длиннущая, как отсюда и до того дуба. Вот треснуть мне на этом месте! А глазищи что… (Дружный хохот мальчиков остановил Петрика.) Ну чего… Чего смеетесь? Не верите?
— Ох и вре-е-т! И хоть бы тебе покраснел немножко! — подошел и Юрко?, тринадцатилетний паренек, самый старший из пастушков. Лицо у него широкоскулое, густо окрапленное веснушками. — А разве так было, побойся бога! Скажи, Петро, хоть раз в жизни правду.
Пастушки опять рассмеялись. Петрик, потупившись, переступал с ноги на ногу. И откуда только взялся этот Юрко? Будто и отстал на выгоне, а глядишь — уже здесь. Никогда Петрик из-за него не может рассказать что-нибудь интересное. А без интересного ой как скучно!
— Ну, что молчишь? — снисходительно продолжал Юрко.
Дети окружили их, предвкушая какое-нибудь забавное происшествие. И Юрко не заставил себя упрашивать, рассказал:
— Уснул наш Петро под вербой, а я возьми да и спрячься за кустом рядом. Спрятался да и давай шевелить у него под носом старой веревкой. А он как откроет глаза да как завизжит: «Спасай, Юрко, змеища лезет!» — и пустился бежать. Еле догнал его, аж возле родника, думал уже: придется и его корову пасти сегодня.
Мальчишки так хохотали, что их за рекой было слышно. Улыбался и Петрик. Лучше все превратить в шутку. Обидишься — проходу не дадут пастушки, дразнить будут: «Веревки, трусишка, испугался!»
— А я вот ежа поймала! — похвасталась Маричка. — Глядите! Божечки, уснул в торбе!
Все повернулись к девочке. Только Мишка стоял в стороне грустный и ко всему безучастный. У него кружилась голова, тошнило.
Маричка, все время наблюдавшая за ним, отдала ежика мальчикам, подошла к Мишке, участливо спросила:
— Что… опять от пана попало?
Мишка насупил брови, отвернулся. Всем своим видом он как бы говорил: «И чего привязалась? Тут и без разговоров тошно!»
Маричка не отставала:
— А гнездо дятла когда покажешь?
Ей очень хотелось, чтоб он заговорил с нею о чем-нибудь и не стоял в стороне такой надутый.
— Гнездо? — нехотя переспросил Мишка. — Завтра пан Ягнус опять сметану в город повезет. Хочешь, пригоняй свою Ласку. Вместе будем пасти.
Маричка прикрыла синие глаза, довольно кивнула головой и повернулась на одной ноге так, что на песке остался глубокий отпечаток от ее пятки. Сборчатая юбчонка, сшитая из домотканого полотна, развевалась на ней веером. Тугие темные косички то и дело прыгали в разные стороны.
— Эй, убери свою дохлятину! Твоя корова такая же задира, как и ты! — неожиданно крикнул Дмитрик.
Он батрачил у пана превелебного[3] — пас его стадо. Пастушки прозвали Дмитрика Куцым за его широкий, приплюснутый нос. Коровы, стараясь боднуть друг друга, сцепились в воде рогами.
— Так это моя корова дохлятина? — прищурила глаза Маричка. — Смотри, Куцый, вот тебе! — Она прижала свой маленький, забавно вздернутый носик, и он получился широкий, некрасивый, точь-в-точь как у Дмитрика.
Дети так и прыснули со смеху. Они все не любили Дмитрика. Он был жадный, часто их обманывал. А еще доносил Ягнусу на пастушков, ухитрявшихся пасти своих коров на лугах пана, где трава была самая густая, самая сочная.
Маричка, насвистывая, как мальчишка, зашла в воду и смело стала разнимать бодливых коров длинной хворостиной, приговаривая:
— А Куцый трус, трус, коров боится!
Дмитрик от злости покусывал губы и ждал удобного момента, чтоб подставить Маричке ножку.
Юрко, заложив в карманы руки, неотступно следил за ним. Назревала драка.
— Глядите! Жандары в село поехали! — вдруг вскрикнул Петрик.
Ссора была тут же забыта. Все молча испуганно смотрели вслед удалявшейся машине.
Жандармы за последнее время все чаще стали появляться в Дубча?нах. Они к каждому присматривались, кого-то искали. Шла весна 1943 года. Красная Армия наступала по всей Украине. Росли партизанские отряды и в Карпатах. Летели под откосы поезда, рушились мосты. Хортистские фашисты, охваченные предчувствием поражения, забирали ни в чем не повинных людей, сажали их в тюрьмы, отправляли в лагеря. Тихо становилось в Дубчанах при появлении жандармов. Даже дети, завидев их зеленые крытые машины, убегали прочь. И сейчас пастушки заторопились в село. Застанут ли они дома своих родных, близких?
Юрко догнал Мишку, пошел с ним рядом.
— Я видел сегодня: машины с жандарами и в Кривое повернули, и в Соколиное, — сообщил он шепотом.
— А я видел, как гонведы орла убили… — вздохнул Мишка.
— Орла… Да они не только птиц, а и людей убивают! — с ненавистью продолжал Юрко. — Вон, говорят, какой-то фашист ни за что ни про что как тра-а-ахнул из своей стрелялки в Ивана Калача! Тот замертво упал. Он на полустанке работал. Вчера его схоронили…
Страх и тревога надвинулись на Мишку, как сумерки на село.
— Нэ, нэ! Куды! — раздавались голоса пастушков уже возле села, которое прижималось к горам, будто просило у них защиты.
Мишка завернул за угол. Вот и дом пана Ягнуса — высокий, с большими окнами. За домом сад, огород, тянувшийся почти к Латорице. Во дворе колодец, скирды-обороги с прошлогодним сеном, сараи — все это обнесено высоким каменным забором.
Пастушок с трудом открыл тяжелые ворота и остановился в испуге. Под ветвистой яблоней за длинным столом сидели жандармские офицеры. Они уже успели распить бутыль водки. Между ними сидел, развалившись, и пан Ягнус — староста Дубчан.