Ее занимали хлипкие особнячки и обтерханные многоквартирные дома. Фургон остановился у подъезда, где уже стоял полицейский автомобиль. Фонарь на его крыше крутился, посылая пучки жуткого голубого света в горстку зевак.
Дородный сержант в плаще с капюшоном закричал, приказал им расступиться. «Мерседес» скользнул в получившийся прогал. Водитель и санитар выскочили из машины, подбежали к задней дверце и вытащили носилки. После краткого разговора с полицейским они поспешили наверх.
Миллер пристал за углом, метрах в двадцати от дома, осмотрелся и удивленно поднял брови. Ни аварии, ни пожара, ни детей в горящем доме. Наверное, просто сердечный приступ. Петер вылез из «ягуара» и не спеша направился к толпе, которая благодаря усилиям сержанта держалась полукругом поодаль от двери, так что проход от «скорой помощи» до дома был освобожден.
– Можно подняться в дом? – спросил Миллер.
– Нельзя. Вам нечего там делать.
– Я из газеты, – настаивал Миллер, протягивая гамбургскую пресс‑карточку.
– А я из полиции, – проворчал в ответ сержант. – И никого не пущу. Ступеньки и так крутые и узкие. Вам с санитарами не разминуться.
Он был здоровяк, этот полицейский, как и большинство сержантов в бедняцких кварталах Гамбурга. Метр девяносто, в капюшоне, растопырив руки, удерживая толпу, стоял непроходимый, как запертые ворота.
– Тогда хоть скажите, что там такое, – попросил Миллер.
– Не имею права. Узнавайте в участке.
По ступенькам спустился мужчина в штатском. Луч света от фонаря на крыше патрульного «фольксвагена» побежал по его лицу, и Миллер узнал своего школьного товарища Карла Брандта. Тот был младшим инспектором полиции Гамбурга, работал в участке «Альтона централь».
– Эй, Карл!
Услышав свое имя, молодой инспектор обернулся и обвел взглядом толпу за сержантом. При новом обороте полицейского фонаря он заметил Миллера и помахал ему. Его лицо осветила улыбка, отчасти довольная, отчасти раздраженная. Он кивнул полицейскому: «Пропустите его, сержант. Он почти безвреден».
Сержант опустил руку. Миллер выбрался из толпы и поздоровался с Карлом Брандтом.
– Как ты здесь оказался? – спросил его инспектор.
– Ехал за «скорой».
– Стервятник чертов. Чем сейчас занимаешься?
– Все тем же. Журналистикой.
– И наверное, неплохо зарабатываешь. Я частенько вижу твое имя в журналах.
– На жизнь хватает. Слышал о Кеннеди?
– Да. Ну и дела! Сегодня вечером Даллас наизнанку вывернут. Хорошо, что он не в моем ведении.
Миллер вопросительно кивнул на тускло освещенный подъезд, где слабенькая голая лампочка бросала желтый свет на обшарпанные обои.
– Самоубийство, – объяснил Брандт, – отравление газом. Соседи почувствовали запах из‑под двери и позвонили нам. Слава Богу, никто спичкой не чиркнул – дом‑то весь газом пропитался.
– Не кинозвезда, случаем? – спросил Миллер.
– Держи карман шире. Только здесь им и жить. Нет, отравился старик. Выглядит, словно умер сто лет назад. Такое тут встречается на каждом шагу.
– Там, где он теперь, вряд ли хуже, чем здесь.
Инспектор улыбнулся, но тут же посерьезнел, оглянулся, увидел, как двое из «скорой помощи» преодолели последние семь ступеней скрипучей лестницы и вышли с носилками из подъезда. Брандт обернулся и обратился к толпе: «Посторонитесь. Дайте им пройти».
Сержант быстро пришел на помощь, оттеснил зевак. Санитар и водитель подошли к открытым дверям «мерседеса». Брандт последовал за ними, Миллер не отставал.
Нет, Петеру не хотелось взглянуть на покойника, он и не собирался этого делать. Он просто шел за Брандтом. У двери фургона шофер поставил свой конец носилок на полозья, санитар собирался толкнуть их внутрь.
– Постойте, – попросил Брандт и откинул уголок простыни с головы покойника. Не оборачиваясь, пояснил Миллеру: – Простая формальность. В протоколе я должен написать, что сопровождал тело до «скорой помощи» и до морга.
В фургоне ярко горел свет, и Миллер краешком глаза успел разглядеть лицо самоубийцы. Казалось, он в жизни не видал никого старее и безобразнее. Даже если помнить, что делает с человеком газ, все равно испещренное морщинами конопатое лицо, синеватые губы показывали, что и при жизни старик был не красавец. Жидкие прядки длинных волос ютились на почти лысой голове. От истощения лицо удлинилось, щеки ввалились настолько, что почти касались друг друга изнутри, и старик походил на упыря из фильма ужасов. Губы едва просматривались, обе были покрыты вертикальными морщинами, что напомнило Миллеру о высохших останках головы из бассейна Амазонки, у которой губы были сшиты. Довершали картину два бледных зубчатых шрама по обеим сторонам лица, протянувшиеся – один от виска, другой от уха – к углам рта.
Мельком взглянув на покойника, Брандт задернул простыню, кивнул стоявшему позади санитару, отступил. Тот толкнул носилки в фургон, запер и пошел к водителю. «Скорая» уехала, толпа под окрики сержанта: «Уходите, все кончено. Нечего больше смотреть. Вам что, пойти некуда?» – стала рассасываться.
Миллер посмотрел на Брандта и поморщился.
– Зрелище не из приятных.
– Верно. Эх, бедняга. А для тебя здесь ничего нет, так?
– Исключено. Как ты говоришь, такое случается на каждом шагу. Люди мрут по всему миру, а никому и дела нет. Тем более, когда убили Кеннеди.
– Эх вы, журналисты, – усмехнулся Брандт.
– Давай посмотрим правде в глаза. Кеннеди – вот о чем хотят читать люди. Они и покупают газеты.
– Ага. Ладно, мне пора в участок. До встречи, Петер.
Они снова пожали друг другу руки и расстались. Миллер поехал обратно к альтонскому вокзалу, выскочил на главную дорогу к центру города и через двадцать минут поставил «ягуар» в подземный гараж на площади Ганзы, в двухстах метрах от дома, где снимал комнату под самой крышей.
Держать машину в подземном гараже всю зиму стоило недешево, но это была одна из прихотей, которые он себе позволял. Ему нравилась и довольно дорогая квартира – она была высоко и выходила окнами на суетный бульвар Штайндамм. Об одежде и пище Миллер не заботился – в двадцать девять лет при почти шестифутовом росте, с взъерошенными каштановыми волосами и карими глазами, какие нравятся женщинам, ему не нужно было дорогое платье. Один друг как‑то завистливо заметил: «Ты и в монастыре найдешь себе подружку». Миллер засмеялся в ответ, но слова польстили ему – он знал, что это правда.
Настоящую его страсть составляли спортивные автомобили, журналистика и Зигрид, хотя он не раз со стыдом признавался, что, если бы ему случилось выбирать между Зиги и «ягуаром», ей бы пришлось искать другого любовника.
Он остановился, еще раз оглядел «ягуар», освещенный гаражными фонарями. Временами Петер насмотреться не мог на свою машину. Даже на улице он частенько останавливался и восхищенно разглядывал ее, а иногда к нему присоединялся какой‑нибудь прохожий и, не зная, что автомобиль принадлежит Миллеру, говорил: «Неплохая штучка, а?»
Обычно молодые журналисты не ездят на «ягуарах XK 150S». Запчасти к нему в Гамбурге достать было практически невозможно, тем более что серия XK, в которой S стала последней моделью, была снята с производства в 1960 году. Миллер ремонтировал его сам, по воскресеньям часами лежал в комбинезоне под шасси или забирался в двигатель так глубоко, что из‑под капота только ноги торчали.