Света, которая по понятным причинам заснуть не смогла, лежа в своей комнате на неразложенном диване, тоже с замиранием сердца дожидалась прихода отца, а когда тот наконец вернулся с работы, попыталась, тихонько пробравшись к кухне и притаившись за дверью, подслушать разговор родителей. Из услышанного (поскольку родители разговаривали очень тихо, девушке удалось разобрать далеко не все) она сделала шокирующий вывод, что родители всерьез склонны считать ее клептоманкой. Иного объяснения ее дикому поступку они просто-напросто не находили.
И вот теперь, проснувшись утром и припомнив все подробности вчерашнего кошмара, Светлана никак не могла поверить, что все это ей не приснилось, а произошло на самом деле. И произошло не с кем-нибудь, а с ней! Но почему, зачем ей понадобились эти отстойные топики? Да, она смогла, не побоялась. Ну и что? Доказала сама себе, что не трусиха и не маменькина дочка, а крутая девчонка? Но ведь ее никто ни в чем и не обвинял! Во всяком случае, в трусости точно! И разве воровство в магазине – это самое удачное доказательство ее крутизны? Разве нельзя по-другому?
Светлане вспомнилась фраза из какой-то телепрограммы. Там говорилось о проблемах подростков и о том, что те часто решают их с помощью различных форм протеста, которые порой бывают нелепыми и даже дикими. Может, у нее это тоже что-то типа протеста? Протест против негативного отношения к ней одноклассников? Против того, что у нее нет подруг? Да-да, очень может быть.
Светлане сначала очень понравилось слово «протест». Оно как бы ставило ее по другую сторону баррикад. Весь класс – с одной стороны, а она, Света Тополян, – с другой. Но ведь так оно в общем-то и было все эти годы, а ей не хотелось по другую сторону. Вовсе нет. Ей хотелось быть с классом, хотелось, чтобы к ее мнению прислушивались, ценили его, причем высоко, хотелось, чтобы все с ней советовались, чтобы в гости приглашали и запросто забегали к ней. И почему то, что свободно получается у других, для нее недостижимо? Вот если бы вчера рядом с ней оказалась подруга… или нет, хотя бы просто одноклассница, разве случилось бы с ней такое? Да никогда! Значит, все это от одиночества, вот где закавыка-то. А ведь и правда, ей и поговорить-то по душам не с кем!
Тополян стало ужасно жалко себя. Ну почему, почему в жизни все так несправедливо устроено? Почему ей, такой красивой, богатой, эффектной, вместо того чтобы упиваться своей неотразимостью и купаться в лучах всеобщей любви, приходится страдать от одиночества, совершать дикие поступки, а потом отчаянно жалеть себя?
2
Оставшиеся три дня до конца недели Светлана в школу не ходила. Просто заставить себя не могла. Родители не то чтобы открыто разрешали ей прогуливать, но и не высказывались против. Просто молчали. Пользуясь случаем, она целыми днями валялась на диване, перелистывая старые молодежные журналы, и даже попыталась почитать «Униженные и оскорбленные» Достоевского (название романа показалось Тополян очень созвучным ее теперешнему состоянию), но через четыре страницы, зевая, захлопнула книгу.
«И как такую скукотищу можно одолеть? Да еще ведь небось Люстра и сочинение заставит писать!» – тоскливо вздохнула Тополян.
Ангелина Валентиновна по прозвищу Люстра была учителем литературы в классе Тополян и одновременно его классным руководителем. Она представляла собой типичную училку старой закалки – с вечно поджатыми тонкими губами, подозрительным взглядом водянистых глаз, резким, излишне громким голосом. Ее не любили и побаивались. И, надо заметить, не без основания.
На самом деле Люстра о педагогике имела самое отдаленное представление и отношения с ребятами строила по принципу «начальник – подчиненный», требовала беспрекословного послушания, и такие простые человеческие понятия, как тактичность, сочувствие, снисходительность, умение выслушать, были ей совершенно неведомы и чужды. В общем, «держать и не пущать»! Единственной ее слабостью являлся Маяковский. К нему, а точнее, к его революционным стихам, Ангелина Валентиновна питала нежные и вполне искренние чувства. Если вообще была способна на искренность.
«Светить всегда, светить везде…» – декламировала она к месту и не к месту, за что и получила меткое прозвище Люстра от первого классного острослова Юрки Ермолаева.
Наверное, будь на месте Люстры другая учительница, привыкшая обдумывать свои слова и поступки и не рубить сплеча, то все, что случилось со Светой Тополян, так и осталось бы ее тайной и вся эта дикая история с топиками имела бы другие последствия. А скорее всего, так и сошла бы на нет, без всяких последствий.
Но, увы… Еще очень, очень давно какой-то мудрец заметил, что все тайное становится явным.
В понедельник Люстра влетела в класс, нещадно стуча своими толстыми каблуками по линолеуму. Ее бесцветные глаза прямо-таки пылали праведным гневом, а все лицо покрылось красными пятнами. Даже ее обычно тщательно уложенная «химия» торчала в разные стороны.
– У нас в классе ЧП! – возвестила Люстра голосом третьесортного театрального трагика.
– Неужели Зойка снова кота притащила? А может, теперь не кота, а крокодила или динозавра? – пробормотал Ермолаев вполголоса, но шутку никто не оценил – все с интересом смотрели на Люстру.
– Молчать, Ермолаев! Вы уже доигрались, хватит! Позор на всю школу!
Люстра перевела дух и грозно обвела глазами безмолвствующий класс.
Только что мне сообщили, что ваша одноклассница Тополян была уличена в краже вещей из магазина! Да-да, именно так. И в милиции она побывала, и протокол составили, и штраф пришлось уплатить немалый, – язвительно ораторствовала Люстра с каким-то даже упоением. – Ну а я, как ваш классный руководитель, посчитала своим долгом вам об этом прискорбном факте сообщить. Такого у нас еще не было!
Ребята ошеломленно молчали.
– А зачем? – в полной тишине раздался голос Черепашки.
– Что тебе неясно, Черепахина? Что «зачем»? – проревела Люстра.
– Мне, Ангелина Валентиновна, неясно, зачем нам об этом сообщать, да еще так… прямолинейно. Даже если это и так, мне кажется, что публичное обсуждение в данном случае бестактно априори, – спокойно пояснила Люся Черепахина.
Дальше мгновения смотреть на Люстру было и смешно и жалко одновременно. Ребятам даже показалось, что ее хватит удар – так она покраснела и выпучила глаза. Силясь что-то выкрикнуть, училка разевала рот, как задыхающаяся акула.
– Так ты, Черепахина, обвиняешь меня в бестактности, правильно я поняла, а? – наконец пришла в себя Люстра, становясь из пунцовой серо-зеленой. – Ей кажется… Я твоего мнения не спрашиваю и деликатничать здесь не собираюсь! Это не детская шалость, это воровство! Тем более что директор магазина просила не оставлять без внимания этот факт и надлежащим образом довести до сведения учащихся…
Лу Геранмае пихнула Люсю в бок, чтобы та не ввязывалась в дискуссию с разъяренной Люстрой: мол, себе дороже выйдет. Но Люся и так уже решила хранить благоразумное молчание.
Тополян все это время находилась в ступоре. Она просто не верила своим ушам. Света была в отчаянии, да что там в отчаянии – в полном ужасе!
«Как же так? Значит, та гнусная тетка из бутика все-таки позвонила в школу? Ведь в милиции же договорились, а она… Принципиальная, блин! Хотела мне пакость сделать… Ну, так она своего добилась, гадюка! – метались злобные мысли в голове у Тополян. – Что же теперь будет?»
Света еле досидела до конца урока. Ей казалось, что все в классе так и норовят заглянуть ей в лицо, шушукаются и чуть ли не показывают на нее пальцем. В какой-то момент Тополян даже чуть было не решилась встать и уйти. Навсегда, хлопнув дверью. Только куда? Ведь придется возвращаться – не сегодня, так завтра: отец никогда не согласится перевести ее в другую школу. Скажет, сама виновата, и, что самое ужасное, будет абсолютно прав.
На самом деле все обстояло наоборот. Ребята избегали смотреть на Тополян. Им было за нее стыдно. И мотивы ее поступка никому не были ясны. Включая саму провинившуюся.
– Я не секу, слышь, Ермол! Зачем она это… ну, своровала? – прошептал на ухо Юрке Ермолаеву Фишкин. – Ее, что, предки… того… сняли с довольствия? У нее же всегда шмотки – супер! И бабло в карманах не переводится. Не понимаю…
– Я тоже не в теме… ну вот если бы, к примеру, Аньку Лапину из одиннадцатого «В» поймали за этим делом, тут хоть понять можно. Мать пашет на трех работах, отца и вовсе ветром сдуло, с тугриками вечная напряженка. Но она же не ворует. Носит то, что по карману.
– Это еще неизвестно, может, она и не такая безгрешная, как тебе кажется. Просто не поймали еще, – скептически заметил Фишкин.
Как только прозвенел звонок на перемену, Тополян демонстративно запихнула свои книги в рюкзак и вышла из класса. Она прямо-таки кожей чувствовала презрительные взгляды одноклассников. И что делать дальше? Нет, оставаться здесь она больше не может! Надо уговорить предков забрать ее из этой школы. Может, в лицей какой-нибудь или в колледж с каким-нибудь там уклоном, все равно в какую сторону, куда угодно, только не здесь!
– Эй, ребсы, прикиньте, а может, она все это время у нас тут потихоньку… Ну-ка, вспоминайте, у кого-нибудь что-нибудь в последнее время пропадало? – выкрикнул возбужденно Ермолаев, как только за Тополян закрылась дверь.
Класс загомонил.
– Ой, у меня в восьмом классе, кажется, кассета пропала, «Дискотека Авария»… Правда, я не помню, дома или в школе… – неуверенно предположил Кузьмин.
– Да нужна ей твоя кассета! Она такой музон не слушает! – отмел подозрения Вадик Фишкин. – Я так думаю: если Светка и тырила здесь, то, скорее всего, бабки.
– Слышишь, Галь, – толкнула Снегиреву Ира Наумлинская, – помнишь, я как-то «Космополитен» приносила, там еще про Тома Круза клевая статья была? Так я же его до сих пор найти не могу, как провалился! И именно здесь, в классе!
Галина неопределенно пожала плечами:
– Странно как-то все это! Не могу поверить, что Тополян у своих воровала… Она же не нуждается ни в чем! Зачем ей у нас что-то было тащить?
– А что в магазине тряпки стащила, в это ты можешь поверить? – встряла Черепашка, всегда стоящая за справедливость. – И вообще, что вы путаете грешное с праведным? Я ее конечно же не оправдываю. Но… ведь то, что Тополян сделала в бутике, может быть просто, ну, скажем, временное помрачение рассудка. Или еще что-то в этом роде. Но ведь это не говорит о том, что она обязательно воровала у нас. Я так думаю. И практически уверена в этом.
– Ты вечно всех защищаешь, Че! А когда она врала бессовестно, и не один раз, и не два, у нее тоже помутнение в голове происходило, да? – Ира Наумлинская не смогла сдержать негодования.
Она живо вспомнила историю со стихотворением, написанным Галей Снегиревой, которое Тополян самым наглым образом выдала за свое. Ух, как она, Ирина, вмазала ей тогда по физиономии грязной, мокрой тряпкой!
– Ну-у, смотри, куда тебя занесло! – В голосе Черепашки сквозило осуждение. – Неужели будем вспоминать все Светкины провинности с первого класса… Так же нельзя! Мы говорим об одном конкретном случае и всё! И тут не так все однозначно, я уверена. Ярлыки клеить проще всего. Может, поговорить с ней? Только как, я не знаю…
– Я вспомнил! У меня в пятом классе из куртки двадцать рублей свистнули! – заорал Фишкин так радостно, будто это воспоминание было самым приятным в его жизни.
– А вот тут ошибочка вышла, Фишка! Меня в пятом классе здесь еще не было! Я в седьмом к вам перешла. Так что, не стесняйтесь, вспоминайте дальше, только с седьмого класса, если можно. Уж не обессудьте, так вышло…
Оказывается, Тополян уже с минуту стояла в дверях класса и с вызовом созерцала стихийное собрание по поводу обсуждения или осуждения ее собственной персоны. А они так увлеклись, что даже не заметили ее присутствия!
– Свет… подожди… Мы же разобраться хотели, ты извини, что за твоей спиной, ты не… – попыталась сгладить неловкость Черепашка, но не успела договорить.
– Да пошли вы! – отчаянно выкрикнула Тополян и, изо всех сил хлопнув дверью, выбежала в коридор.
Ее душили злые, бессильные слезы, а больше всего угнетало то, что ей ровным счетом нечего было сказать своим одноклассникам. Потому что объяснения своему поступку девушка не знала и сама.
«Ни фига они не понимают, еще разобраться хотят. Психологи домороченные! Очередная развлекуха для них и всё, повод побазарить и поумничать, блин!»
Слизывая бегущие по щекам соленые слезинки, Тополян быстро шагала в сторону дома.
3
Но у родителей Света поддержки не нашла. Впрочем, она особо на это и не надеялась. Как ни умоляла она Ашота Суреновича, размазывая слезы по лицу, забрать ее из этой школы, и даже мама уже готова была уступить непутевой дочери, но отец оставался непреклонным.
– Ты достаточно взрослая, чтобы уметь решать свои проблемы, – твердо заявил он Светлане. – Тем более что ты сама их себе создаешь. Ты же сумела украсть, можешь грубить мне и маме, добиваться желаемых удовольствий и обновок у тебя тоже неплохо получается… Так будь добра научиться еще одной малости – отвечать за свои поступки.
Тополян понимала все: и что отец стопудово прав, и что проблемы, которые у нее появились, – это только ее проблемы, и только она их должна разрулить, но…
Ну не могла она появиться в классе как ни в чем не бывало! Тем более после того, как узнала, что одноклассники готовы обвинить ее в пропаже любой ручки или тетрадки за последнюю тысячу лет! Чем больше Светлана размышляла над ситуацией, тем больше запутывалась и от этого впадала еще в большую панику. Получалось, что как ни крути, а в школу ходить надо. Но в том-то и ужас, что пойти она туда не может ни под каким видом, хоть режьте. Выхода из тупика не просматривалось ни в каком направлении, и это безумно тяготило ее. Но сильнее всего угнетало Светлану то пренеприятнейшее открытие, которое она сделала, подслушав под дверями класса разговор ребят.
Подслушивать специально Тополян не собиралась. Просто так вышло, что, покинув класс, она на самом деле решилась уйти. Совсем, навсегда! Но внезапно ощутила в душе нечто похожее на сожаление, которое мгновенно переросло в какой-то смутный порыв вернуться, попытаться объяснить, рассказать про разрывающие ее противоречия и про того бесенка, который ее «попутал». И про тот липкий страх, заползший в душу, и про холодный пот, выступивший на лбу, в общем, про все свои душевные терзания.
Ей показалось, что если ребята узнают в подробностях обо всем, что с ней приключилось, то, может быть, поймут и не станут осуждать.
«Только обязательно надо самой им все рассказать, а то Люстра, гадина, меня каким-то монстром представила, уголовницей малолетней!» – Так думалось Светлане, когда она снова открывала дверь класса.
Но все приготовленные слова раскаяния тут же застряли у нее в горле. Оказывается, за какие-то пять минут на нее уже успели навесить ярлык воровки, тянущей у своих одноклассников все, что плохо лежит! Вот что, значит, думают о ней люди, с которыми она бок о бок проучилась четыре года! Желание открыть душу тут же пропало.
«И никто, никто даже не удосужился меня спросить, выслушать… И добренькая Люсенька не лучше остальных, хоть и строит из себя защитницу униженных и оскорбленных. То же мне, мать Тереза!» – в который раз ворошила Тополян свою горькую обиду на ребят.
«Я ее не оправдываю», – вспоминала Света слова Люси Черепахиной, больно резанувшие ее тогда. – Да как она вообще смеет меня оправдывать или нет, если ничегошеньки не знает, как дело было! Только то, что Люстра им в уши надула, а они и обрадовались, что есть повод меня грязью облить, будто только и ждали этого повода!»
Тополян так распалила себя, что сама почти уверилась в том, что совершила кражу по исключительно уважительной причине, и если бы ребята эту причину узнали, то тема для обсуждения отпала бы сама собой.
В последующие четыре дня каждое утро, собираясь в школу, Светлана мысленно уговаривала себя, что деваться некуда, надо идти на уроки, просто с этого момента придется как бы надеть шапку-невидимку: она не станет ни с кем общаться, не будет отвечать ни на чьи вопросы, не позволит себе реагировать на насмешки и обвинения всяких там Фишкиных – Ермолаевых и иже с ними.