"Квартеронка" - один из лучших романов Майн Рида, в котором дана широкая картина жизни Юга США в период рабовладения. Рабовладельческий уклад жизни препятствует любви героев, заставляет их искать спасения в полном опасностей бегстве от несправедливости.
Майн РИД
КВАРТЕРОНКА
Глава I. ОТЕЦ ВОД
ОТЕЦ ВОД! Я славлю твой могучий бег. Подобно индусу на берегах свящённой реки, склоняю я пред тобою колена и возношу тебе хвалу!
Но как несходны чувства, которые нас одушевляют! Индусу воды жёлтого Ганга внушают благоговейный трепет, олицетворяя для него неведомое и страшное грядущее, во мне же твои золотистые волны будят светлые воспоминания и связуют моё настоящее с прошлым, когда я изведал столько счастья. Да, великая река! Я славлю тебя за то, что ты дала мне в прошлом. И сердце замирает от радости, когда при мне произносят твоё имя!
Отец вод, как хорошо я знаю тебя! У твоих истоков я шутя перескакивал через тоненькую струйку, ибо в стране тысячи озёр, на вершине Hauteur de terre, ты бежишь крохотным ручейком. На лоно вскормившего тебя голубого озерка спустил я берестяной чёлн и отдался плавному течению, устремившему меня на юг.
Я плыл мимо берегов, где на лугах зреет дикий рис, где белая берёза отражает в зеркале твоих вод свой серебристый стан и тени могучих елей купают в твоей глади свои остроконечные вершины. Я видел, как индеец чипева рассекал твои хрустальные струи в лёгком каноэ, как лось-великан стоял в твоей прохладной воде и стройная лань мелькала среди прибрежной травы. Я внимал музыке твоих берегов - крику ко-ко-ви, гоготу ва-ва - гуся, трубному гласу большого северного лебедя. Да, великая река, даже в далёком северном крае, на твоей суровой родине, поклонялся я тебе!
Всё вперёд и вперёд плыву я, пересекая один за другим градусы, широты и климатические пояса.
И вот я стою на твоём берегу, там, где ты прыгаешь по скалам и зовёшься водопадом Святого Антония и бурным, стремительным потоком прокладываешь себе дорогу на юг. Как изменились твои берега! Хвойные деревья исчезли, и ты нарядился в яркий, но недолговечный убор. Дубы, вязы и клёны сплетают шатром свою листву и простирают над тобой могучие руки. Хотя леса твои по-прежнему тянутся без конца и края, девственной природе приходит конец. Взор с радостью встречает приметы цивилизации, слух жадно ловит её звуки. Среди поваленных деревьев стоит бревенчатая хижина, живописная в своей грубой простоте, а из тёмной чащи леса доносится стук топора. Над поверженными исполинами гордо качаются шелковистые листья кукурузы, и золотые её султаны сулят богатый урожай. Из-за зелёных крон деревьев вдруг выглянет церковный шпиль, и молитва возносится к небу, сливаясь с рокотом твоих волн.
Я снова спускаю чёлн на твои стремительные волны и с ликующим сердцем плыву вперёд и вперёд, на юг. Я проплываю теснины, где ты с рёвом пробиваешь себе путь, и восхищённо всматриваюсь в причудливые скалы, которые то отвесной стеной поднимаются ввысь, то расступаются и мягкими изгибами вырисовываются на синеве небес. Я смотрю на нависшую над водой скалу, прозванную наядой, и на высокий утёс, на округлой вершине которого в далёкие годы солдат-путешественник разбивал свою палатку.
Я скольжу по зеркальной поверхности озера Пепин, любуясь его зубчатыми, похожими на крепостную стену берегами.
С волнением гляжу я на дикий утёс Прыжок любви, чьи обрывистые склоны часто отвечали эхом на весёлые песни беззаботных путешественников, а однажды эхо повторило скорбный напев - предсмертную песнь Веноны, красавицы Веноны, которая ради любви пожертвовала жизнью.
Вперёд несётся мой чёлн, туда, где безграничные прерии Запада подступают к самой реке, и взор мой с радостью скользит по их вечнозелёным просторам.
Я замедляю ход своего чёлна, чтобы посмотреть на всадника с разрисованным лицом, скачущего вдоль твоего берега на диком коне, и полюбоваться на гибких дакотских девушек, купающихся в твоих хрустальных струях, а затем - снова вперёд, мимо Скалистого карниза, мимо богатых рудами берегов Галены и Дюбюка и воздушной могилы смелого рудокопа.
Вот я достиг того места, где бурный Миссури яростно бросается на тебя, как будто хочет повлечь за собою по своему пути. С утлого судёнышка я слежу за вашим поединком. Жестокая короткая схватка, но ты побеждаешь, и отныне твой укрощённый соперник вынужден платить тебе золотую дань, вливаясь в твоё могучее русло, и ты величественно катишь свои воды вперёд.
Твои победоносные волны несут меня всё южнее. Я вижу высокие зелёные курганы - единственный памятник древнего племени, некогда обитавшего на твоих берегах. Но сейчас передо мной встают поселения другого народа. Сверкающие на солнце колокольни и купола вздымают в небо острые свои шпили, дворцы стоят на твоих берегах, а другие, плавучие, дворцы качаются на твоих волнах. Впереди виден большой город.
Но я не задерживаюсь здесь. Меня манит солнечный юг, и, вновь доверившись твоему течению, я плыву дальше.
Вот широкое, как море, устье Огайо и устье другого крупнейшего твоего притока, знаменитой реки равнин. Как изменились твои берега! Ни нависших скал, ни отвесных утёсов. Ты прорвался сквозь сковавшие тебя горные цепи и теперь широко и свободно прокладываешь себе путь через собственные наносы. Ты сам в минуту буйного разгула создал свои берега и можешь прорвать их, когда тебе вздумается. Теперь леса вновь окаймляют тебя - леса исполинов: раскидистые платаны, высокие тюльпанные деревья, жёлто-зелёные тополя поднимаются уступами от самой воды. Леса стоят на твоих берегах, и на своей широкой груди ты несёшь остовы мёртвых деревьев.
Я проношусь мимо последнего твоего большого притока, пурпурные воды которого лишь слегка окрашивают твои волны. Плыву вниз по твоей дельте, вдоль берегов, прославленных страданиями Де Сото и смелыми подвигами Ибервиля и Ла Салля .
Тут душу мою охватывает беспредельное восхищение. Лишь человек с каменным сердцем, бесчувственный ко всему прекрасному, способен взирать на тебя здесь, в этих южных широтах, не испытывая священного восторга.
Сказочные картины, сменяя одна другую, как в панораме, развёртываются передо мной. Нет на земле пейзажа прекраснее. Ни Рейн с его замками на скалах, ни берега древнего Средиземного моря, ни острова Вест-Индии - ничто не может сравниться с тобой. Ни в одной части света нет такой природы, нигде мягкое очарование не сочетается столь гармонично с дикой красотой. Однако взор не встречает здесь ни скал, ни даже холмов; лишь тёмные кипарисовые чащи, опушённые серебристыми мхами, служат фоном картине, и они не уступают в величавости гранитным утёсам.
Лес уже не подходит вплотную к твоим берегам. Его давно свалил топор поселенца, и на смену ему пришли золотистый сахарный тростник, белоснежный хлопок и серебристый рис. Лес отступил назад и теперь лишь издали украшает картину. Я вижу тропические деревья с широкими блестящими листьями - пальмы сабаль, аноны, водолюбивую ниссу, катальпу с крупными трубчатыми цветами, душистый стиракс и магнолию с её восковыми лепестками. С листвой этих прекрасных туземок смешивают свою листву и сотни чудесных пришельцев: апельсин, лимон и фиговое дерево, индийская сирень и тамаринд, оливы, мирты и бромелии, а поникшие ветви вавилонской ивы составляют разительный контраст с прямыми стеблями гигантского сахарного тростника и копьевидными листьями высокой юкки.
Окружённые этой пышной растительностью, стоят виллы и роскошные усадьбы самой разнообразной архитектуры, столь же разнообразной, как и национальности населяющих их людей, ибо на твоих берегах живут люди самых различных наций, и все они принесли тебе свою дань, украсив тебя дарами всемирной цивилизации.
Прощай, отец вод!
Хоть я не родился под этим благодатным южным небом, но провёл здесь долгие годы и люблю эту страну даже больше, чем свою родину. Здесь прожил я дни светлой юности, возмужал и провёл бурные годы зрелости, и воспоминания об этих годах, полных неувядаемой романтики, никогда не изгладятся из моей памяти. Здесь моё сердце впервые познало Любовь - первую чистую любовь. Неудивительно, что страна эта всегда будет окружена для меня немеркнущим сиянием.
Читатель, выслушай историю этой любви!
Глава II. ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ В НОВОМ ОРЛЕАНЕ
Как многие юнцы, вырвавшиеся из колледжа, я тяготился жизнью в отчем доме. Мной овладела жажда путешествий; я мечтал увидеть мир, знакомый мне пока только по книгам.
Вскоре мне удалось осуществить мою мечту. Без всякого сожаления смотрел я, как холмы моей родины скрываются за тёмными волнами, не тревожась о том, увижу ли я их когда-нибудь снова.
Хоть я и вышел из стен классического колледжа, я не чувствовал никакой склонности к классическим знаниям.
За десять лет, проведённых над напыщенными гиперболами Гомера, однообразными стихами Вергилия и скучными нескромностями Горация Фланка, я не проникся тем восхищением перед классической литературой, какое испытывают - или притворяются, что испытывают, - почтенные учёные с очками на носу.
Я не создан, чтобы жить в мире отвлечённых идей или в мечтаниях о прошлом. Я люблю окружающую меня реальную жизнь. Пускай дон-кихоты изображают трубадуров среди развалин старинных замков, а жеманные барышни посещают места, воспетые в путеводителях. Что до меня, то я равнодушен к романтике прошлого. В современном Вильгельме Телле я вижу лишь наёмника, готового продать силу своих мускулов любому тирану, а живописный лаццарони, при ближайшем знакомстве, представляется мне обыкновенным мелким воришкой.
Глядя на разрушающиеся стены Афин и развалины Рима, я замечаю лишь бесприютность и голод. Я не любитель живописной нищеты. Меня не трогают романтические лохмотья.
А между тем именно жажда романтических приключений заставила меня покинуть родной дом. Меня увлекало всё яркое и необыкновенное, ибо я был в том возрасте, когда человек больше всего влюблён в романтику. Да я и сейчас не изменился. Теперь я старше, но час разочарования для меня ещё не наступил и, думаю, никогда не наступит. В жизни много романтического - это не иллюзия. Романтика живёт не в светских гостиных с их нелепыми обычаями и глупыми церемониями; она не носит блестящих мундиров и сторонится безвкусных придворных празднеств. Звёзды, ордена и титулы ей чужды. Пурпур и позолота убивают её.
Романтику надо искать в других местах - среди великой и могучей природы, хотя и не только там. Её можно найти среди полей и дубрав, среди скал и озёр, так же как и на людных улицах больших городов. Ибо родина её в человеческих сердцах - сердцах, которые охвачены высокими стремлениями и бьются в груди у людей, жаждущих Свободы и Любви.
Итак, я устремился не к старым классическим берегам, а в более молодые страны. В поисках романтики я отправился на запад. И я нашёл её и упивался ею под ярким небом Луизианы.
В январе 18 года я ступил на землю Нового Света, на землю, политую английской кровью. Любезный шкипер, который перевёз нас через Атлантический океан, доставил меня на берег в своей шлюпке. Я стремился увидеть места, где происходили последние исторические сражения; в ту пору я увлекался военной историей. Но мне хотелось осмотреть поле боя в Новом Орлеане не из простого любопытства. Я придерживался мнения, считавшегося в то время еретическим, что мирные люди, вынужденные взяться за оружие, сражаются в иных случаях не хуже наёмников-профессионалов, и что длительная военная муштра не служит непременным залогом победы. История войн при поверхностном изучении как будто опровергает это мнение; оно противоречит также и свидетельствам военных. Однако свидетельства профессионалов не имеют большого значения в этом вопросе. Разве можно найти хоть одного военного, который не старался бы выставить своё искусство в самом героическом свете? Кроме того, властители не жалели сил, чтобы ввести свои народы в заблуждение. Надо же было им найти какое-то оправдание для той чудовищной обузы, какой для нас является "регулярная армия".
Моё желание увидеть поле боя на берегах Миссисипи имело прямое отношение к интересовавшему меня вопросу. Эта военная операция служила веским доводом в мою пользу, ибо на этом месте шесть тысяч человек, никогда не слышавших команды: "Напра…во!", победили, разбили наголову и, можно сказать, почти стёрли с лица земли прекрасно вооружённую и обученную армию, вдвое превосходившую их числом.
После того как я побывал на месте этой битвы, мне довелось и самому участвовать во многих боях. И теорию, которую я в то время отстаивал, я впоследствии проверил на опыте. Вера в военную муштру - это заблуждение, а сила регулярной армии - иллюзия.
Через час я уже бродил по улицам Нового Орлеана, не думая больше о войне.
Мысли мои приняли другое направление. Передо мной, словно в панораме, развёртывалась кипучая жизнь Нового Света во всей её свежести и многообразии, и, вопреки принятому мною решению nil admirari - ничему не удивляться, - я невольно с удивлением озирался вокруг.
Одной из первых неожиданностей, поразивших меня, можно сказать, ещё на пороге моей жизни за океаном, было открытие, что я ни на что не годен. Я мог сослаться на свой аттестат и сказать: "Вот доказательства моей учёности - я удостоен высшей награды в колледже". Но на что он мог мне пригодиться? Те отвлечённые науки, которым меня учили, не имели никакого применения в реальной жизни. Моя логика была просто болтовнёй попугая. Моя классическая учёность лишь загромождала мою память. И я был так же плохо подготовлен к жизненной борьбе, к труду на благо своему ближнему и самому себе, как если бы изучал китайские иероглифы.
А вы, бездарные учителя, пичкавшие меня синтаксисом и стихосложением, - вы, конечно, назвали бы меня неблагодарным, если бы я высказал вам всё возмущение и презрение, которое охватило меня, когда я оглянулся назад и убедился, что десять лет жизни, проведённых под вашей опекой, пропали для меня даром, что я глубоко заблуждался, считая себя образованным человеком, а на самом деле ровно ничего не знаю.
Итак, с некоторым запасом денег в кармане и очень небольшим запасом знаний в голове я бродил по улицам Нового Орлеана, удивлённо озираясь вокруг.
Но вот прошло полгода, а я ходил по тем же улицам уже почти без денег в кармане, но зато изрядно пополнив запас своих знаний. За эти шесть месяцев я приобрёл значительно больший жизненный опыт, чем за последние шесть лет моей жизни.
Этот опыт обошёлся мне недёшево. Взятые мною в дорогу деньги быстро исчезли в водовороте ресторанов, театров, маскарадов и "квартеронских балов". Немалую долю я оставил и в том банке, который называется "фараоном" и не выплачивает вкладчикам ни капитала, ни процентов.
Я даже боялся подсчитать все мои расходы. Но в конце концов я пересилил себя и подвёл итог. Оказалось, что после оплаты счёта в гостинице у меня остаётся ровно двадцать пять долларов! На двадцать пять долларов я должен был жить, пока напишу домой и получу ответ, то есть не меньше трёх месяцев, - ведь это было в ту пору, когда ещё не знали больших океанских пароходов.
Полгода я храбро грешил. Теперь я был полон раскаяния и хотел исправиться. Я даже охотно поступил бы на службу. Но вся моя школьная премудрость, которая не помогла мне сберечь кошелёк, была теперь бессильна пополнить его вновь. Во всём этом кипучем городе я не мог найти занятия, к которому был бы пригоден.
Без друзей, приунывший, немного пресыщенный и довольно сильно обеспокоенный своим ближайшим будущим, я слонялся по улицам. С каждым днём у меня оставалось все меньше знакомых. Я не встречал их больше в увеселительных заведениях, где они обычно собирались. Куда же они пропали?
В их исчезновении не было ничего таинственного. Наступила середина июня, стояла изнурительная жара, и с каждым днём ртуть в градуснике поднималась всё выше. Температура доходила до 100 градусов по Фаренгейту. Через неделю-другую можно было ожидать ежегодного, хотя и нежеланного, гостя, по прозвищу Жёлтый Джек, которого одинаково боялись и старый и малый. Страх перед жёлтой лихорадкой выгонял всё высшее общество из Нового Орлеана, и оно, подобно перелётным птицам, устремлялось на север.
Я не храбрее других. У меня не было никакого желания познакомиться с этим страшным болотным дьяволом, и я считал, что мне тоже лучше убраться подобру-поздорову. Для этого стоило только сесть на пароход и отправиться вверх по течению, в один из городов, куда не проникает тропическая малярия.
В то время одним из самых привлекательных северных городов считался Сент-Луис, и я надумал отправиться туда, хотя и не имел представления, на что буду там существовать, так как моих средств хватало ровно на дорогу.
Сказав себе, однако, что из двух зол надо выбирать меньшее, я твёрдо решил ехать в Сент-Луис. Итак, я собрал свои пожитки и поднялся на борт парохода "Красавица Запада", отходившего в далёкий "Город на холмах".