Книгу известного советского писателя Н. Асанова составляют три повести.
В первой из них - "Катастрофа отменяется" - рассказывается об обвале в горах Памира, грозившем катастрофой наводнения в одной долине и засухой - в другой.
Повести "Генерал Мусаев" и "Свет в затемненном мире" посвящены событиям на фронтах Великой Отечественной войны в последний ее период.
Содержание:
КАТАСТРОФА ОТМЕНЯЕТСЯ 1
Глава первая 1
Глава вторая 5
Глава третья 9
Глава четвертая 12
Глава пятая 15
Глава шестая 17
Глава седьмая 21
Глава восьмая 24
Глава девятая 28
Глава десятая 30
ГЕНЕРАЛ МУСАЕВ 32
СВЕТ В ЗАТЕМНЕННОМ МИРЕ 56
Примечания 76
Катастрофа отменяется
КАТАСТРОФА ОТМЕНЯЕТСЯ
Глава первая
1
Перевалочную базу уже закрывали. Суббота - короткий день. Лязгали железные шкворни в ставнях окон. Гремели замки. Сторож и завхоз ходили от двери к двери и навешивали пломбы на бумажных бечевках, щелкали пассатижами с клеймом экспедиции. Не для острастки ворам, а для порядка. Воров здесь не было. Здесь крали только невест, да и то с их согласия.
Чердынцев послушал веселую музыку бесполезных замков и вышел на улицу.
В конторе и в складских помещениях под защитою стен и потолков еще можно было дышать. На улице дышать стало нечем. Здесь, на этой горной высоте, солнце казалось огромным, будто еще приблизилось после полудня, обдавая землю жаром.
Он оглядел кишлачную площадь и направился к ближайшей чайхане. Чайхана была поставлена над арыком, отведенным от реки. Вода в арыке текла ледяная, сквозь дощатый пол струился пар, похожий на морозный, какой врывался когда-то в детстве в двери дома, когда Чердынцев входил с улицы после лыжной прогулки. Он сел на пол и попросил чаю. Холодный парок истаивал над самыми щелями пола, но дышать стало легче.
За перилами, огораживающими чайхану, начинались горы. Собственно, это только казалось. До гор тут километра два, но они так велики, словно навалились на кишлак. Горы наступали и с востока, и с запада. Только на западе они расходились, выпуская реку, а на востоке подступали край в край, так что дорога вдоль ущелья отсюда виделась тонкой ниткой. На востоке в горах шел дождь, там все было темным: и небо, и вершины гор, и сама нитка чернела, словно ее вытянули из красильного чана. Но конец нитки, что пробегал мимо Чердынцева, был серый, а дальше, вниз по ущелью, он и совсем белел: ковровая шерстяная нитка в три цвета - вот как выглядела эта дорога.
Чердынцев откинулся на локоть, налил зеленого чая в пиалу. Свои дела он закончил, можно и отдохнуть. Тяжелые грузы отправят только в понедельник. Здесь не любят торопиться: суббота и воскресенье принадлежат трудящемуся, а остальные дни недели - работе.
Районные учреждения закрывались. Чердынцев видел, как выходили сотрудники, а за ними появлялись сторожа и завхозы, тщательно осматривали замки и навешивали ненужные пломбы. Сотрудники спешили в свои излюбленные чайханы - их на площади было четыре. Завхозы и сторожа придут туда же, но попозже.
В чайхану вошел секретарь райкома Адылов. Кивнув Чердынцеву, он присел на подогнутые ноги рядом с ним и тоже попросил чаю. Выпив первую пиалу, "приносящую радость", он налил вторую, "приносящую удовольствие". Отпив из нее глоток, отставил, взглянул на пиалу Чердынцева, уже пустую, и решил, что время для беседы настало.
- А эта, ваша новенькая, очень бойкая! - с удовольствием сказал он. - Я говорю, что одной на ледник идти опасно, говорю, что в кишлаке находится начальник станции, с ним надо идти, а она вынимает из кармана удостоверение альпиниста-перворазрядника и делает мне вот так ручкой… - Он показал, как ему сделали ручкой. - Хорошо, что Фаизов ехал в горы, отправил с ним, а то она пешком бы ушла…
Чердынцев, чуть ли не задремавший от ощущения полного блаженства - снизу его обволакивала прохлада речной струи, чай выгонял пот из каждой поры, восстанавливая силы, - вдруг настороженно вслушался в слова Адылова. Адылов щеголял отличным знанием русского языка и говорил в нарочито бытовой интонации. Его интересно было слушать. Те же самые слова, произнесенные самим Чердынцевым, по дороге до слушателя теряли свою окраску, становились литературными фразами, хоть сейчас записывай. Конечно, неизвестно, что получится из такой записи, скорее всего. - безликая серая масса. А вот Адылова нельзя записать, разве что на магнитофон. И уж тут все будет как песня… Но о чем он говорит?
- Фаизов открывает ей дверцу "газика" этаким широким жестом, а она ему: "Вы меня не украдете?" А он шуток не понимает, напыжился, бах себя в грудь, так что все медали зазвенели: "Я сам начальник милиции!" - "А разве начальники девушек не крадут?" Не знаю уж, как он с ней поедет, склонился к рулю, лицо сделал каменное, скулы так и ходят, будто он каждое ее слово разгрызает, ищет в них ядра, словно в орехах, а она всего-навсего веселый человек…
Чердынцев сел так быстро, что дощатый пол заходил ходуном, из пиалы Адылова выплеснулся чай.
- Как ее фамилия?
- Волошина… - Адылов вынул из заднего кармана брюк записную книжку, хотя Чердынцев отлично видел: для отвода глаз - и добавил: - Тамара Константиновна…
- В космологической экспедиции такая не значится. У гляциологов тоже…
- Как же так? - Адылов настороженно глядел на Чердынцева. - Я сам видел сопроводительное письмо из Академии наук.
- Когда Фаизов уехал?
- Час назад.
Чердынцев уже встал. Адылов тоже поднялся.
- В горах третий день идет дождь. Фаизов сможет добраться только до Фана. Дальше ей придется идти одной, а ледник весь покрыт озерами после дождей, морены осыпаются, возможны обвалы и снежные лавины…
- Но у нее же удостоверение перворазрядницы…
- Такая же липа, как и письмо из академии. Вот почему она сбежала, как только вы сказали, что начальник экспедиции здесь! Ну, если она благополучно доберется до нашей станции, в понедельник я ее пришлю сюда под конвоем! А вы распорядитесь, чтобы Фаизов немедленно выслал ее в Ташкент. На асфальте ей будет удобнее.
- Кто же эта Волошина? Не шпионка же!
- Именно, что не шпионка! Поэтому и придется вести себя с ней вежливо. В прошлом году я отказал ей в допуске на станцию! И вот поди ж ты…
- Так вы с ней знакомы? - с подчеркнутым вниманием спросил Адылов.
- Никак нет! - резковато сказал Чердынцев. - Это всего-навсего сумасшедшая журналистка, которой необходимы подвиги. Кстати, ваша машина на ходу? Придется немедленно ехать за Фаизовым, а то, не дай бог, потребуется спасательная экспедиция!
- Почему вы думаете, что у нее липовое удостоверение альпинистки? - уже с тревогой в голосе спросил Адылов.
- Я сам подсказал ей эту идею! Когда она заявила, что собирается побывать у нас и написать о наших "героических делах", я ответил, что здесь работают только опытные альпинисты, скалолазы. И вот результат… Одурачила какого-нибудь спортивного деятеля, может, съездила на недельку к подножию Эльбруса. Кавказ все-таки ближе к Москве…
- Почему же - одурачила? - с неудовольствием спросил Адылов.
- Но вас-то она провела! - беспощадно сказал Чердынцев. - Вы даже не проверили, есть ли у нее какое-нибудь горное снаряжение, не послали ее на нашу базу…
- Ну, снаряжения у нее достаточно, - не без тревоги, но все еще с иронией ответил Адылов. - Она погрузила целый мешок в машину Фаизова: там были и башмаки, и веревка нейлоновая, и ледоруб…
- А спиртовой печки, горячего душа и трехкомнатной квартиры там не было? - язвительно спросил Чердынцев. - А без такого оборудования и снаряжения я бы этих милых женщин не подпускал к горам на пушечный выстрел. Так как же с машиной?
- Сейчас будет! - торопливо сказал Адылов. И, уже выходя, совсем как русский мужик, почесал черные блестящие волосы и протянул: - Н-да! А на вид такая простосердечная! Никогда бы не подумал… - Обходя резные перила чайханы уже с той стороны, взглянул на Чердынцева: - А ведь она вас, наверно, знает! Чего бы ей так сюда стремиться, если она не надеется увидеть радугу? - И, выстрелив этими словами прямо в лицо Чердынцеву, исчез в тени огромных тутовых деревьев.
Чердынцев присел было снова, но тревога уже овладела им. Не выдержал, позвал чайчи, расплатился за себя и за Адылова, попросил уложить десяток свежих лепешек и пару вяленых дынь и вышел на жаркую площадь. Из гаража, что виднелся за райкомом, стрекоча, показался крытый "газик" Адылова.
2
Адылов молча гнал машину по кривой узкой дороге и даже не смотрел на пассажира, но Чердынцев видел, как ходили желваки на скулах под смуглой темной кожей. "Тоже разгрызает, как орех, каждое сказанное мной слово, ищет ядрышки!" - усмехнулся он про себя.
Впрочем, под этими нависшими над головой скалами, для которых у всех шоферов мира на всех горных серпантинах есть одно только название: "Пронеси, господи!" - много не поговоришь. Машину швыряет из стороны в сторону так, словно под тобой живое существо. Адылов и на самом деле совсем недавно пересел из седла в машину, и ему, наверно, все еще кажется, что под ним его белоногий конь. А самому Чердынцеву и вовсе не хотелось говорить.
В ущелье, где Малый Фан впадал в Большой, они уперлись в осыпь: в прошлом году правый берег подмыло рекой, и он обвалился, перекрыв дорогу. Неизвестно, когда сюда доберутся дорожники - у них по весне всегда много хлопот, а горные дороги длинные. Отсюда жители кишлаков пробирались дальше на осликах, лошадях или пешком. Вон и машина Фаизова, с красной полосой на борту, стоит на краю площадки, приткнувшись к коричневому боку горы, чтобы осталось место для разворота другим автомобилям.
Чердынцев выскочил из машины, подошел к фаизовскому "газику" и потрогал мотор.
- Еще теплый, - сказал он. - Может, Фаизов пошел проводить?
- Фаизов - не юноша, а начальник милиции, - сухо ответил Адылов. - Из Ханчи позвонили, что у подножия Темирхана в снежной лавине вытаяло тело. В прошлом году у нас пропал почтальон. Да вы это знаете. Фаизов пошел отсюда пешком, ему надо как можно скорее провести дознание. А ваша новая сотрудница перевалила через морену и направилась прямо на станцию. Вон видите - красная нитка на камне…
Действительно, на каменной гряде морены, на совершенно гладком валуне, трепетала на ветру красная ниточка. Непонятно было, как эта "новая сотрудница" ухитрилась зацепиться за такой гладкий камень. Можно себе представить, какая она альпинистка!
- Она что же, в красных штанах сюда явилась? - спросил Чердынцев, пытаясь подавить тревогу иронией.
- В красном костюме она явилась! - сердито сказал Адылов. - Вам же лучше, за два таша увидите! В руках у нее ледоруб с красной лакированной рукояткой. У нас таких не купишь!
Видно, Адылов тоже встревожился, если заговорил о пустяках. Чердынцев пожал ему руку, вытащил рюкзак и накинул лямки на плечи. Адылов протянул ледоруб. Он был насажен на арчовую палку, суковатую, но зато надежную.
- Радируйте со станции, как она дошла! - сказал Адылов. - Если даже у нее все справки поддельные, все равно она журналист. Теперь я вспомнил: в комсомольской газете пишет, почему Федор не любит Машу и что Маша должна сделать, чтобы Федя ее полюбил. Салам!
Он повернулся и пошел к машине. Чердынцев привычно полез по валунам. Гряда морены тут, на языке ледника, громоздилась вверх метров на тридцать и тянулась почти полкилометра. Под камнями гудела вода, холодным ненастьем дышал лед, пласт которого достигал сорока метров, но он был погребен так глубоко под камнями, что Волошиной, наверно, и не подумалось, что она, ступив на морену, уже пошла по леднику. Надо думать, она торопилась вон туда, где за второй мореной серебристо сверкала ледяная полоса. Так поступают все новички, вот почему им не разрешают ходить по леднику в одиночку. То, что отсюда казалось серебристой полоской льда, на самом деле было глубоким ледниковым озером. Ступи на подтаявший лед - и никакой ледоруб, будь он хоть с рукояткой красного дерева, хоть с суковатой арчовой, не поможет выбраться…
Оглянувшись с моренного гребня назад, Чердынцев еще увидел, как "газик" уползал черным жуком по кромке Фанского ущелья. Второй "газик" - фаизовский - будет ждать тут хозяина и день и два, пока Фаизов не закончит свои дела.
Грузовая дорога кончалась здесь. Отсюда все грузы на станцию гляциологи доставляли на собственных плечах или на волокушах. Не мог же Чердынцев просить, чтобы гляциологов снабжали при помощи вертолетов. Чердынцев знает, во что бы это обошлось, он уже двадцать лет занимается изучением ледников и эту гляциологическую станцию строил своими, можно сказать, руками, а расплачивался за всякую неприятность своими боками.
Итак, тут всего шесть километров. Но все шесть - в гору. И на первом километре у непривычного человека сбивается дыхание. Все-таки высота три тысячи триста!
Ну, а сам-то Чердынцев привычный или непривычный? А вот уж это - смотря к чему. Пройти шесть километров по леднику - это он может, навали какую угодно ношу, лишь бы мог поднять. А что касается встречи с этой Тамарой Константиновной, то тут он, пожалуй, предпочел бы отступить…
Интересно, почему он соврал Адылову? И еще так неловко, что секретарь сразу о чем-то догадался. Как он в чайхане выстрелил: "А ведь она вас, наверно, знает! Чего бы ей так сюда стремиться, если она не надеется увидеть радугу?"
А впрочем, знает ли ее Чердынцев? И как вообще можно узнать женщину? Он был женат целых десять лет, но так и не узнал, не понял свою жену. С тех пор он уже много лет сторонится женщин. Друзьям и помощникам это кажется смешным, но он-то помнит, чего ему стоило тогдашнее незнание и непонимание. Да и можно ли понять женщину при случайном знакомстве? Можно лишь сказать, красива она или безобразна, да и то у тебя и у соседа могут быть совершенно разные мнения. Можно прислушаться к ее речам. Но женщины остерегаются раскрывать себя в речах. Они знают, что странные законы очарования могут воздействовать и через таинственное молчание, скромный жест, трогательную улыбку, гордое небрежение. А этим таинственным языком жестов и намеков владеют, по-видимому, в одинаковой степени и умные и глупые женщины. Его бывшая жена, например, была не очень умна, но, кроме него самого, этого никто не замечал, да и сам-то он понял это только через несколько лет после свадьбы, когда она вдруг решила сама заняться его карьерой…
С Волошиной он встретился во время отпуска, на юге, в санатории. На отдыхе, да еще в санаторной обстановке, все женщины становятся красивее. Особенно молодые. Чердынцев считал, что в этих условиях женщины кажутся вдвое краше и что с самого воздушного создания - а именно такой и была Волошина - лучше скостить процентов пятьдесят очарования, чтобы не было больших ошибок. А уж из остальных пятидесяти исходить, рассуждая о ее уме, прелести и прочих достоинствах.
Однако Волошину он заметил. И залюбовался ею вне зависимости от "пятидесятипроцентного" счета. Она была одинаково хороша и тогда, когда шла по парковым аллеям в белом гладком, без украшений и нелепых бантиков и складочек платье, и когда темная, почти шоколадная, прыгала с вышки в море и плыла в ту серебряную даль, что начинается почему-то лишь в запрещенной зоне, далеко за сторожевыми буйками, куда уплывал и сам Чердынцев, чтобы отдохнуть от пляжной толчеи и немолчного шума голосов, заглушавших даже рокот моря. И на теннисной площадке, и во время волейбольной схватки она выглядела чуть ли не школьницей. Этакая всесторонне развитая личность! - посмеивался он про себя.
Они и познакомились в море. Он лежал, отдыхая, широко раскинув руки, где-то на линии горизонта, - исходил он при определении этой линии из того, что из всего побережья видел одну лишь острую иглу-шпиль морского вокзала, значит, и сам был никому не виден с берега, - когда рядом оказалась Волошина. Она тоже раскинула руки и спросила ровным голосом:
- А вы не боитесь так далеко заплывать?
Он задохнулся от негодования: ведь видела же в эти дни, что именно он один и может соревноваться с нею в заплывах. И вдруг подумал: "Она считает меня стариком! Она видит седые волосы бобриком, видит продубленное, почти черное лицо - такого загара ни на каком курорте не приобретешь! - и подсчитывает мои годы. Вероятно, с такими же ошибками, как и я. Даже и при том, что ей не меньше тридцати, я для нее все равно старик. И она боится, что однажды ей придется тащить меня к берегу, как мешок, а до этого сначала оглушить, чтобы я не утопил ее. Когда пловцов учат спасению на воде, предупреждают: тонущего лучше всего оглушить или сначала немного притопить, чтобы он не хватался за спасающего". Он сухо ответил:
- Я не так стар, чтобы не уметь рассчитывать свои силы.
- Что вы, Александр Николаевич! Вы же считаетесь лучшим пловцом! Но вы всегда плаваете один…
Вот как? Она даже знает его имя? Что бы сие значило?
Но продолжил так же сухо:
- Вы ведь тоже плаваете одна.
- Ну, я-а-а… - протянула она как-то бесцветно, но потом поправилась, более свободно сказала: - Я ведь разрядница. А те, кто набивается ко мне в спутники, стараются не заплывать за флажки. Знаете, как зафлаженные волки.
- Предпочитают свободную охоту в парке и на танцплощадке?
- А с вами опасно разговаривать! - заметила она и легким движением плеча перевернулась лицом вниз.
Он тихонько нырнул и увидел, что Волошина, окунув лицо в воду, смотрит широко открытыми глазами куда-то вниз, в темноту. Чердынцев вынырнул и снова распростер руки. Волошина подняла голову и сказала:
- По-моему, под нами стоит катран. Он появился, когда я была еще метрах в двухстах от вас.
- Ну, черноморские акулы не нападают на человека! - усмехнулся Чердынцев, покосившись на Волошину. По его теории выходило, что женщины любят, когда их спасают от опасности. Вот и Волошина, за неимением иной опасности, придумала катрана. И пояснил: - Эти черноморские акулы опасны только рыбакам - рвут сети своими твердыми наспинными шипами. Да и что катрану делать недалеко от пляжа: тут не только рыб - медуз-то всех пораспугали.