В книгу включены произведения, затрагивающие различные эпохи и пласты мировой культуры. Объединяет их энергия религиозного чувства, мотивирующего поведение героев.
В "Рассказах о чудесах" драматически переплетаются судьбы хасидского цадика, бродячего проповедника и главы Римской Католической церкви.
Герои "Терджибенда", наши современники, строят свою реальную жизнь на идеалах мусульманских поэтов-суфиев.
В "Мистере Гольдсмите" сочетаются мотивы романа "Векфелдский священник" с эпизодами биографии его автора, убежденного христианина-протестанта.
Сюжет "Сказки о железных башмаках", традиционный для фольклора многих европейских народов, восходит к "Песне Песней" царя Соломона.
Все произведения созданы на рубеже 70–80 гг. XX века, когда была исключена возможность литературных публикаций подобной тематики.
Содержание:
Рассказы о чудесах - Пьеса-притча 1
Терджибенд - Драматическая повесть 9
Сказка о Медведе, о прекрасной Принцессе, о мудром Вороне и о железных башмаках - Пьеса 19
Приложение 28
Примечания 38
Елена Степанян
"Рассказы о чудесах"
Рассказы о чудесах
Пьеса-притча
Действие происходит (условно) в XVIII в.
Сцена первая
Комната. Мать мечется из угла в угол, горестно заламывая руки.
Мать. Иосиф! Иосиф! Иосиф! О где же ты, дитя мое! Где мне тебя искать?!
Рыдая, она опускается на скамью. Входит отец.
Отец. В чем дело? Что тут за шум? Что за беда стряслась?
Мать. Ужасная, ужасная беда! Пропал Иосиф!
Отец. Как это так? Куда он мог пропасть?
Мать. О, если бы я это знала! Горе мне, горе! С моим мальчиком случилась беда, а я даже не знаю, где он!
Отец. Да с чего ты взяла, что он пропал? Разве он не на занятиях у ребе?
Мать. Нет! Нет! Только что приходил шамес из синагоги и сказал, что его там нет! А ребе ждет его и не хочет без него начинать!
Отец. Ну и получайте все, чего хотели! Когда парень с самых пелён ничего не слышит, кроме похвал! Должен же он был когда-нибудь одуреть вконец! Ты же так гордилась, что у тебя сын не такой, как у прочих, а чудо света, будущий великий учитель! Словно ты для этого специально постаралась! Что ж ты теперь ревешь, что он сам себе порядки устанавливает?
Мать. Пусть все, что я заслужила, падет на мою голову! Мне все равно не будет хуже, чем сейчас! (Рыдает.)
Отец. Ну успокойся! Найдется же он, в конце концов!
Мать. Ох, сердце мое разрывается! Я давно уже предчувствовала этот день! (Отец недоверчиво подымает брови. Мать продолжает, понизив голос.) Давно уже стала я замечать, что Иосиф встает и уходит из дома, когда на небе едва только можно различить первые лучи солнца! Не знаю почему, но мне в этом чудилось что-то недоброе! О, я гнала от себя эти мысли – разве можно было заподозрить в чем-нибудь плохом моего сына, ведь он уже в тринадцать лет знал наизусть всю Гемару!
Но вчера я решила, что на этот раз… Я не знала еще, что я сделаю – пойду ли за ним или только спрошу его!.. Но дело в том, что сегодня я впервые не услышала его шагов, а под самое утро мне приснился такой сон, что когда я проснулась, я уже знала, что нас ждет беда!
Отец (ворчливо). Уже и ты стала видеть вещие сны!
Мать. Ох, не видеть бы мне этого никогда! Мне снилось, что все местечко горит, а по улицам носятся какие-то страшные люди, врываются в дома! Я хочу спрятать детей, но никак не могу найти Иосифа! Во сне я забыла, что он уже вырос – я искала его маленького, – но его все равно не было, не было нигде!
Входит шамес – синагогальный служка.
Шамес. Мирьям, ради всего святого, где твой сын? Ребе не начинает без своего любимого ученика! Он сидит мрачнее тучи, а все головы от страха поднять не могут! Такого еще никогда не бывало! Куда он мог подеваться?
Отец. Он, наверное, вообразил, что уже все знает! Ну конечно! Пока я тут чиню башмаки, мой сын превзошел самого ребе!
Мать. Не слушайте его, реб Янкель! Поверьте моему сердцу, – с мальчиком случилась беда! (Бежит к дверям.) Иосиф! Где же ты, Иосиф?!
Голос маленького брата. Иосиф на заднем дворе! Он спрятался в стог сена и плачет! И не хочет идти!
Отец. Ну, у меня быстро захочет! (Выходит.)
Мать. Плачет? Почему он плачет?
Отец (тащит за собой Иосифа и бросает его на скамью). Иди-ка сюда, мерзавец! Сейчас я с тобой разделаюсь!
Внезапно все смолкают. Входит Цаддик и делает всем знак удалиться. Несколько мгновений Иосиф закрывает лицо руками. Затем отрывает руки и подымает голову.
Иосиф. О ребе! Не смотри на меня так! Я не могу вынести твоего взгляда!
Цаддик. Если бы ты умел видеть, Иосиф, ты прочел бы в моем взгляде только любовь и сострадание! Но на глазах твоих пелена!
Иосиф. Да! Да! Это мой грех, мой тяжкий грех застилает мне глаза!
Цаддик. Днем и ночью открыты врата, которыми возвращаются падшие и раскаявшиеся. Тот, кто прошел сквозь них, будет оправдан, какое бы зло он ни совершил!
Иосиф. О, я раскаиваюсь, я всем сердцем раскаиваюсь, ребе! Выслушай меня, помоги мне снять с души этот страшный гнет! Я не могу больше скрываться от тебя! (Он бросает на Цаддика испытующий взгляд. Цаддик хранит мрачное молчание.)
Ребе! С тех пор как я научился читать, ты наполнял мою душу премудростью. Но чем больше я узнавал, тем сильнее становилась во мне жажда узнать еще больше! Я с нетерпением ждал, когда же начнется самое главное! (Иосиф снова бросает взгляд на Цаддика. Тот по-прежнему молчит.) Я ждал, что ты начнешь учить меня творить чудеса! Но ты медлил, ребе! О, конечно, ты ведь лучше моего знаешь, когда и чему приходит срок, а я…
На кладбище, как ты знаешь, ребе, есть сарай, в котором хранятся ветхие книги и ждут своего часа, чтобы быть погребенными в земле! Там-то я и отыскал все, что мне было нужно! Так мне казалось, по крайней мере! Эта наука давалась мне легко, как и всякая другая! У меня… У меня даже получалось кое-что!.. Но мне хотелось, чтобы это было настоящее, великое чудо, а не какие-то мелкие фокусы… И вот произошло самое страшное… (Цаддик, стоявший до этого с опущенной головой, выпрямляется и с этого момента смотрит ему в глаза.)
Когда я понял, когда я увидел, что никакой чудотворец из меня не получился, меня охватил жуткий страх! Мне казалось, что я уже больше никогда ничего не смогу, что я забыл все, что знал прежде! О, мне и теперь страшно вспомнить об этом! В своем ничтожестве я стал ненавистен сам себе! Мне хотелось исчезнуть, не быть никогда, чтобы люди забыли самое мое имя! Я… Я чуть было не убил сам себя, но, видно, твоя молитва меня удержала! (…) О ребе, я виновен! Назначь мне любое наказание – я ко всему готов! Ведь отчаяние – тяжелейший грех.
Цаддик. Нет, дитя мое, это не грех! Это плата за грех!
Иосиф. Как… Значит то, что я посмел?.. Ребе, этого не будет никогда! Я отдаю всю свою волю тебе! С этого мига я не пошевелю рукой без твоего согласия!
Цаддик. Скажи, Иосиф, какое чудо ты хотел сотворить?
Иосиф (опуская голову). Я хотел низвести огонь!
Цаддик. Зачем?
Иосиф (дрожащим голосом). Это была самая сложная задача, которую я мог перед собой поставить! Ведь мы должны стремиться к тому, чтоб достигать все более… Ребе, почему ты так смотришь на меня? Неужели ты думаешь, что я хотел причинить кому-нибудь зло? Но кому? У меня же нет врагов! Ведь все до одного любят меня и почитают гораздо больше, чем я того заслуживаю!
Цаддик. А если они узнают, что ты никогда не станешь тем, кого они хотят видеть в тебе, как ты думаешь, сохранят ли они прежнюю любовь?
Иосиф. О горе мне! Мог ли я подумать, что буду так несчастен! Ребе, помоги мне! Ведь для тебя нет невозможного! Я хочу только одного – стать таким, каким я был вчера!
Цаддик. Но ведь ты же был таким вчера! Не обманывай себя, Иосиф! Вслед за вчера неизбежно приходит сегодня! Не в прошлое, а в будущее возвращается тот, кто раскаялся!
Иосиф. Но как же мне каяться в том, чего я даже не могу понять, ребе? Ах, сколько раз я видел, как люди со смущенной душой приходили к тебе, и ты разъяснял им их грехи и заблуждения! Неужели ты откажешь в этом мне?
Цаддик. Всю твою жизнь я учил тебя, Иосиф, – и вот, я задал тебе единственный вопрос! Ты должен ответить на него сам. Твой голос хочу я услышать – и тогда я укажу тебе путь к возвращению! Это последнее, чему я должен научить тебя!
Иосиф. Ребе, что ты говоришь? Ты не хочешь больше учить меня? Ты меня прогоняешь?
Цаддик. Ты сам это выбрал, Иосиф! Ты захотел стать самим собой, но заблудился и попал на кладбище. Теперь ты дрожишь от страха перед неизвестным и готов отказаться от себя, отдать свою волю другому!
Но мне дорога твоя душа, Иосиф, и только твое раскаяние может очистить ее!
Иосиф (в ужасе). Когда же это будет?
Цаддик. Когда этот день придет, я найду тебя даже в глубине преисподней, Иосиф!
Иосиф. О, не бросай меня, ребе, – без тебя я погибну! Ты же видишь – стоило мне отойти от тебя на шаг, и я сразу заблудился! А теперь я совсем беспомощен!
Я смотрю вокруг – и ничего не узнаю! Даже эти стены кажутся мне чужими и враждебными!
Цаддик. Ты сказал, что у тебя нет врагов! Во всем, что будет происходить перед твоими глазами, ты должен винить самого себя!
Сцена вторая
Постоялый двор в горах. Хозяева – муж и жена – сидят у огня.
Жена. Какая вьюга страшная! Послушай, как завывает! Кажется, вся округа сорвалась с места и несется невесть куда! Скажи, Авром, а дом наш не повалит?
Муж. Если б я сам его ставил, было бы чего бояться!
Но его поставил еще мой дед, – уж верно, не за тем, чтоб его повалило!
Жена. Ох, сил нету этот вой слушать! И спать лечь страшно! И за что только мы должны жить в этой глуши? Днем – тоска, а по ночам от страха сердце ноет!
Муж. За что да почему! Да потому что на всю эту местность один-единственный постоялый двор, а я – его хозяин! Продать – никто не купит, прибыли наши известные! А бросить все и уйти в долину, так посуди сама – опять придет зима, завоет вьюга, и мы будем думать, что здесь, в горах, кто-то бродит вокруг нашего покинутого дома и умирает без тепла и пищи! Нет, мне это не по вкусу! Лучше уж буду сидеть у своего очага и дожидаться своих гостей!
Жена. Нет уж, этой ночью лучше обойтись без гостей! По такой вьюге разве что нечистый дух пожалует!
Муж. Погоди-ка! Мне кажется, или и впрямь кто-то зовет?
Голос Шлоймы. Эй! Отворите! (Стучит.)
Жена. Ой, подожди! А вдруг и в самом деле нечистый?..
Муж. Ну нет уж! В моем доме ему делать нечего! Иду! Иду!
Шлойма (входит, весь облепленный снегом). Мир вам! Наконец-то до вас добрался! С раннего утра сюда иду!
Муж. Иди скорей к огню! Куда путь держишь?
Шлойма (отряхая снег). Да как сказать! С утра шел к вам! А передохну – пойду обратно!
Муж и жена удивленно переглядываются.
Жена. Как странно! Разве ты не в Дилленбург? Здесь проходит дорога в Дилленбург!
Шлойма. Нет, туда я на этот раз не поспею! Пора уж мне домой возвращаться!
Муж и Жена (удивленно). А где же твой дом?
Шлойма. В Межеричах!
Муж. А где же эти Межеричи?
Шлойма. В Польше!
Жена. А где же эта?.. (Мужмашет на нее, чтоб она замолчала.)
Муж. Так что же тебя занесло к нам в такую вьюгу?
Шлойма. Мне сказали в местечке, там внизу, что в этих краях есть еще один дом, где живут добрые люди, и я поспешил сюда!
Муж. Для того, чтобы на нас посмотреть? Что за чудеса!
Шлойма. Да! Да! Именно чудеса! Великие чудеса! Сейчас все объясню! В Межеричах жил цаддик – великий праведник и чудотворец. А я – его ученик! Зовут меня Шлойма! Цаддик завещал мне ходить по свету и рассказывать о его чудесах!
Муж. Цаддик, говоришь? Что ж, и я слыхал, что бывали на свете цаддики, и даже показывали какие-то чудеса. Только, боюсь, что мне с этого никакого проку.
Шлойма. Вот видишь, а цаддик как раз для того и послал меня ходить из страны в страну, чтобы напомнить тебе и всем остальным, что нет ничего на свете, что было бы людям нужнее, чем чудеса.
Хозяйка ставит на стол еду для Шлоймы. Он с жадностью набрасывается на нее.
Муж. Да кто сейчас верит в чудеса?
Шлойма (вскакивает). Я! Я верю! И я шел сюда с самого рассвета, чтобы тебе об этом сказать!
Муж. И давно ты так бродишь?
Шлойма. Вот уже шестой год!
Муж. Да, незавидная доля! У тебя, поди, ни кола, ни двора, и родных никого нет?
Шлойма. Как же – есть! Жена и двое ребятишек!
Жена. Как? У тебя – семья? Господи! Вот уж тут поверишь во что угодно! Хорошая у них жизнь, ничего не скажешь! Как же они еще с голоду не умерли?
Шлойма (со вздохом). Знаешь, я и сам порой удивляюсь! А посмотреть на это с другого конца – то раз мы живы, значит, еще не все потеряно, значит, у прочих людей сердце еще не совсем в камень превратилось!
Я ведь домой всегда не с пустыми руками возвращаюсь!
Муж. А часто ли?
Шлойма. Если повезет – два раза в год!
Жена. Чем же ты провинился перед своим цаддиком, что он обрек тебя на такую страшную жизнь?
Шлойма. Ах, что ты говоришь! Он любил меня больше всех своих учеников! Мы-то видим не дальше собственного носа, а цаддик заглядывал в будущее! Кто знает, может быть, сидя на печи, я раньше бы оставил детей сиротами! А сейчас жив, как видишь! (Помедлив) А потом, раз он знал все наперед, то знал ведь, конечно, что кроме меня никто на это не согласится!
Жена. Смотри-ка, и ведь не ошибся! Бывает же такое!
Муж. Послушай, ну вот если ему так все про тебя было известно, мог ли он знать, что в один прекрасный день ты окажешься вот здесь, в моем доме? Про меня он что-нибудь знал? Вот такое мне бы очень понравилось! Сидишь тут, в Богом забытых горах, а кто-то, невесть где, о тебе знает! И выходит, что ты не один на свете и сидишь тут, может быть, не зазря!
Шлойма. Да ты сам посуди, что бы со мной сегодня было, если бы ты тут меня не дожидался! (…) И хоть я не знаю всякий раз, куда я попаду, с кем встречусь, но я всегда вспоминаю слова, которые он больше всего любил мне говорить, мой цаддик, – что
все, что видим мы на свете:
событья, люди, звезды, камни, травы,
единой нитью связаны живой!
И если убивают человека,
То где-то, на другом конце вселенной
его звезды сиянье угасает,
и канет целый мир во мрак и холод.
А люди все, что встретились нам в жизни,
есть наших душ живые отраженья,
но сами этого не понимают
и, как слепые, в зеркало глядятся!
И странствие, в которое меня
на весь мой трудный век отправил цаддик, -
одно звено в великой цепи странствий,
что совершают звезды и планеты,
народы через страны и века,
и души, странствуя из тела в тело!
И все же мне куда лучше, чем другим странникам.
Я хожу по свету из любви к моему цаддику, а кого-нибудь судьба швыряет с места на место, и он даже не спросит, за что!
Жена. Смотрите, вьюга улеглась! До чего ж красиво – небо светлеет, а звезды все до одной видны!
Шлойма. Ну что ж, пора мне и домой собираться! Что ни говори, а в этот раз долго пришлось жене меня дожидаться!
Жена (сует ему узелок). На вот, отвези ей от меня!
Муж. И знаешь, если тебе случится когда-нибудь опять в наших краях оказаться, ты уж потрудись, зайди к нам – мы увидим, что ты еще жив, все же на душе легче станет!
Шлойма. Ну, тогда – до встречи!
Сцена третья
Дорога. У обочины лежит Иосиф. К нему направляется монах.
Монах (наклоняясь к нему). Эй! Очнись! Ты жив или мертв?
Иосиф (очнувшись). Где я? Что со мной?
Монах. Ты лежишь на дороге в Краков! А вот что с тобой, надо бы спросить у тебя! (Иосиф понимает, что перед ним монах, и отшатывается.) Ты, видно, давно ничего не ел, и ноги у тебя в крови! Здесь неподалеку обитель святого Стефана, дай я помогу тебе добраться туда! Ты сможешь поесть и отдохнуть.
Иосиф. Нет-нет! Добрый человек, умоляю тебя, оставь меня одного. Мне осталось идти совсем недолго! (Монах пытается прислонить его к дереву.) Нет-нет! Не трогай меня, прошу! (Вскакивает.) Ты видишь, я уже стою на ногах!
Монах. Ну, как знаешь! (Пожимает плечами и уходит. Иосиф снова падает на землю. Слышится стук колес и ржанье лошадей. К Иосифу подходит Антонио.)
Голос Лоренцо (из-за сцены). Ну, в чем там дело?
Антонио. Синьор, мы, видно, сбились с пути и попали в неизвестную страну! На этом туземце диковинная одежда и волосы как-то странно растут!
Лоренцо (входит). Что за ерунда! (Наклоняется к Иосифу.) Ну и дурак же ты, Антонио! Пять лет таскаю тебя по всему свету, а ты не можешь распознать обыкновенного еврея! Эй, малый, очнись! Ты жив?
Иосиф (слабым голосом). Оставьте меня, добрые люди!
Лоренцо. Ну нет, уж раз я из-за тебя вылез из кареты, ты обязательно должен сказать мне, что ты тут делаешь?
Иосиф. Жду смерти!