Генрих Борисович Гофман родился в 1922 году в городе Иркутске. Школьные годы провел в Москве, где в 1939 году без отрыва от учебы закончил аэроклуб и по комсомольскому набору поступил в летную школу.
В качестве летчика участвовал в Великой Отечественной войне в составе войск Северо-Кавказского, 4-го Украинского, 2-го Прибалтийского и Ленинградского фронтов. Награжден семью орденами Союза ССР. В октябре 1944 года за образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с фашистскими захватчиками ему присвоено звание Героя Советского Союза. С 1944 года член КПСС.
Закончив после войны Краснознаменную Военно-Воздушную академию. Гофман до 1954 года служил на командных должностях в ВВС Советской Армии. Сейчас работает преподавателем в военно-учебном заведении.
Печататься начал в 1957 года в газетах "Комсомольская правда", "Красная звезда", "Советская авиация".
Повесть "Самолет подбит над целью" рассказывает о приключениях летчика, героя Великой Отечественной войны, в тылу врага.
Содержание:
СТРАНИЦА ИСТОРИИ 1
НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ВСТРЕЧИ 6
НЕОЖИДАННЫЙ ОБОРОТ 13
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТРОЙ 15
ОТ АВТОРА 16
ОГЛАВЛЕНИЕ 16
Примечания 16
Генрих Гофман
Самолет подбит над целью
Повесть
Занесло снегом Сальские степи. Безмолвной пустыней раскинулась белая гладь. Окинь взглядом горизонт - не увидишь ни одного дымка. Но и здесь прошла война. Из сугробов, словно ураганом поваленные столбы, торчат десятки стволов разбитых орудий. Чернеют башни исковерканных танков.
Небо затянуто серой мглой. Низко над землей стелются рваные клочья облаков.
По проселочной дороге в тыл ведут группу пленных предателей. У самых обочин в белых меховых полушубках, с автоматами наперевес шагают конвоиры. Позади тащится лошадь, запряженная в сани-розвальни.
Понуря головы, бредут люди, потерявшие честь. Они предали Родину. Предали свой народ, пошли в услужение к фашистам. Тяжело переставляя ноги, идут вперемежку власовцы и полицаи, бургомистры и старосты - те, кто не успел бежать с отступающим врагом.
Сильный ветер с востока обжигает их лица. Снежная поземка хлещет в глаза. Сцепленные руки втиснуты в рукава пальто и шинелей. Сутулясь, бочком, с трудом преодолевая порывы ветра, они идут по заснеженной степи.
А навстречу, от Сталинграда, движутся войска, отстоявшие город. И сильнее леденящего ветра обжигают предателей гневные, полные презрения взгляды людей. Каждый раз, встречаясь с этими взглядами, пленные опускают глаза. Лишь один из них, в синей шинели полицая, с волнением смотрит на советских воинов, погнавших врага от великой русской реки. Горечь и отчаяние в его глазах. Зубы стиснуты так, что перекатываются желваки на скулах.
Вдруг, сорвав с головы рыжий треух, он бросил его на землю и рванулся к конвоиру:
- Стреляйте! Не могу идти дальше! Не могу идти вместе с ними, - кивнул он на предателей. - Я - Карлов. Летчик Карлов, командир эскадрильи штурмовиков.
- Зачем же стрелять, если ты летчик, - успокаивает его конвоир. - Придем на место, там и разберутся.
И бредет дальше группа пленных. Метет и кружит снежная поземка. Медленно движется под конвоем на восток один из храбрейших летчиков Сталинградского фронта. Как могло случиться, что мужественный командир лейтенант Георгий Карлов попал в эту группу пленных предателей?
СТРАНИЦА ИСТОРИИ
Это было восьмого января 1943 года. Матовый солнечный диск, прячась в морозной туманной дымке, уже приближался к горизонту. Над заснеженной равниной аэродрома у станицы Барабанщиков на бреющей высоте пронесся самолет-штурмовик и взмыл в небо.
На высоте около четырехсот метров самолет развернулся влево, из его брюха медленно выползло шасси. Описав в воздухе большой круг, штурмовик пошел на посадку. Оборвался надрывный гул мотора, послышались громкие выхлопы. Самолет, щупая колесами укатанный снег, несся над посадочной полосой.
Вот он вплотную притерся к земле и, повизгивая тормозами, покатился по разглаженной поверхности летного поля. В тот момент, когда он, казалось, должен был остановиться, вновь взревел мотор и самолет, вздымая клубящиеся снежные вихри, порулил к черным полотнищам, разложенным буквой "Т" на ослепительно белом снегу.
Недалеко от посадочных знаков штурмовик остановился. Затих рев мотора. Лопасти винта со свистом провернулись на два-три оборота и неподвижно стали. Из кабины неуклюже вылез летчик. Сняв на крыле парашют, он легко спрыгнул на землю и зашагал к группе людей, стоявших неподалеку, у входа в штабную землянку, и придирчиво наблюдавших оттуда за посадкой командира дивизии.
- Становись! - подал команду широкоплечий богатырь - командир полка майор Емельянов, не раз отличившийся смелыми и дерзкими ударами по врагу.
Летчики быстро построились в одну шеренгу.
- Смирно! - Майор пошел навстречу полковнику Рубанову. Остановившись в трех шагах от него и приложив руку к головному убору, он доложил:
- Товарищ полковник! Летный состав шестьсот двадцать второго штурмового авиационного полка построен по вашему приказанию.
- Здравствуйте, Емельянов. - Командир дивизии пожал руку майору и, повернувшись к строю, громко произнес:
- Здравствуйте, будущие гвардейцы!
В ответ дружное, четкое "Здравия желаем, товарищ полковник!" раскатилось в морозном воздухе.
- У народа, у армии, у всех нас одна думка: что в Сталинграде? Чем помочь Сталинграду? - обратился Рубанов к летчикам. - Шестая армия немцев схвачена за горло кольцом наших войск. Танки Манштейна рвались ей на выручку, но они разгромлены. Остатки их откатываются на запад под ударами наших частей. В этом есть и ваша заслуга.
Лейтенант Карлов, стоявший на правом фланге летчиков третьей эскадрильи, невольно приподнял руку и сквозь толщу мехового комбинезона нащупал на груди свою первую боевую награду - орден Красной Звезды.
- Но гитлеровское командование, - продолжал полковник, - бросило больше тысячи боевых и транспортных самолетов для снабжения и поддержки армии Паулюса. Военный совет Сталинградского фронта поставил перед авиацией задачу - уничтожать фашистские самолеты на земле и в воздухе. Вы должны нанести штурмовой удар по аэродрому Сальск. По имеющимся данным, там сосредоточено более трехсот транспортных самолетов. Этот аэродром - основная база, откуда враг снабжает по воздуху свои войска, окруженные под Сталинградом,
Летчики стояли молча. Кое-кто вытащил из-за спины планшет и внимательно разглядывал карту. Город Сальск находился более чем в ста километрах за красной чертой, обозначающей линию фронта.
- Удар необходимо нанести на рассвете, пока фашистские летчики не поднялись в воздух. Взлетать придется в темноте. Поэтому, - обратился Рубанов к командиру полка, - необходимо отобрать группу из наиболее опытных командиров, способных произвести взлет ночью при кострах.
Глаза майора Емельянова заискрились задором. Густые брови взлетели вверх.
- Разрешите мне лично вести группу, - попросил он командира дивизии.
- Нет. Основной состав полка остается в резерве командира корпуса. Будьте готовы поддержать наземные войска по вызову. Группу, я думаю, поведет командир первой эскадрильи капитан Бахтин.
Невысокий, худощавый, с подвижным живым лицом Бахтин вышел из строя.
- Справитесь? - спросил командир дивизии.
- Если не собьют - справлюсь, - ответил Бахтин.
- Надо, чтобы не сбили.
- Будет выполнено, товарищ полковник.
- Вот это другой разговор, - улыбнулся командир дивизии. - Решайте, Емельянов, кто пойдет с Бахтиным.
Емельянов окинул взглядом летчиков.
- Старший лейтенант Мордовцев! - вызвал он.
Геннадий Мордовцев посмотрел на полковника. В больших серых глазах застыл вопрос. И лишь когда командир дивизии в знак одобрения кивнул головой, старший лейтенант сделал три шага вперед и встал рядом с Бахтиным.
- Лейтенант Карлов!
Из строя вышел круглолицый улыбающийся летчик. Правый, будто прищуренный глаз Карлова был несколько меньше левого. Казалось, он улыбался лишь одной половиной лица.
- Сержант Долаберидзе!
Долаберидзе вразвалку последовал за Карловым.
Майор назвал еще три фамилии, и еще три летчика перешли из строя к группе Бахтина. Это были лейтенант Опалев, сержант Дубенко и сержант Дагаев.
- Вот, по-моему, все, - доложил Емельянов полковнику.
- Ну что ж, семь таких орлов не уступят двум десяткам фашистских асов. Семеркой и полетите, - решил командир дивизии. - Прикрывать вас будут девять истребителей Як-1 двести тридцать шестого истребительного полка. А сейчас отправляйтесь на командный пункт прокладывать маршрут полета. Остальных, Емельянов, можете распустить. На сегодня - отбой.
Семь летчиков, придерживая болтающиеся сзади планшеты с картами, пошли к командному пункту. Проходя в низкую дверь землянки, каждый пригибал голову, оберегая распластанные поверх шлемофонов летные очки.
Остальные летчики, обгоняя друг друга, побежали к стоявшему у штабной землянки автобусу. Под их унтами поскрипывал смерзшийся снег,
- Как настроение народа? - спросил командир дивизии у Емельянова, когда они остались вдвоем.
- Хорошо дерутся, товарищ полковник. Я вам еще не докладывал: сегодня звено капитана Доброхотова встретило большую группу транспортных "юнкерсов". Тех прикрывали "мессершмитты", да наши истребители связали "мессеров" боем. А мои ребята врезались в строй немцев, и каждый сбил по два-три самолета. Старший лейтенант Ольховенко лично четыре "юнкерса" сбил. А потом, раненный в руку, в спину и в голову, привел подбитый штурмовик на свой аэродром.
- Ну и орел! - восхищенно произнес Рубанов.
- Послушайте дальше! Шасси у самолета были перебиты, поэтому посадку Ольховенко произвел на "живот". Вылез окровавленный из кабины да как замахнется гранатой на подбегающих людей, кричит: "Не подходи, гады!" Думал, что на территории противника сел... Если бы не потерял сознание - швырнул бы, чего доброго, гранату в своих же механиков. Сейчас в госпитале лежит. Врач говорит - будет жить.
- Да... А откуда у него граната взялась?
- У нас многие берут в полет гранаты. А то еще и автомат прихватят - на всякий случай.
Рубанов тихо проговорил:
- Представьте его к награде.
- Слушаюсь!
Они направились к самолету командира дивизии, уточняя план предстоящей операции.
Солнце уже наполовину скрылось за обагренным горизонтом, когда штурмовик командира дивизии, стремительно набрав скорость, оторвался от земли и плавно убрал под себя шасси.
Емельянов вернулся на командный пункт. Летчики группы Бахтина, проложив маршрут, складывали карты.
- Все продумали? - обратился к ним командир полка. - Учтите, аэродром Сальск прикрывается трехслойным зенитным огнем, да и "мессеров" там достаточно.
- А мы сейчас к нашим зенитчикам пойдем. Выведаем, когда им труднее вести огонь по самолетам. Тогда ясно будет, как лучше построить заход на цель, - решил капитан Бахтин.
* * *
После ужина капитан Бахтин, лейтенант Карлов и сержант Долаберидзе вместе вышли из столовой. Вместе направились по темной улице станицы Барабанщиков в свои общежития. Неполный месяц тускло освещал домишки с наглухо занавешанными окнами. Дым из печных труб медленно струился вверх и, растекаясь где-то на высоте, туманил звездное небо. Крепкий мороз предвещал хорошую летную погоду.
Летчики шли молча. Они уже свернули на тропинку, которая вела к общежитию напрямик, через развалины домов и груды щебня, когда Карлов неожиданно спросил у Бахтина:
- Иван Павлович, вы летали сегодня над Сталинградом?
- Летал, - ответил Бахтин. - А что?
- Да вот идем мы сейчас по развалинам, и представился мне Сталинград. Я тоже вел сегодня эскадрилью над городом. А ведь от города одно название осталось. Здесь, в станице, хоть половина хат уцелела. А там? Горы битого кирпича, да кое-где одинокие стены... Огромная рана на земле... А я бывал в Сталинграде до войны...
- Знаешь, Георгий, - нескоро ответил Бахтин, - мне кажется, эти уцелевшие стены стоят на земле как памятники. Да, да, именно памятники величия, стойкости. Ведь сколько бомб и снарядов обрушил врат на город, а он выстоял... Кончится война, снова отстроят Сталинград. Но я бы такую полуразрушенную стену оставил в центре будущего города. Пусть напоминает она детям, как отстаивали мы свою землю. - Бахтин взглянул на Карлова. - Еще хочется мне, чтобы ни один фашист не удрал из Сталинграда, хочется заставить пленных гитлеровских солдат отстроить то, что они разрушили... И чем больше уничтожим мы завтра "юнкерсов", тем быстрее задохнется армия Паулюса.
- Эх и влупым завтра фашистским летчикам! - воскликнул Долаберидзе, подкручивая свои черные усики.
Он поскользнулся и тяжело навалился на Бахтина.
- Ну и медведь же ты, Долаберидзе, - еле удержавшись на ногах, сказал тот.
Вместе с Карловым они рассмеялись.
- Я тебя, как отца родного, люблю, а ты мэдведем называл, - надулся Долаберидзе.
- Да ты что? Никак обиделся? - удивился Бахтин. - Брось, я же тебя тоже люблю, - и он, встав на цыпочки, обнял своего обидчивого друга.
Они уже подошли к общежитию, где жил лейтенант Карлов. Бахтину и Долаберидзе нужно было идти дальше.
- Пойдем к нам, - пригласил Карлов товарищей. - Я вам на баяне поиграю.
- Нет, Георгий, надо отдохнуть перед вылетом, - отказался Бахтин.
- Да, жалко рано вставать нада, а то пошел бы. Хорошо, Георгий, играешь, - Долаберидзе восторженно хлопнул его по плечу. - Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, - обратился он к Бахтину.
Друзья улыбнулись. "Воробей одиннадцать"- был позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку: "Я воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием". И летчики в шутку прозвали так Бахтина.
Попрощавшись с друзьями, Карлов вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы "летучая мышь". У стен тянулись дощатые нары, на которых бугрились аккуратно заправленные тюфяки. За длинным столом сидели несколько человек. Двое играли в шахматы; другие "забивали козла" и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры; кто-то, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.
Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Это были старые, давно воевавшие воздушные бойцы. Только двое "шахматистов" на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им - и молодым, и старым - едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов резко выделялся среди летчиков, своей эскадрильи.
- Ну, топорики, что повскакивали? Садитесь! - разрешил Карлов. Он присел на нары и начал стягивать унты.
"Топорики" - это было излюбленное выражение командира эскадрильи. Перенял он его еще в летной школе от своего инструктора, который называл так курсантов за их неумение держаться в воздухе.
Окончив в 1939 году летную школу, Карлов сам стал инструктором в авиационном училище и тоже начал называть своих курсантов "топориками". Это слово вошло в привычку, но произносил его Карлов всегда в шутку, и никто не обижался.
Летчики сели.
- Сыграли бы что-нибудь, товарищ командир, - попросил сержант Семенюк, намыливая щеку.
- Можно и сыграть, - согласился Карлов.
Он снял с себя комбинезон, натянул унты, расправил под ремнем гимнастерку. Кто-то уже вытаскивал из-под нар баян.
- А петь будете? - спросил Карлов.
Не дожидаясь ответа, он уселся поудобнее, растянул мехи и, почти касаясь головой баяна, как бы прислушиваясь к протяжным звукам, заиграл.
- Раскинулось море широко,
И волны бу-шу-ют вдали-и...
Первым подхватил знакомую мелодию Анатолий Семенюк. Затем прибавился еще чей-то голос, и вот уже разноголосый хор громко пел:
- Не в силах, товарищ, я вахту стоять,
- Сказал кочегар кочегару...
Переборами заливался баян. Песня брала за душу.
Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут - она зарыдает.
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
- А теперь нашу, полковую, - предложил кто-то.
В быстром темпе заиграл командир эскадрильи, и грянула песня шестьсот двадцать второго полка, рожденная у берегов Волги:
- Мы бомбы сыплем градом,
Мы бьем врага в бою
За пепел Сталинграда,
За Родину свою.
Бегут фашисты в страхе,
Скрываясь от штурмовок,
Когда орлы в атаке
Шестьсот двадцать второго.
И хотя баян смолк, все дружно, в один голос добавляют:
- Гвардейского полка, отважного полка.
- А что, товарищи, будет наш полк гвардейским, вот увидите, будет, - категорическим тоном заявляет сержант Семенюк. Мыло на его лице уже высохло, и он вновь намыливает щеку.
- Ну, хватит играть, надо пистолет почистить, - сказал Карлов. Он вложил баян в футляр, но прежде чем закрыть крышку, долго смотрел на ее внутреннюю сторону. Там приклеена довоенная семейная фотография. Младший сын примостился у Карлова на коленях, дочка сидит на руках у матери, а старший сын, тоже Георгий, очень похожий на отца, стоит между родителями.
Карлов вспомнил тот солнечный майский день сорок первого года, когда всей семьей отправились они в фотоателье. Сколько было надежд, сколько счастья... Он пристально всматривался в милое лицо жены и мысленно спрашивал: "Как там ты одна, с тремя детьми, в эвакуации?"
Карлов неспроста хранил фотокарточку семьи рядом с баяном. Еще мальчишкой научился он играть на гармошке, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, получил в подарок от отца этот баян. Через год отец умер. С тех пор Георгий повсюду возил баян с собой и хранил, как самую дорогую память.
Поглаживая футляр, Карлов вспомнил Симферополь, дом, в котором прошло его детство, И вдруг до боли сжал зубы: он представил себе развалины этого дома и фашистов, шагающих по родной улице...
Летчики ушли в столовую. Кроме Карлова, в общежитии остались только Семенюк и новичок Павлик Архипов: они уже поужинали.
Анатолий Семенюк, закончив бриться, подошел к Архипову, который укладывал в коробку шахматы.
- Ну что, чемпион, хотите получить мат за десять минут?