Повесть "Трясина" - одно из значительнейших произведений классика белорусской советской художественной литературы Якуба Коласа. С большим мастерством автор рассказывает в ней о героической борьбе белорусских партизан в годы гражданской войны против панов и иноземных захватчиков.
Герой книги - трудовой народ, крестьянство и беднота Полесья, поднявшиеся с оружием в руках против своих угнетателей - местных богатеев и иностранных интервентов.
Большой удачей автора является образ бесстрашного революционера - большевика Невидного. Жизненны и правдивы образы партизанских вожаков: Мартына Рыля, Марки Балука и особенно деда Талаша. В большой галерее образов книги очень своеобразен и колоритен тип деревенской женщины Авгини, которая жертвует своим личным благополучием для того, чтобы помочь восставшим против векового гнета.
Повесть "Трясина" займет достойное место в серии "Советский военный роман", ставящей своей целью ознакомить читателей с наиболее известными, получившими признание прессы и читателей произведениями советской литературы, посвященными борьбе советского народа за честь, свободу и независимость своей Родины.
Якуб Колас
ТРЯСИНА
1
Над Припятью, среди лесов, песков и болот, затерялась маленькая деревушка, дворов на тридцать - сорок. Хаты в ней так же неодинаковы, как и люди: одна большая, другая поменьше, одна ветхая, другая поновей. Но хата деда Талаша все же привлекает внимание, не столько своим наружным видом, сколько уединенностью: стоит она на отшибе, в близком соседстве с лозняком, на самом краю болота. Около хаты, защищая ее от летнего зноя, красуется высокая раскидистая груша. Весной, усыпанная белыми цветами, она, точно цветущая девушка, украшает двор, и не только дед Талаш, но даже аист, свивший гнездо на дедовой клуне, любуется ею.
Если даже сбросить годиков пятнадцать с плеч деда Талаша, и тогда бы его нельзя было назвать молодым: было ему в ту пору лет за семьдесят. А между тем как раз в это время прославился дед Талаш, как красный партизан, - и притом не рядовой!
До тех пор никто и не слышал о военных способностях деда Талаша. Правда, бывали случаи, когда деду приходилось пускать в ход кулаки. Но это происходило лишь в те дни, когда дед Талаш был под хмельком и какой-нибудь дурной человек выводил его из себя. Обычно же он отличался выдержкой и рассудительностью, конечно, до известных пределов. Живые темные глаза его глядели задумчиво, но порой в них мелькали искры, готовые разгореться бурным пламенем в минуты, предшествовавшие решительным поступкам.
Дед Талаш любил леса, болота и свою родную Припять, где он так часто удил рыбу с лодки. И стрелок он был неплохой: да и каким же он был бы полесским уроженцем, если бы не умел хорошо стрелять? На то оно и Полесье - без ружья там обойтись трудно.
Если строже разобраться, то хата, о которой тут шла речь, не всегда принадлежала деду. За долгое время ее привыкли называть хатой Талаша. А на самом деле это была хата дедовой жены, ныне бабушки Настули. Пятьдесят лет назад Талаш и Наста Балыга поженились. Наста была единственной дочерью у своего отца. Вот каким образом сделался Талаш владельцем этой хаты. А в конце концов, и не так существенно, кому принадлежала хата, тем более, что дед ее заново отстроил и поэтому может вполне законно считаться хозяином. Важно то, что хата стояла поодаль от села и немного в стороне от людского глаза. До женитьбы Талаш был у пана пастухом. И еще заслуживает быть отмеченным из прошлого деда то, что у отца его было двенадцать детей. Восемь из них умерли в детстве, в живых осталось два сына, считая Талаша, и две дочери.
Спокойно и медлительно, словно зачарованная, затерявшись среди болот, несет Припять свою обильную дань Днепру. Не торопится она унести добро из полесских болот. А его так много, что все равно - спеши, не спеши - этой работы ей хватит на долгие годы. Может быть, она и надежду потеряла когда-нибудь унести эти нескончаемые потоки темно-розовых вод из необъятных болот Полесья, и поэтому она так медлительна и флегматична. Только в часы, когда разгуляется ветер над зеленой щетиной лесов, над круглыми шапками кудрявой лозы, над бородавчатыми островками жесткой осоки, тогда она сердито хмурится, дрожит, бурлит тысячами волн, гневно швыряет челны и чайки-душегубки и громко всхлипывает в прибрежных камышах, как мать над могилой, где похоронены ее дети. В такие часы и дед Талаш не отваживался выезжать на своей лодке на середину Припяти.
Зато как ласково и уютно плещется она в мягких берегах, когда уляжется ветер и солнце засверкает над Полесьем мириадами золотых искр! Покой и тишина опускаются тогда на зеленый бархат лесов и болот. Словно блестящая стальная лента сверкает Припять. Только на поверхности серебрятся обручи-круги. Это в ее глубоких черных заводях плещутся сомы. И дед Талаш, глядя, как забавляются сомы, сдвинет на затылок свою широкополую соломенную шляпу и скажет: "Эх, пропади ты! Вот подцепить бы тебя, увальня!"
Спокойно и медлительно, точно зачарованная, протекала и жизнь в Полесье, а слухи о том, что происходило на свете, долетали сюда, приглушенные необозримыми просторами или с такими напластованиями людской фантазии, что уже трудно было вылущить из них зерна правды.
Но час настал!
Заколыхалось, забурлило Полесье!
Случилось это в летний день, когда был получен царский указ о мобилизации. Толпами повалили запасные, держа путь на ближайшие железнодорожные станции, шли под шумную музыку гармоник, гул песен и надрывный плач матерей и жен.
Хотя вначале война шла где-то далеко, но отголоски ее все отчетливее и явственнее доносились в степи Полесья.
С далекого фронта прибывали письма в тихие полесские углы, и часто откликом на эти письма был горький плач осиротевших детей и молодых вдов. А война требовала все новых жертв. И не было ей конца. Но мало этого: фронт начал приближаться. Тяжело вздыхали деды и укоризненно качали головами. А дед Талаш чуть было в беду не попал. Понес он в Петриков рыбу продавать. И очень удивился, когда покупатель начал ему отсчитывать деньги почтовыми марками. На этих деньгах были царские портреты. На одной был портрет Николая и цифра десять.
- Что же ты мне даешь? - возмущенно спросил дед Талаш, разглядывая лежавшую у него на ладони бумажную марку.
- Первый раз видишь? Такие теперь пошли деньги. Гляди: царский портрет и написано: "Десять копеек".
Перевел дед Талаш глаза на царский портрет, потряс головой.
- Вояка, пропади ты пропадом!.. Довоевался, живодер, до того, что уж и медной копейки у тебя нет!
Насторожил уши полицейский стражник - и к деду! Насилу выкарабкался дед Талаш из этой беды. И намотал на ус - на людях надо быть таким же осторожным, как и на болоте: ступишь не так - провалишься. Не уследишь - на гада наткнешься.
2
Много событий произошло за последнее время. Дед Талаш перебирал их в памяти, и они кажутся ему каким-то причудливым сном. Война, революция, опять война… Как это все случилось? Чего не поделили люди? Взвихрилась жизнь и забурлила, как темный водоворот. Когда же наступит покой? Что будет дальше? Дед Талаш чутко прислушивался к лесному шуму, к вздохам неспокойных волн широкой Припяти в прибрежных камышах. Пристально глядел в дали безмолвных болот. Они таили что-то неведомое, неиспытанное, тревожное…
И село тоже затихло. Дни, правда, настали небывалые. Прежде всего не было никакой власти, и это немного пугало деда. Еще вчера тут стояли красноармейцы. Их начальник жил в хате Талаша, чем дед очень гордился. И занятный был человек этот командир - общительный, простой…
"Рабочие и крестьяне, - говорил он, - должны управлять жизнью и быть полновластными хозяевами своего государства. Паны, купцы, попы и всякие богатеи - это наши враги".
Но красноармейский отряд куда-то ушел: говорят, легионеры стали наседать и уже близко подошли.
Деду Талашу не сиделось в хате, но отлучался он редко: бабка Наста не пускала деда ни в лес, ни на Припять. Мало ли что могло случиться в такое опасное, тревожное время! Но дед Талаш все же вышел из хаты послушать, о чем толкуют люди, узнать, нет ли новостей.
В самом центре села была небольшая, несколько закругленная площадь. Ее пересекала еще одна улочка, немного меньше главной, и это придавало селу форму креста, а на перекрестке стоял настоящий крест, высоко поднимаясь над соломенными крышами хат. Сюда и сходились люди, чтобы поболтать о своих делах или просто провести свободный часок.
Деду Талашу бросились в глаза две фигуры: Василь Бусыга и сын пана Крулевского, того самого пана, у отца которого дед Талаш когда-то был пастухом. Молодой Крулевский был в форме царского офицера. Вот только фуражек таких не носили царские офицеры, по фуражке его можно было принять за офицера чужеземной армии. В голове деда Талаша промелькнула догадка: откуда появился этот франт? На некоторое время ой исчез: его не видно было. А фуражка свидетельствовала о том, что он имел какое-то отношение к польским легионерам. Василь Бусыга был кандидатом на должность волостного старшины, но революция и все последующие события отвели его кандидатуру. По их лицам увидел дед Талаш, что они довольны оборотом дела. Деду захотелось узнать, о чем они говорят с таким увлечением, что даже не замечают его. Дед Талаш замедлил шаг, принял вид глубоко задумавшегося человека, опустил глаза и не спеша продолжал свой путь, прислушиваясь к разговору Крулевского и Василя Бусыги. До ушей деда донеслись лишь отдельные слова и обрывки фраз, но и по ним можно было догадаться, о чем шла речь.
- Варвары, собачьи дети!..
- Да, уж такие обормоты!.. Теперь, пожалуй, будет порядок.
- Понятное дело… Это, пан, Европа, культура!
Когда дед Талаш поравнялся с ними, они внезапно умолкли. Дед сделал вид, что крайне удивлен этой "неожиданной" встречей и даже испугался. Сняв шапку, поклонился и сказал: "Добрый день!" Пан Крулевский, не скрывая своего хорошего настроения, шутливо спросил деда Талаша:
- Чей ты теперь подданный?
- А ничей, - ответил дед Талаш.
- Ну, через три часа ты снова будешь подданным.
- Да? - удивился дед.
С того конца улицы, откуда шел дед Талаш, бежал во весь дух подросток лет пятнадцати. Это был Панас, младший сын деда. От быстрого бега Панас запыхался.
- Батька! - еще издали закричал Панас. - Легионер забирает наше сено!
Голос, слова и самый вид Панаса сильно встревожили деда Талаша. Он недоумевающе оглянулся и круто повернул назад, забыв в эту минуту и Василя Бусыгу, и пана Крулевского, и то, о чем они говорили. Быстрыми шагами, а кое-где и бегом поспешил дед к своей хате. Старший сын деда, Максим, нахмуренный и мрачный, подтвердил слова Панаса, хотя нужды в этом не было: дедов стог сена, возов на пять, возвышался неподалеку от двора на краю болота, обрамленного зарослями низкорослого кустарника, и был отчетливо виден. Около стога стояли две пароконные упряжки, а рядом с ними хлопотали два легионера. Третий взобрался на стог и сбрасывал сверху сено. Добрая четверть стога уже была разобрана. Бабка Наста, набросив тулупчик, стояла во дворе и, ломая руки, голосила:
- Чем же теперь будем кормить скот?
Не проронив ни слова, дед Талаш засунул за пояс топор - у деда была издавна привычка брать с собой топор, когда он отлучался из дому, - и пошел к своему стогу, где хозяйничали легионеры. За дедом, держась на некотором расстоянии, последовали его сыновья.
- Не трогай их, - предостерегла бабка Наста, - а то еще убьют или арестуют.
Она осталась во дворе и со страхом ждала, что будет дальше. Как только дед Талаш приблизился к стогу, бабка Наста вновь начала причитать во весь голос, как по покойнику. Причитания ее доносились и до болота, нарушая тревожную тишину улицы. Люди стали выходить из хат, и весть о легионерах быстро облетела все село.
Дед Талаш подошел к стогу, поклонился легионерам, снял шапку. Но те не обратили на него внимания и не ответили на приветствие. Один легионер уминал сено в санях, другой подавал его охапками, третий разбирал стог.
- Паночки, что вы делаете? - испуганно спросил дед Талаш. - Зачем забираете сено?.. Последнее оно!.. Чем же я скотину кормить буду?
- Пошел к черту! - крикнул легионер из саней.
А тот, что был на стогу, умышленно бросил на деда охапку сена, и так ловко, что сдвинул на затылок дедову шапку. Это очень развеселило легионеров, и они громко захохотали.
Дед Талаш молча снес эту обиду. Он даже ухватил руками полу шинели легионера, подававшего сено, и опустился на колени.
- Паночки! Не забирайте последнее сено! У людей есть запас, а это - мой единственный стог!..
- Пошел к черту, старый пес! - вскипел легионер и толкнул деда в грудь.
С ловкостью молодого парня вскочил дед Талаш. Глаза его загорелись страшной ненавистью.
- Собака! - загремел его гневный голос.
Топор молниеносно взвился в руке деда, блеснув холодным, острым лезвием. Легионер, на которого дед замахнулся, побледнел как полотно и метнулся в сторону, чтобы избежать удара.
- Опомнись, батька! - крикнул Максим, подскочил к отцу и схватил его за руку.
Растерявшиеся легионеры на мгновение замерли. Они никак не ждали такого резкого перелома в поведении деда.
- Бери его! Вяжи проклятого азиата! - первым опомнился легионер, стоявший в санях, и спрыгнул на землю.
Легионеры набросились на деда Талаша и начали его потчевать пинками, стараясь повалить. Выпрямился дед Талаш, расправил свои широкие плечи, рванулся, и легионеры отлетели от него, как щепки, а один из них зарылся лицом в снег.
- О, шайтан старый! - произнес он, поднимая свою конфедератку.
Не ожидая нового нападения и сообразив, что дело принимает неблагоприятный оборот, дед Талаш стрелой юркнул в густой кустарник. Только тогда вспомнили легионеры, что они военные и у них есть оружие: выстрелили несколько раз в том направлении, в котором скрылся дед.
Сбежались люди. Первыми появились Василь Бусыга и пан Крулевский.
- Сумасшедший, сумасшедший! - сочувственно говорил Бусыга легионерам.
- Большевик! - заключил пан Крулевский.
Забрали легионеры дедов стог, а Максима заставили везти оставшееся сено на своей повозке.
3
"Вояки, черт бы вас побрал!" - промолвил про себя дед Талаш, когда затихла стрельба и пули со свистом пронеслись над его головой, ударив с сухим треском по веткам и стволам деревьев. Перед глазами деда еще отчетливо всплывала сцена стычки с легионерами, и особенно тот момент, когда они втроем напали на него, а он разметал их, как ветер сдувает легкий мусор. Это очень воодушевило деда. Однако он поспешно углублялся в болотистый лес, в самую чащу, и только тогда остановился и перевел дух, когда очутился довольно далеко от села и убедился, что погони за ним нет. На его счастье, густо повалил снег. Но что же делать дальше?
Выбрав укромный уголок, он прислонился к старой ели под навесом заснеженных ветвей, достал кожаный кисет, набил табаком трубку, высек огонь, закурил. Долго попыхивал дед Талаш трубкой, выпуская кольца дыма. Легкими облачками дым просачивался сквозь еловые лапчатые ветки, выбирался на простор и рассеивался в вышине, а дед все раздумывал. Поразмыслив, он пришел к заключению, что немного погорячился. Хорошо, что Максим удержал его, - было бы куда хуже, если бы он зарубил легионера. И неизвестно, что сталось теперь с его сыновьями и бабкой Настой… Ох, мерзавцы! И принес же их черт на его голову! А что ему оставалось делать? Просил, умолял их, как людей, на колени встал, а они издевались над ним, словно он не человек… И когда дед Талаш начал припоминать, как с ним обошлись легионеры, злоба с новой силой овладела им, и тогда он пожалел, что не раскроил черепов этим грабителям. После всех этих размышлений у деда невольно возникло желание разузнать, что творится дома, как там сыновья и жена и как расценивается его поступок.
А в это самое время, когда дед Талаш, сидя под елью, думал свою невеселую думу, там, в селе, пан Крулевский подготовлял общественное мнение в пользу пилсудчиков. Окружив себя сельскими богатеями, он стал заигрывать с ними и расхваливать захватчиков. Василь Бусыга был его верным помощником. Если пан Крулевский выступал в роли главного свата захватчиков, то Василь Бусыга играл роль панского подголоска. Пан Крулевский считал себя знатоком крестьянской души и даже говорить старался языком простолюдина. В заметно приподнятом настроении, захлебываясь, он рассказывал о шляхетской культуре, о демократичности панов и шляхтичей, об их миссии быть щитом европейской цивилизации против азиатской опасности. Только они обеспечат народу национальную независимость и свободу.
Василь Бусыга дополнял панские тезисы вымышленными примерами дикости большевиков, которые якобы уничтожали имущество, притесняли простых людей, живших немного зажиточнее, забирали коней, коров, кровью и потом добытую землю и отдавали ее лодырям, которые не умеют работать на поле. Вспомнили тут и деда Талаша. Его "дикий" поступок осудили самым решительным образом. Недаром в его хате жил красный командир!
А в это время дед Талаш строил планы на будущее. Он вышел из своей засады, прислушался, осмотрелся. В верхушках деревьев тревожно шумел ветер, раскидывая на ветвях узорчатую белоснежную сеть. На земле царила глухая тишина. Откуда-то левее села доносились далекие выстрелы. А может быть, это только казалось деду Талашу. Постояв еще минуту, он медленно направился в сторону своего дома. Шел он неторопливо, выбирая глухие лесные тропинки, так хорошо знакомые ему, шел по краю топких болот, среди оголенного лозняка, и пристально вглядывался в туманную, снежную мглу. Шел дед Талаш с таким расчетом, чтобы попасть к своему двору в сумерки, незаметно для людских глаз.
А к вечеру того же дня в селе появилась группа легионеров. Вошли они бесшумно, незаметно, никого особенно не потревожив. Пан Крулевский, как видно, был уже заранее осведомлен, он побеседовал с начальником отряда, а затем и солдаты и он сам куда-то исчезли. Некоторое время спустя в село вошел целый взвод легионеров с офицером во главе. Шли они по улице очень браво, как завзятые вояки и победители.