V
– Письменный стол… – отчеканил Кусанов, – красного дерева, покрытый кожей… пять рублей…
– Помилуйте… – воскликнул Сергей Петрович, – любой старьёвщик за этот стол сейчас даст… сорок рублей… может быть, больше…
– Пять рублей, – хладнокровно и настойчиво повторил Кусанов и опять взглянул на Сергея Петровича глазами удава.
Пристав перестал на минуту писать и объяснил Сергею Петровичу:
– Закон предоставляет взыскателю полное право оценивать имущество должника по своему усмотрению… Если вы не согласны с оценкой г-на Кусанова, – имеете право просить о назначении экспертов, – за ваш счёт, – для переоценки имущества.
Сергей Петрович сел на кресло в уголок и уже оставался безмолвным зрителем дальнейшей описи.
– Книжный шкаф с разными книгами… – продолжал Кусанов, – перечислять книги не стоит: мы опечатаем шкаф… с разными книгами… двадцать рублей…
Небольшая, но хорошо составленная библиотечка Сергея Петровича стоила, по крайней мере, триста рублей.
Кусанов продолжал перечислять вещи – мебель, лампы, и всему назначал цену невероятно низкую.
– Бронзовая фигура: женщина играет на скрипке, – два рубля…
– Картины разных художников…
– Ну, это уж вы потрудитесь перечислить, – каких именно художников, – сказал пристав.
Тут Сергей Петрович должен был помогать называть, какая вещь какого художника. Кусанов внимательно рассматривал подписи на этюдах и картинах…
– Всего в этой комнате картин в рамах двадцать шесть штук, – диктовал Кусанов, – общая оценка – сто рублей.
– Да это глумление какое-то… – вырвалось со стоном у Сергея Петровича.
– Мы ничего не продаём, – как бы в некоторое оправдание себе, сказал Кусанов, – когда уплатите долг, – всё ваше останется в вашей собственности.
И Кусанов добавил:
– Перейдёмте, г-н пристав, в следующую комнату.
– Но, может быть, уже и в этой комнате набралось на сумму долга? – возразил пристав. – Нужно подсчитать. Г-н Воронин, есть у вас счёты?
– Есть, в письменном столе, вот в этом ящике.
Пристав открыл ящик, достал счёты и спросил:
– Может быть, вы желаете, г-н Кусанов, осмотреть ящики письменного стола… Нет ли там ценностей?
– Денег, бриллиантов или золота в вашем столе, должно быть, нет? – спросил Кусанов Сергея Петровича с презрительной уверенностью в том, что ничего этакого там нет.
– Вы не ошиблись: у меня таких вещей не водится, – с горькой усмешкой подтвердил Воронин, – в письменном столе только деловые бумаги, фотографические карточки, письма…
– Осматривать стол не нужно, – решил Кусанов.
Пристав стал подсчитывать. Итог получился триста шестьдесят рублей. Нужно было перейти в другую комнату, продолжать опись на сумму девяносто рублей.
Столовая Воронина напоминала скорее маленькую гостиную с обеденным столом посредине комнаты. Стены этой комнаты, более светлой, чем кабинет, были украшены картиной Зимина и несколькими этюдами известных художников.
"Во сколько-то оценит этот удав "Тоску" Зимина?" – думал Сергей Петрович, переходя в столовую, взглянул с грустью на то место, где висела картина Зимина и отступил с изумлением: картины не было. Сергей Петрович, чуть не закричал, но увидел жену – она смотрела из детской и улыбалась, приложив палец к губам.
Сергей Петрович понял, что жена спасла картину от описи.
В этой комнате набралось-таки вещей более, чем на сто рублей, даже по низкой оценке Кусанова.
Приостановив опись, как только сумма превысила долг и обеспечила так же и "судебные расходы", пристав сказал:
– Сообразите, г-н Воронин, – не можете ли вы уплатить весь долг в течение семи дней? Если можете и дадите в том подписку, то я могу и не накладывать печатей и вещи оставить у вас же на хранении, под вашу расписку… и не публиковать об описи… Если же не можете в течение семи дней внести всю сумму долга, то я наложу печати, публикую… Кроме того по закону, от взыскателя зависит, оставить ли вещи на хранении у должника или вывезти в другое место…
Сергей Петрович на минуту задумался. "В течение недели можно будет продать что-нибудь"… – решил он, воспрянул духом и твёрдо сказал:
– Через семь дней, а может быть и раньше, я уплачу мой долг сполна.
Когда пристав и Кусанов уходили, Сергей Петрович попрощался с приставом за руку и только ответил небрежным кивком на довольно усердный поклон Кусанова.
VI
Через два дня после описи имущества, Сергей Петрович был в Москве и звонил у шикарного подъезда на Мясницкой. Швейцар открыл дверь.
– У вас живёт художник Грошев, из Петербурга?
– Да-с, они у нас гостят.
– Он дома?
– Дома-с.
– Передайте карточку и возьмите у извозчика маленький тюк… только осторожно, – там картины, – не попортите рамы…
Было десять часов утра. В это время Грошев в Петербурге в своей мастерской работал, дорожа каждым часом дневного света.
Сергей Петрович вошёл в переднюю дома одного из богатейших москвичей, – архимиллионера Дарина, у которого гостил петербургский художник Грошев.
Швейцар, предварительно нажав кнопку звонка, помог Сергею Петровичу снять пальто.
Явился лакей, швейцар передал карточку лакею и сказал:
– Они к г-ну Грошеву.
Оставив тюк с картинами у швейцара, Сергей Петрович стал подниматься вслед за лакеем по широкой лестнице, устланной толстым плюшевым ковром. В полутьме по сторонам лестницы чахли дорогие экзотические растения. На стенах висели огромные картины, которые нельзя было теперь рассмотреть: окно с живописью на стёклах давало мало света. На эти картины мимоходом смотрели вечером, когда горела небольшая электрическая люстра. Хотя дом Дариных был только в два этажа, но была устроена подъёмная машина. Каретка этой машины с зеркальными стёклами в окнах оставалась поднятой на верхнем этаже, чтобы служить болезненному старику Дарину, когда он вздумает спуститься вниз. Цепи и под самым лепным потолком колесо подъёмной машины лишали уютности роскошную лестницу и портили общее впечатление.
Верхняя площадка лестницы переходила в полукруглую комнату. Здесь были все стены унизаны картинами разных размеров в ярких золочёных рамах; картины были и на полу, – по несколько штук приставлены были к разным углам, нагромождённые одна на другую. Этим ещё не нашли места в огромной квартире мецената, собирателя картин – Дарина; все стены всех комнат уже были увешаны картинами. У камина – дорогие бронзовые часы, канделябры. В открытую дверь виднелся большой зал с роялем, с картинами на стенах.
Лакей попросил Сергея Петровича обождать в полукруглой комнате и пошёл с карточкой в маленькую одностворчатую дверь, которую сначала не заметил Сергей Петрович в углу комнаты.
Лакей сейчас же вернулся и сказал:
– Они ещё почивают. Прикажете разбудить или подождёте? Они скоро и сами встанут, должно быть…
– Подожду.
Сергей Петрович решил посидеть и собраться с мыслями, пока проснётся Грошев. Очень был расстроен Сергей Петрович. Он сначала не знал, куда нести продавать "отобранные" им шесть этюдов и рисунков – "послабее", однако же это были произведения известных художников и представляли такую ценность, по мнению Сергея Петровича, что продав их, можно было сполна покрыть долг Бузунову, – то бишь, теперь Кусанову, вспомнил он. Понести в магазин, где торгуют художественными произведениями, нельзя: если и купят – выставят на окнах, авторы этих работ узнают, что их имена попали в лавочку, – обидятся и совсем станут презирать его, Сергея Петровича. Бог знает, как объяснят они, что он перепродал купленные у них "по знакомству" дёшево их произведения. Сергей Петрович решил посоветоваться с художником Грошевым, которого знал уже лет пять и был с ним знаком домами, хотя и редко виделись.
Сергей Петрович познакомился с Грошевым, когда тот, женатый студент академии, ютился с женой в одной комнате на пятом этаже, в одной из отдалённых линий Васильевского острова. Жена Грошева шила тогда на магазин бельё и просиживала ночи за шитьём, чтобы её Кирюша мог выполнить работу на конкурс, не заботясь пока о куске хлеба.
VII
Грошев получил первую степень при выходе из академии, но отказался от поездки за границу, потому что получил заказ написать за очень большие деньги портрет одного лица, занимающего высокое общественное положение. Блестяще выполненный этот заказ сразу доставил Грошеву множество других заказов среди петербургской аристократии.
Грошев зажил в хорошей квартире, при которой была и мастерская художника, – просторная с верхним и боковым светом, обставленная достаточно роскошно для того, чтобы служить для приёмов тех значительных, богатых, избалованных жизнью людей, с которых писались в этой мастерской портреты.
Несмотря на высокую цену, какую брал Грошев за свои портреты, скоро заказчиков стало так много, что он уже не мог посвящать каждому столько времени, сколько необходимо было, чтобы написать портрет добросовестно. Тогда Грошев стал делать так: в первый сеанс писал быстрый "нашлёпок" с натуры, переносил на полотно как можно вернее лишь цвет волос, глаз, кожи и совсем не заботясь о рисунке. Тут же он снимал фотографию. Весь такой сеанс продолжался не более часа. Затем снятый Грошевым негатив проявлялся фотографом, который очень быстро делал увеличенный до натуральной величины портрет, – одну только головку, без ретуши. Грошев, посредством кальки, переводил контур головы на полотно и писал портрет без натуры, пользуясь как этюдом сделанным в первый сеанс "нашлёпком". Через неделю после первого сеанса "натура" являлась на второй и последний сеанс и тут с удовольствием и часто с восторгом видела свой уже законченный портрет, с поразительным сходством. Оставалось только кое-где тронуть кистью, – сверить портрет с натурой в этот последний сеанс. Грошев умел и польстить "натуре" на своих портретах, если это нужно было. В большинстве же случаев портреты Грошева отличались большим сходством с натурою и своеобразной шикарной, если можно так выразиться, отделкой.
"Натура" оставалась ещё и тем довольна, что её не мучил сеансами этот художник, что не заставлял уделить на позирование несколько лишних часов из её времени, часто совершенно праздного.
Грошев приобрёл себе имение неподалёку от Петербурга и уезжал туда с семьёй на лето. У него был сын, болезненный мальчик лет семи, бледный, плохо развивающийся и физически, и умственно. Этот мальчик с широко открытыми большими, как будто удивлёнными, глазами, с полуоткрытым ртом, – производил на всех тяжёлое впечатление. Последние два лета Грошев уезжал за границу, – в деревне жили только его жена и сын.
В Петербурге Грошев жил весёлой опьяняющей жизнью. За ним ухаживали барыни, и он, женившийся по легкомыслию, – теперь чувствовал себя, как рыба в воде. Его зазывали в салоны, гордились им, как молодою знаменитостью; два-три вечера в неделю заканчивались ужином вместе с известными актёрами, музыкантами и писателями из тех, которые любят пожить: это была жизнь, не оставляющая времени на внутреннюю, духовную работу, на культуру "духа".
Грошев примкнул к тому, довольно тесно сплочённому, "Обществу художников", которое художники иного лагеря прозвали "Обществом внешности".
VIII
Сергей Петрович не любил и не собирал произведения общества внешности. У Грошева он приобрёл прекрасный этюд, когда того ещё не засосало это общество, и он ещё не был "известным портретистом". Тогда же они познакомились, Грошев с женой заходил к Сергею Петровичу, и тот с женой бывал у Грошевых. Они виделись всё реже. Когда у Сергея Петровича описали имущество, – ему пришло в голову посоветоваться с Грошевым. Оказалось, что Грошев уже два месяца живёт в Москве у миллионера Дарина и пишет портреты Дариных и некоторых других московских миллионеров. – "Чего же лучше? – подумал Сергей Петрович, – в Москве удобнее всё устроить – меня там никто не знает и не так мне стыдно будет… И Грошев как раз в среде московских меценатов вращается, – ему ничего не стоит помочь в моём деле".
Сергей Петрович взял отпуск на неделю и собрался в Москву. Жена ему навязала кроме шести вещей, отобранных им, "которые меньше жалко", ещё и картину Зимина:
– Бог знает, удастся ли тебе на эти вещи к сроку найти покупателя… На случай крайности, возьми картину Зимина, – его всякий купит, в каждую минуту… Только, ведь, на случай крайности возьми…
– Всё равно я не продам эту вещь, даже и в крайности… Я не могу продать эту картину… Она подарена мне…
– Должен будешь продать, если другого исхода не будет… Лучше самому продать, чем ждать, пока её опишут.
Сергей Петрович вздрогнул, вспомнив Кусанова и его оценку… И привёз в Москву так же и картину Зимина, – "на случай крайности".
– Пожалуйте-с, Кирилл Данилович зовут вас, я им передал карточку… В постели они ещё…
Вслед за лакеем Сергей Петрович пошёл в маленькую дверь. Они прошли две комнаты с весьма скромной обстановкой и с неубранной кроватью. Это были комнаты лакея, – дальше были роскошно отделанные комнаты старшего сына Дарина, – Виссариона. В этих комнатах все стены были увешаны картинами в золочёных рамах. В спальне на кровати под шёлковым на пуху одеялом ещё нежился Грошев.
– Вы не взыщите, что я вас так принимаю…
Грошев протянул из-под одеяла руку.
Сергей Петрович пожал неумытую руку Грошева.
– Это я должен извиняться, что не во время беспокою вас…
– Ну, мы старые знакомцы… Потому я и принимаю вас, чтобы вам не ждать, пока я оденусь… Какими судьбами в Москву попали?
Сергей Петрович рассказал Грошеву о своей нужде, о том, что нужно расстаться хотя кое с чем из собранных картин и этюдов, что он уже привёз сюда несколько штук и рассчитывает, что Кирилл Данилыч поможет ему устроить это дело.
Грошев лежал и слушал, заложив руки за голову и глядя в потолок. На его довольно красивом лице, подёрнутом здоровым румянцем, не отразилось никакого удивления; он только спросил:
– А какие именно вещи вы привезли?
Всю коллекцию Воронина знал Грошев очень хорошо и помнил каждую вещь. В душе Грошев давно уже относился к Воронину враждебно, за то, что тот, очевидно, не интересовался произведениями "Общества внешности" и собирал только вещи художников другого типа. Когда случалось молодому, но знаменитому портретисту вспоминать о бедном меценате Воронине, он каждый раз думал: "Буржуй… Зазнался! Зимин и К® к нему благосклонны… Наши работы аристократия раскупает, а он… зазнался"… Теперь Грошев обрадовался случаю показать этому "зазнавшемуся" нищему меценату, – чего могут иногда стоить произведения "Зимина и К®".
Сергей Петрович назвал шесть вещей, которые он привёз. О картине Зимина не упомянул.
– Всё это хлам вы привезли, – решил Грошев, – здесь этого и показывать, пожалуй, не стоит… За это пустяки дадут. Если вам деньги так экстренно понадобились, – вы бы картину Зимина привезли: за неё сразу деньги возьмёте…
Сергей Петрович тяжело вздохнул:
– Я и Зимина привёз… Оставил у себя в номере гостиницы, а к вам взял только шесть маленьких вещей…
– Отлично сделали, что Зимина привезли: с деньгами будете. Впрочем, и вашу мелочь пока можно будет показать…
Сергей Петрович поднял голову и отшатнулся от изумления: перед ним, за изголовьем кровати Грошева, стоял высокий, сухой старик с длинной седой бородой, в серой пиджачной паре, без галстука, в мягкой утренней сорочке, в мягких туфлях. Не слышно было как он подошёл по толстым коврам.
Сергей Петрович поднялся и поклонился.
Старик приветливо улыбнулся, поклонился и протянул руку:
– Дарин…
IX
– Давайте вместе будить художника, совсем разнежился наш Кирилл Данилович, – сказал Дарин ласково, – Что же это вы гостей принимаете в постели, Кирилл Данилович?
– Это мой старый приятель… Петербуржец… Сию минуту встану.
Грошев взялся за кнопку звонка, Дарин и Воронин вышли в соседнюю комнату, – кабинет Виссариона, с резным массивным письменным столом, с венецианской мебелью. Лакей прошёл в спальню Грошева, там послышался плеск воды: художник умывался.
– Давно в Москву пожаловали? – спросил Дарин, показывая Сергею Петровичу на кресло, рядом с тем, на котором сам сел.
Сергей Петрович отодвинул кресло и тоже сел.
– Вчера вечером я приехал… По делу… Давно в Москве не был, – а люблю Москву: как-то душевней здесь люди, радушней… и небо здесь чище, – и погода не так переменчива… Про Петербург же сказал какой-то иностранец… очень метко, что это город, в котором всегда мокры улицы, сердца же у людей всегда… сухи.
Старик засмеялся и показал великолепные искусственные зубы:
– Всякие люди везде живут… Это большая ошибка считать один город населённым добрыми людьми, а другой недобрыми.
"Умный и симпатичный старик, – подумал Сергей Петрович, – этакий миллионер, – десятки тысяч на его фабриках кормятся… а какой не гордый… любезный. И, видно, очень добрый… И меценат… он оценит, как следует те вещи, которые я привёз… Может быть ещё и Зимина спасу от продажи".
– Это конечно, всякие люди везде живут, – согласился Сергей Петрович, – а всё-таки…
Грошев, умывшийся, но ещё не совсем одетый, сказал из-за двери:
– Арсений Кондратьевич, – а ведь Сергей Петрович – тоже меценат… У него интересное собрание картин, этюдов.
– Очень рад познакомиться! – сказал старик. – Вот, может быть, и мою коллекцию посмотрите… Приятно показать знатоку.
– У вас так много картин, Арсений Кондратьевич, – мне будет большое удовольствие посмотреть… А меня в шутку называет Кирилл Данилович меценатом: всего несколько этюдов, да две-три картины у меня.
Грошев вышел одетый щёгольски, гладко причёсанный без пробора, с надушенными и завитыми в колечки усами; носил он маленькую бородку, щёки брил; блондин с румяным лицом, он казался моложе своих тридцати двух лет.
Художник пожал руку Дарину и Воронину и улыбнулся:
– Вот и я совсем…
– Прошу, господа, пить кофе, – встал Дарин.
– Пойдёмте, Сергей Петрович, кофе пить, – позвал и Грошев.
Художник чувствовал себя здесь как дома; – его баловали, за ним ухаживали, и, он знал, – Дарины гордились тем, что у них гостит известный художник Грошев.
Все отправились пить кофе. Старик шёл впереди, засунув руки в карманы пиджака и, должно быть, по привычке на ходу окидывая взглядом картины на стенах.