Курлыканье удалялось, стихало. Нюша вслушивалась в него, на душе от чего-то было легко и грустно. Она подумала о своем старике, Пантелее Сидоровиче. Третий год лежит в гробу, в новом костюме и коленкоровой рубахе, в белых, связанных ею, теплых носках, и ждет ее. Сейчас и ему слышать бы крики журавлей и этот тихий золотой денек, когда везде и всем хорошо, когда и смерти, кажется, нет и никогда не будет, а кто умер, - не сгинул навечно, лишь отлучился ненадолго и где-то совсем рядом.
- Здравствуй, Анна Васильевна, - услышала она глуховатый басок.
Мимо, прихрамывая, шел Бучин, учитель местной школы. Небольшого росточка, но ладный, крепкий. Волосы у него светлые, с проседью, зачесаны по-ребячьи на правый бочок, отчего он выглядит моложе своих лет. А годов ему немало, шестой десяток разменял.
- Здравствуй, Иван Степанович, - обрадованно оглядев учителя, ответила Нюша. - Из школы? Заходь в гости… К тебе ныне Мариечка не заглядывала с просьбой?
- Да нет, не видел… А что за просьба? - Бучин подошел к крыльцу.
На нем поношенный, но чистый, строго наутюженный костюм и хромовые сапоги. В руке большой старый портфель, туго набитый книжками.
- Марийка-то в Германию собралась, в гедеер поедет…
Нюша смолкла, задышавшись: шибко поторопилась с рассказом.
- Так, так, я слыхал, - как бы помогая ей, закивал Иван Степанович и тут же присел рядом на скамейку, давая Нюше понять: он не спешит и выслушает ее хорошо.
- Едет. А я с просьбой… Говорю, может, отыщешь могилки Мити и Гриши. Ты их, Иван Степанович, помнишь небось моих ребят.
- Как же. Помню. Особенно Григория, хоть я годов на семь постарше его. Мне и ему в один день повестки принесли. А Митя тогда, кажется, еще в школу ходил.
- Ага, учился. А вскорости и он для войны подрос… Оба там, в Германии, полегли. - Нюша покачала головой. - Вот и прошу Мариечку навестить могилы. О Грише мало написано, а в Митиной похоронке деревня та указана, возле какой его убили. Только где она - не знаем. Мариечка решила на карте поискать, в школу к вам пошла.
- Как деревня называется?
Нюша застыла в напряжении, посидела так с минуту.
- Нет, убей бог, не вспомню, Иван Степанович, - она безнадежно махнула рукой. - Трудное названье. Но в похоронке-то все написано. А ее Мариечка с собой взяла. Ах ты, господи…
- Пусть Марина зайдет ко мне, найдем. - Бучин поспешил успокоить старуху. - В Германии я бывал в эту войну.
- Какая же она, Германия? - Нюша взглянула в загорелое лицо Бучина. - Ты уж поговори со мной, Иван Степанович. Целыми днями молчу. Немой скоро стану.
Учитель опустил взгляд на свои красные, тяжело лежащие на коленях руки. Нюша также поглядела на его руки и подумала о том, что Иван Степаныч даже в наутюженном костюме мало похож на учителя, а больше на старого, разогретого работой и солнцем косаря, только что возвратившегося с лугов. Об учителе она много слышала и знала хорошего. Школьная детвора в нем души не чает. Он не только по книжке и глобусу ее учит. В каникулы в поход по окрестным местам водит, кленовый сад у школы вырастили ребятишки под его началом, а невдалеке от села, у перекрестка дорог, колодец старый вычистили, плитками облицевали. Едут-едут люди на станцию, спекутся от зноя, а тут, глядь, как в сказке, посреди чистого поля резной колодезный сруб - подходи и пей студеную…
- Германию я видел весной сорок пятого, - суховато заговорил Иван Степанович, раздумывая и собираясь с мыслями. - Какой она была?.. Невеселая, хмурая. Да и какая страна в войну красивой бывает, Анна Васильевна?!
Учитель смолк, а у Нюши росла гора вопросов.
- А люди, немцы-то? Ты мне о людях скажи… Больно уж лютовал немец в войну… Варя, доченька… Вот как сейчас перед глазами… А меня прикладом так ткнули, думала, и не очнусь. Ну меня-то ладно, я дитя свое кинулась спасать. А Груню Елину, юродивую, за что пришибли? Она ить не за Гитлера и не за нас - за бога стояла. Одни молитвы на душе. Придет, бывало, сядет тут на крылечко - и только слушай ее. "Небо - терем божий, звезды - окна, откуда ангелы смотрют…" И вот напросилась к вражьим солдатам в вагон, хотела до соседней станции к сестре доскочить. Они с хохотом, наш пастух видел, сбросили ее на третьей версте…
- Немцы разные встречались, Анна Васильевна. Одним я - враг, другим - спаситель. Всякое бывало, - Иван Степанович потер свой подбородок. - В одной деревне, помню, женщина нас как родных встретила. Баню истопила, кое-кому из наших солдат бельишко постирала… Оказывается, ждала нас как избавление. Фашист ведь и в Германии лютовал не тише, чем на нашей земле. У этой немки мужа повесили. Да, да. Отказался воевать против нас. А потом сына расстреляли, дочь в концлагерь засадили… С внучкой и осталась, чудом уцелели.
- Господи, пошто они своих-то?! - горестно всплеснула руками Нюша.
- Настрадалась эта немецкая мать, - продолжал Бучин. - Вот приди к такой ваша Марийка - все дела бросит, а поможет ей и вам, значит. Как мать матери…
- А где ж эдакую женщину разыскать? - Нюша всем телом подалась к учителю.
- Да в каждой немецкой деревне найдется…
- Что в избу не заходите, Иван Степанович? - Подошла Катя в своей обычной рабочей одежде птичницы: в резиновых сапогах, поверх кофты и юбки - белый халат, на голове цветная косынка. - Давайте пообедаем.
- Спасибо, Екатерина Пантелеевна. Разговор у нас тут серьезный, - кивнув Кате, Бучин снова повернулся к Нюше.
- Вы извините маманю-то, - с улыбкой сказала Катя, обращаясь к учителю. - Слышу, она и к вам прилипла со своим наказом. Она у нас такая: всем работу даст… Ну вот, как по-вашему, Иван Степаныч, можно ли через столько лет могилы найти?
- Можно, - твердо сказал Бучин.
Все смолкли, думая о своем.
- Только им, ребятам-то нашим, какой прок? - вздохнув, тускло сказала Катя. - Ищи не ищи. А как их нет, так и не будет.
Катя поджала губы, опустила глаза, и ее маленькое, остроносое, с едва заметными белесыми бровями худенькое лицо сразу обеднело: крупные, темные глаза да яркие, всегда как бы напомаженные губы только и красят его. Нюша, глядя на дочь, мельком вспомнила, какой Катя в девках была. Парней только и влекли эти глаза да сочные губы. Бывало, как улыбнется - ну вот есть божья заря! А теперь что-то разучилась смеяться, хоть и жизнь богаче, веселей. В глазах и теле этакая щучья сноровка, жадность. От Миши, что ли, переняла?.. Заботами себя затерзали. А разберись - одна у них забота: не знают, куда добро девать; понакупали всего, что надо и не надо. Суетятся. Катя вроде и не хворает, а тощая, будто не кормят ее вдоволь.
- Время текет, - помолчав, добавила Катя.
- Время? - Бучин строго взглянул на нее. - Мне было бы приятно, если даже через сто лет к солдатской могиле моей пришел бы родной человек.
- Мертвому-то приятно? - с какой-то недоброй умудренностью во взгляде спросила Катя и, не дождавшись ответа, сказала: - Ну, ладно. Побалакала бы я с вами, да некогда. С работы прибегла закусить. И вы, Иван Степанович, не теряли бы время. У мамани-то, кроме говорильни, никаких занятий, а вас дела небось ждут.
Катя поднялась по ступенькам и исчезла за дверью. Иван Степанович и Нюша сидели молча, норовя продолжить свой разговор, но теперь он не шел.
- Так присылайте Марину, Анна Васильевна, - наконец твердо сказал учитель, встал и, прихрамывая, зашагал по улице.
Нюша, ощущая смутную неловкость за Катю, глядела ему вслед и возвращалась к его рассказу о старой немецкой матери, жалела ее и приравнивала к себе: сейчас ей так же одиноко, по-осеннему холодно и неуютно на земле…
- Идем поешь, мамань, - из сеней выглянула Катя.
После обеда Нюша села спиной к теплой печке и взялась за свитер. Вязанье немного отвлекло ее от мыслей. Угревшись, незаметно задремала… Во сне она шла по улице большой незнакомой деревни. На каждом крыльце - старухи в темном. В глазах горе. А на дворе такой же октябрь-грязник, стылая мокреть и ветер. Кутаются старухи в свое одеяние. Только одежда их не похожа на нашенскую. "Это Германия, - догадывается Нюша. - Это немецкие бабы. Спросить бы у них о Варе, Мите, Грише…" Оглянулась она, куда хватает глаз, - везде старухи в черных платочках. Тоже ищут кого-то, норовят идти, да не знают, в какую сторону. Вдруг рядом Марийка показалась, радостная, румяная, с транзистором в руках, крикнула весело: "Я помогу, я на карте отыщу. Это очень даже интересно".
Нюша проснулась. В печной трубе скулил ветер, а в ушах еще звенел голос Марийки, и Нюша пожалела, что проснулась. Стала домысливать, продолжать то, что видела во сне. Вообразила, как войдет в германскую деревню Марийка, поспрашивает, в каком месте был бой и где схоронены русские солдаты, как выищется мать-старушка и поведет ее за околицу, и покажет те могилы… Марийке бы поговорить хорошенько с этой старушкой, попросить ее вот о чем: пусть она хоть изредка навещает Митину могилку, прибирает ее по веснам… Разве это трудно? А она, Нюша, в долгу не останется. Нет. И пришла мысль: а не послать ли с Марийкой незнакомой немецкой матери-старушке что-нибудь теплое для ног и на голову. Пуховые носки, телогрейку, платок, какие положены в сундук про запас…
Марийка заявилась к вечеру. Нюша собрала ей на стол. Внучка проголодалась, ела жадно. Нюша дожидалась, когда Марийка вспомнит о вчерашнем разговоре. Не вытерпев, спросила:
- Ты карту-то глядела в школе?
- Ой, бабушка, извини. Замоталась я нынче. Ведь путевка за границу… Не всякого пошлют. Характеристика нужна хорошая - производственную и комсомольскую написали… Пока отпускные получила, пока в магазин зашла… Но время еще есть. Успею…
- Ты успей, Мариечка, хоть как, а успей. Прямо к Ивану Степанычу ступай, - заговорила Нюша, подсаживаясь к внучке. Помолчав, добавила: - Обругай меня, старую, надоедливую… но я еще попрошу тебя, внученька… Когда в эту деревню зайдешь, встрень там старушку вроде меня. Порасспроси обо всем… да вот этот узелок передай. Тут телогрейка-пуховка, платок да пара носочков. Для старого человека это за милую душу…
- Странная ты, бабушка. Ничего еще не известно: какой маршрут, какая эта деревня, есть ли она вообще?.. А тут уже носочки, чулочки.
Марийка прошла в горницу. Нюша со своим узелком осталась сидеть на кухне. "Верно, ничего еще не известно, а я с наказами…" - одернула она себя в мыслях.
Вышла Марийка, веселая и принаряженная, присела рядом, посмотрела в окно, выискивая кого-то на улице.
- Ты, бабушка, не сердись на меня. Сперва надо путевку оформить, потом остальное. У меня куча наказов! От подружек, от мамы с папой, от Пети. Купи то, привези это… Всякие безделицы: бритву, клипсы, пепельницу, открытки. Но им интересно - заграничные…
У крыльца Марийку поджидал Петя Бельков, высокий, крутоплечий, в серой кепке, охваченной кругом густых завитками выгоревших до желтизны волос, от чего голова его, если глядеть сверху из окна, была похожа на подсолнух. Марийка взяла его под руку, они пошли и скрылись за углом.
"Ишь ты какая шустрая", - вздохнула Нюша. Но бойкость и веселость Марийки ее вдруг обеспокоили: такой егозе не трудно про все наказы забыть… Если бы она помнила Гришу, Митю и Варю. Не видела она их, не знает, не помнит…
III
За ужином Нюша сидела напротив зятя. Ей хотелось толком и подробно рассказать ему о своей заботе. Что он скажет на это? Может быть, как и внучка, назовет ее чудачкой? Ему по-отцовски поговорить бы с Марийкой, дать строгий наказ…
Выпив с устатку, Михаил был разговорчив. В совхозе открыли филиал районной госплемстанции. Новостью Михаил делился с Катей, но та возилась у плиты и не слушала его. Тогда он повернулся к теще, которая заглядывала ему прямо в лицо.
- Вот, мам, ты доярка, знаешь, какая тут выгода. Прежде как: надо семя - гони машину в райцентр. Пока привезешь, - качество уже не то. Лишь половину коров покрывали искусственным путем. А потом гадаем, откуда яловость…
- …Да поздний отел, - участливо добавила Нюша. Ей было приятно, что зять делится с ней важными делами, приятны были воспоминания о недавней поре, когда она сама работала на ферме и с ней советовались по многим важным делам.
- Верно, и поздний отел, - продолжал зять. Он с гордецой заговорил о строительстве типового коровника и ветлаборатории. Какого труда стоило ему и директору совхоза этого добиться! Говорил Михаил громко, размахивал руками и одновременно убирал со сковороды жареную картошку, мощно работая челюстями. Весь он дышал энергией, хлопотами, необычайной занятостью такими серьезными и спешными делами, что о своей заботе Нюша даже и сказать не посмела.
В самый разговор вернулась с улицы Марийка.
- Бабушка, все в порядке! - крикнула она с порога. - Нашли мы ту деревню. Иван Степаныч даже разволновался. Говорит, найдешь могилу своего дяди, привези с нее земли. В школе музей пионеры создают…
Нюша привстала за столом, засуетилась, ненароком столкнула бутылку "Российской". Михаил на лету поймал бутылку, обрызгав водкой свою рубашку.
- Мам, поосторожней бы, - хмурясь, сказал он и кинул тяжелый взгляд на Марийку: - Раззвонилась, стрекоза. Что у тебя?
Марийка смолчала и с обидой на лице ушла в горницу.
Михаил сурово посмотрел ей вслед: пришла и испортила толковый разговор. Он вылил из бутылки остатки в стакан и выпил.
- Зря ты, Миша, на нее… Я тут виноватая, - тихо сказала Нюша. - За меня она хлопочет, за детей моих.
- Это что за хлопоты такие? - недоверчиво, хотя и не без интереса, спросил Михаил.
В груди у Нюши сладко и больно защемило, руки связала мелкая дрожь. Стала рассказывать.
- Ну и ну… А ты понимаешь, куда едет Марийка? Понимаешь?! - Михаил через стол потянулся к пек, глаза его расширились не то от гордости, не то от страха. - Не в соседнюю Ветловку. Нет. В Герма-анию! Во. Понимать надо… Ты, мам, что ребенок: "Найди могилу"… Тыщи наших полегли там. Тыщи могил! Легче иголку в омете… Ты понимаешь?
Нюша, понурив голову, сидела как провинившаяся. Зять продолжал:
- Будь так просто, все поехали бы разыскивать. Да вот не едут!.. Девчонка в кой-то век собралась на мир поглядеть. А мы ее поручениями, заботами придавили. Дело ли?.. Я вот тоже желал бы немецкое охотничье ружье приобрести. "Зауер три кольца". На весь мир знаменитое. Говорят, в Германии оно в свободной продаже… Надо бы! Да дочку не обременю. Пусть едет отдыхает.
- Не слишком еще заработалась, - тихо вставила Катя.
- На нас, ишаков, равняться ей незачем. У них ныне своя жизнь, получше, чем у нас с тобой была. Я, грешным делом, завидую нынешней молодежи… Счастливая… Все у ней есть. - Скуластое и загорелое лицо Михаила стало грустно-задумчивым.
- Вертлявая она, твоя молодежь, ныне. От легкого счастья небось, - говорила Катя, убирая со стола. - Ничем ее сейчас особо не удивишь. Все наперед знает.
- Верно. Грамотная… Я когда-то в концертах выступал в городе. Мог артистом стать… Да жрать было нечего. Себя, мать и двух братишек кому кормить? А будь жизнь тогда, как теперь, черта с два я бросил бы учебу.
- Мы все когда-то метили в артисты. - Катя оборвала Михаила.
Нюша не раз слышала рассказы зятя о том, как он чуть в артисты не попал. Воспоминаниями Михаил обычно делился, когда был во хмелю или когда у него не клеилось на работе. В такие вечера он пел под гитару "Клен ты мой опавший"… Кате не по себе становилось, когда Михаил с подвывом, полуплача тянул слова этой песни и вспоминал город, веселые концерты.
- Да, все прошло, как с белых яблонь дым, - вздохнул зять, на лице его появилось горькое и какое-то бесшабашное, знакомое Нюше выражение. По нему она уже определяла, что сейчас Михаил попросит Марийку принести расстроенную, с заржавелыми струнами гитару, будет смотреть на эту гитару и улыбаться нехорошей улыбкой, потом запоет понятную только ему, жалостливую песню. А Катя уйдет в горницу, приткнется к окну, будет глядеть на улицу и ладошкой смахивать со щек тихие слезы. Может, оттого и ворчливой стала, что не долюбливает ее Миша, не привечает.
Нюша решила опередить зятя, увести его к разговору о главном - о поездке Марийки, о своих детях.
- А Митя в летчики норовил… - начала ома.
- Какой Митя? - Зять поднял на Нюшу отсутствующе-тоскливые глаза.
- Да ты спьянел, поди, - продолжала Нюша. - О нашем Мите и говорю. О ком же еще?..
- Ах, Митя! Наш Митя. А я ему, значит, шурин, так?.. Жаль ребят. Сейчас выпили, поговорили бы. А то обступило меня тут одно бабье. - Михаил вложил в тонкие губы сигарету, поднес спички и, затянувшись, выдохнул в сторону жены. - Эх, за неимением "парижских платьев, я одену тебя в дым табака"…
В голосе зятя Нюша опять услышала то, что обычно побуждало его брать гитару. Она заговорила громче.
- В летчики, слышь, только в летчики… Кать, ты помчишь небось, как он с крыши прыгал? Наденет длинный отцов плащ, влезет на сарай, раскрылит полы - и сиг в солому. Крылья всякие мастерил, то из перьев, то из холстины. А посля из фанеры выкроил, ремнями привязал к себе и на крышу. Да низка она показалась ему. И разбега, слышь, нету… И вот чего выдумал дуралей: на лыжах разогнался с горы да на взлобышек. Подпрыгнул, а ветер фанеру чуть с руками не оторвал. Крутнуло его в воздухе да шлепнуло… Помнишь, Кать, ребятишки прибегли, кричат: "Теть Нюша, ваш Митька в кровь расшибся!"
- Помню, мамань, как же… - Катя присела рядом с матерью. - Ведь Митя тогда в больницу попал. А как вышел, снова на гору полез…
- А я записалась бы в парашютисты, будь у нас аэроклуб, - сказала Марийка, выходя из горницы. - Бабушка, а почему дядя Митя на фронте летчиком не стал?
О своих погибших Нюша смогла б рассказать все, о чем ни спроси, а тут не сумела, запнулась на полуслове.
- Война не спрашивает тебя, куда и кем ты хочешь, - словно бы отвечая за нее, сухо и строго сказал зять. - Не спрашивает. Она бьет тебе в зубы, а там расхлебывай.
- Нешто ты на фронте был и тебе по зубам ударили, - усмехнулась Катя.
- На фронте не был, а по зубам получил, - мрачно ответил Михаил. - Когда убили отца, мать слегла, инвалидность нажила… А нас, разбойников, у нее трое, самый старший - я. Вот и повисли все на моей шее… Будь отец, я бы в большие люди, может, пошел…
- Ты и сейчас, Миша, не маленький, - с гордостью сказала Нюша, не давая зятю опять разгруститься. - Вон какое хозяйство везешь. Подумать только! Четыре фермы, пятьсот коров, овцы…
- Да, мама, ответственности у меня - во! - зять чиркнул ребром ладони себе по шее и сразу повеселел. - Работаю - не считаюсь, вкалываю, что некогда лоб утереть. И главное, не напрасно… Люди, начальство меня, сама знаешь, уважают. А это главное мне утешение. Я не проиграл тому артисту.
Слушая зятя, Нюша радовалась, что угодила; ее похвала оказалась уместной.
- Я, мам, за что бьюсь? Каждый чабан будь лаборантом-осеменатором! - все более трезвея, продолжал зять.
Нюша кивала и поддакивала, видя, как горячо увлечен зять тем разговором, который прервался с приходом Марийки. Гитара ему теперь не понадобится.