Наталья Романова, автор многих детских книг, принесших ей известность у нас и за рубежом, впервые адресуется к взрослому читателю. В повести "Если остаться жить" автор пишет о трудном периоде созревания молодого человека, о борьбе с тяжким недугом, о материнской любви и самопожертвовании. По существу это книга о героизме в каждодневной нашей жизни.
Содержание:
ЕСЛИ ОСТАТЬСЯ ЖИТЬ 1
Глава первая. Больница 1
Глава вторая. Вокруг одной точки 6
Глава третья. Пробуждение 11
Глава четвертая. Месть 16
ЕСЛИ ОСТАТЬСЯ ЖИТЬ
Глава первая . Больница
- Да… да… да… да.
Она ничего не умела говорить, кроме "да". "Нет" все равно было у нее "да". На босу ногу у Софьи Александровны были надеты шлепанцы, которые на ночь она прятала под подушку. Вытянув руки вперед, словно слепая, Софья Александровна медленно двигалась к Ире.
- Да, - сказала Софья Александровна отрывисто, показывая на зуб. - Да, да, да, - произнесла она, сокрушенно покачивая головой.
У Софьи Александровны болел зуб. У нее болел зуб уже третий день. Но сколько она об этом ни твердила всем окружающим, никто не обращал внимания.
- Скажите завтра профессору, - посоветовала Ира.
- Да, да, да.
Ира завидовала Софье Александровне потому, что у той было все нормально. Нормальное кровоизлияние в мозг, нормальная потеря речи. И зуб у нее болел нормально. Единственное, что было ненормальным в поведении Софьи Александровны, это то, что она прятала тапочки под подушку. Ну так просто жадная, решили окружающие. Так и сказали:
- А старуха-то жадная. Все дакает и дакает, а тапочки ночью под голову прячет.
Софья Александровна никому из больных не снилась. А вот Ира снилась. И та, которая ночью видела Иру во сне, сообщала с ужасом об этом утром всей палате. Ей сочувствовали.
На столике у Иры стоят три розы. А все больные припали к окнам.
- Ведь красавец же! Что ж ты к такому не вышла?! - говорит Ире Маша. Маша - Ирина соседка по койке. У нее болезнь Паркинсона.
С утра Ира ждала, что Алеша придет. Конечно, он мог и не прийти. И Ира была даже уверена, что он не придет. Но она понимала, если Алеша должен был вообще прийти к ней, то именно сегодня. И поэтому Ира ждала. Она знала, что к нему не выйдет и не пустит к себе. Она не хотела его видеть. Но ей важен был сам факт его прихода, фраза: "Передайте ему: я не хожу, не пишу и не разговариваю" - была заготовлена у нее заранее. И все-таки, когда она произнесла ее и медсестра, поставив три розы, вышла, Ира почувствовала, что взорвала бомбу. Она взорвала ее так легко потому, что готовилась к этому целый день. Осколки разлетелись по палате, и больные повскакали со своих мест. Они прилипли к окну.
Ира встала. Она не подошла к окну. Там не было места для нее. Но ей и так было все видно.
Несколько минут, которые он шел, пересекая двор, были ее. Те, что у окна, смотрели на него, но они ничего не видели. Видела все только одна она. И она смотрела.
Вот он идет. Идет не по прямой, идет зигзагами. И это совсем не для того, чтобы дольше находиться во дворе. Нет, совсем нет. Так Алеша всегда ходил с ней: то чуть-чуть подталкивая ее в одну сторону, то волоча за собой в другую. И теперь он идет зигзагом. И Ире кажется, что по двору она идет рядом с ним.
- К такому симпатичному парню не вышла, подумать надо! - снова повторила Маша.
- В таком виде?
Больные переглянулись.
- Значит, понимает, - удивилась Маша.
Когда Ира стояла чуть дольше, чем могла, зубы у нее начинали сжиматься. Нос, который у Иры никогда не был маленьким, становился еще больше. В него словно со всей головы сливалась кровь. Все это в сочетании с нелепой косынкой из ватина на голове делало Иру похожей скорее на пугало, чем на человека.
Алеша уже за воротами. Оглянулся.
А у Иры словно кирпич давит на мозг. Ира больше не может стоять. Она ложится.
- Он смотрит, - говорит Маша, которая может хоть целый день просидеть у окна. Только руки будут трястись, и все. - Я бы на твоем месте сняла все с головы да вышла к нему.
Глаза Ира закрыла. Впрочем, закрывать их и не надо: они сами закрываются, когда она устает. А в состоянии усталости она почти все время, поэтому и глаза у нее почти всегда закрыты.
Проходит пять, десять минут - и кровь от носа начинает оттекать, лицо разглаживается. С него исчезает спазматическая гримаса. Но никакого выражения лицо не принимает. Для выражения нужна работа мимических мускулов. А Ире управлять этой мускулатурой трудно. Вот и лежит она с лицом без всякого выражения.
К Ире подходит массажистка. Она откидывает в сторону одеяло, обнажая худые Ирины ноги.
- Ну как мы сегодня себя чувствуем? - спрашивает массажистка вкрадчиво.
- А разве по мне не видно?
Массажистка смущается и начинает быстро растирать Ире ноги.
- Я сегодня счастливая, - говорит Ира. - У меня день рождения.
Наталья Петровна - высокая черная женщина, с круглым серьезным лицом. Она невропатолог, палатный врач. В этой больнице она работает уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет подряд каждое утро Наталья Петровна входила в палату очень спокойно, говорила "здравствуйте" и направлялась к кровати, которая расположена слева от дверей. Потом она переходила от кровати к кровати, постукивая молоточком по суставам, проверяя напряженность рук и ног, что-то записывая и разговаривая, обходила все одиннадцать коек.
Почему Наталья Петровна начинала обход с кровати по левую сторону от дверей, а не по правую? Возможно, потому, что левая была несколько ближе к двери? Наталья Петровна никогда не задумывалась над этим.
Теперь же, входя в палату, ей каждый раз приходилось сдерживать свою левую ногу, которая чуть ли не сама шагала влево. Это пока все, что она могла сделать для Иры. Начиная обход против часовой стрелки, Наталья Петровна очень быстро добиралась до Ириной кровати. Но Ире все равно казалось, что проходят часы. Ира следила, как Наталья Петровна пересаживалась от Екатерины Ивановны к Софье Александровне, от Софьи Александровны к Маше. И боялась. Чего она боялась? Чего нужно бояться, когда делает обход такой чуткий и добрый человек, как Наталья Петровна? А Иру все время не покидал страх. Ире было страшно, что как раз в тот момент, когда Наталья Петровна подойдет к ее кровати, Ира не сможет говорить. У нее начнутся спазмы. А говорить ведь все равно надо. И Ира будет говорить, и ей станет еще хуже. Темя опять превратится в кирпич, который начнет давить. И потом какая-нибудь одна фраза будет вертеться в голове весь день. Это будет либо фраза, которую надо было сказать, но Ира так и не сказала, либо, наоборот, которую сказали ей, и она, эта фраза, возмутила Иру своей несправедливостью.
Сегодня был понедельник. Сегодня открылась дверь, и в палату вошли двое: профессор и Наталья Петровна.
К их приходу Ира готовилась все воскресенье. К ней приходили гости, а она ни с кем не разговаривала - берегла силы для профессора. И вот наконец он пришел. Теплую желтую фуфайку Ира сняла еще за полчаса до его появления. А с головы решила ничего не снимать, боясь, что начнется спазм от холода.
Профессор шел так, как вела его Наталья Петровна. А Наталья Петровна конечно же повела его против часовой стрелки. Ира знала, что Наталья Петровна именно так и поведет профессора. И все-таки, когда она это увидела, ей стало спокойнее: значит, помнит о ней Наталья Петровна.
- Что у вас с ногой?
Профессор был маленький, плотный, лысый и удивительно благодушный.
- Да вот исхудала.
Екатерина Ивановна расставила свои толстые пухлые ноги.
- Радоваться надо!
Екатерина Ивановна посмотрела на профессора с недоверием.
- Одна похудела, авось и вторая похудеет.
Поняв, что профессор шутит, Екатерина Ивановна вздохнула.
- Пункцию сделать, - профессор отдал распоряжение Наталье Петровне, чуть-чуть повернув к ней голову.
- Нет, нет, только не пункцию, - Екатерина Ивановна спустила ноги с кровати и надела тапочки.
- А тогда домой.
- Как домой? Вы же меня еще не лечили.
- Так вы же отказываетесь лечиться. Того вы хотите, этого не хотите. Если вы больная - должны слушаться, а здоровая - идите домой.
"Может, все-таки снять косынку?" - подумала Ира, услышав, как разговаривает профессор. Под подушкой у Иры была еще одна косынка. Ира пощупала ее. "Нет, слишком тонкая, - решила она. - Будь что будет". Если бы Ира сама могла себе сделать косынку, косынка была бы и теплая, и приличная. А эту делала для нее тетя Катя. Взяла белый платок, сложила углом и внутрь положила ватин. Все это она прошила, и теперь у Иры на голове словно ватное одеяло.
- Да, да, да, да!! Когда же мы "нет" будем говорить?! - Профессор разговаривает с Софьей Александровной. - Учиться надо. Пора, Софья Александровна, пора. Ведь второй месяц уже пошел. А вы все только "да", "да", "да". К вам кто-нибудь ходит?
- Да.
- Что да? Да или нет?
- Да, да, да.
- Муж к ней ходит, - отвечает за Софью Александровну Наталья Петровна.
- Так вот, скажите мужу, пусть он вас учит говорить. Что у вас такое? Болит зуб? Скажите "зуб". Ну: "Зуб".
- Зуб, - вдруг говорит Софья Александровна.
- Прекрасно! Еще раз: "зуб".
- Зуб, - повторяет Софья Александровна.
Профессор поворачивается к Наталье Петровне:
- Ну вот видите, может же она говорить! Значит, надо учить.
Ира со страхом думала только о том, что же ей скажет профессор, если он такое говорит Софье Александровне. Вероятно, об этом же думала и Маша: она с интересом поглядывала на Иру. Сама Маша, видно, ничего не боялась.
Обогнув кровать Софьи Александровны, профессор подошел к Маше.
- Вытяните правую руку, - попросил профессор Машу. - Так. Теперь правой рукой попробуйте достать до носа.
Маша силится достать до носа и попадает в ухо.
- Хорошо, хорошо, не надо больше, - останавливает трясущуюся Машину руку профессор. - Вторую группу оставим. Где работаешь-то?
- Сторожу контору.
- А то ведь и первую можем дать. Хочешь?
- Не надо. Я сторожить буду.
- Ну как знаешь, как знаешь, - профессор подходит к Ириной кровати. Наталья Петровна открывает историю болезни.
- Зимой пошла в мороз в тонкой косынке, - начинает Наталья Петровна. - И вот теперь говорит, у нее мерзнет голова. - Наталья Петровна вкратце рассказывает всю историю Ириной болезни. - В общем, от любых действий моментально устает.
- И что же с вами происходит? - На лице профессора любопытство.
- У меня спазмы в голове.
- Откуда вы знаете, что это спазмы? Где у вас болит?
- Вот здесь, - Ира показывает рукой на темя.
- А здесь ведь, голубушка, кроме костей ничего нет. А в прошлую зиму и дней-то холодных я что-то не помню. А вы помните? - профессор обращается к НатальеПетровне. И, не дождавшись ее ответа, продолжает: - А сейчас солнце, тридцать градусов жары. А вы лежите здесь закутанная вся. Что это у вас на голове?
- Косынка.
- Что-то я таких косынок сроду не видывал. А вы видели? - вновь обращается он к Наталье Петровне. - Нет, нет, на улицу. Вот сейчас кончится обход - и, пожалуйста, на улицу. Солнце пропускать никогда нельзя. Солнце - это жизнь, это наслаждение! Солнечные дни надо ловить!
- Я больше пяти минут не могу стоять.
- Почему?!
- У меня голова кровь не держит, Я как встану, кровь вся в ноги уходит.
- Вот меня тут Наталья Петровна пугала, что вы и говорить не можете. А вот же говорите? Видели, как Софья Александровна: "да, да, да". Вот она действительно не может говорить. А вы говорить можете и должны. Ведь люди общаются посредством речи. Так-то.
Произнося это, профессор откинул с Ириных ног одеяло и провел острой стороной молоточка по подошве ног, наблюдая, как себя ведут при этом Ирины пальцы.
- Параличей нет, - сказал профессор, то ли удивляясь этому, то ли констатируя.
Наталья Петровна снова открыла историю Ириной болезни.
- Вот, - показала она профессору.
- Мда… А эндокринолог что говорит?
- Вот. - И Наталья Петровна, перевернув две странички, опять что-то показала.
- Похоже на то… Назначьте прогестерон, - решительно сказал профессор и, не взглянув более на Иру, направился к следующей кровати.
Еще одна больная, думает Ира, и профессор окажется к ней спиной. Тогда она сможет надеть желтую фуфайку. Это сейчас для Иры самое важное, потому что она уже замерзает. А когда у Иры хоть что-нибудь замерзает, пусть даже мизинец, - в голове начинаются спазмы.
Наконец Ира надела фуфайку, и тогда ее начала мучить другая мысль: сейчас ее погонят на улицу. Что же делать? Она же не может идти на улицу. Надо было сказать профессору, что ей на солнце плохо. На солнце у нее расширяются сосуды, а потом сужаются еще хуже. Ведь Наталья Петровна ничего ему не рассказала про компресс. От этого профессор ничего и не понял. Если бы Ира сама могла говорить, она бы так все рассказала профессору, что, она уверена, он бы не послал ее сейчас на улицу и не стал бы ей говорить, "что она пропускает солнце". При чем тут солнце?! Ира готова вообще никогда не видеть солнца, лишь бы выздороветь. Вот не будет ее - никому же и в голову не придет сказать, что она пропускает солнце. А она будет его миллионы и миллиарды лет пропускать!..
- Почему плачем? - профессор присел на Ленину кровать.
- У меня опухоль вырезали, куска черепа нет, я слова путаю.
- Ну и что же! - обрадовался профессор. - У меня тоже опухоль вырезали, тоже куска черепа нет. А вот разговариваю же.
Нервное отделение расположено в старом одноэтажном здании. С трех сторон здание окружено садом, с четвертой - там, где вход, проложена асфальтовая дорожка.
Ира идет очень быстро, сначала по асфальтовой дорожке, потом по тропинке в саду. Сад неглубокий: несколько метров - и тропинка упирается в забор. Ира доходит до забора и обратно к зданию. Снова выходит на асфальтовую дорожку, только теперь с другой стороны. Асфальтовая дорожка, тропинка в саду, снова асфальтовая дорожка, и так без конца. Голова у Иры горит. Косынка съехала набок. Глаза расширены и даже не мигают. Словно кто-то изнутри раскрыл их и так держит. Ира не может остановиться, она делает все новые и новые круги вокруг дома. Спазмы, которых она так боялась, ушли от нее куда-то очень далеко. И она знает, не вернутся, пока Ире будут колоть прогестерон. А вот что будет, когда ей кончат его колоть?
Об этом Ире страшно думать. Снова срыв. Снова она будет лежать, как тогда, после спиртового компресса, который она поставила себе на затылок. Ира больше не сможет этого вынести… Как отменить прогестерон? Надо идти к Наталье Петровне. Утром она просто ничего не поняла, а сейчас должна понять. Ира входит в здание. В ординаторской много народу. Ира приоткрывает двери и, поймав взгляд Натальи Петровны, манит ее к себе.
Наталья Петровна выходит к Ире. На лице ее - участие и тревога.
- Мне все хуже и хуже. Я уже сто двадцать пять кругов сделала вокруг здания. Не могу остановиться.
- Ира, но ведь ходить лучше, чем лежать.
- Но вы же знаете - это у меня просто расширились сосуды, а потом начнут сужаться, и я снова буду лежать.
- Мы ничего не можем знать заранее.
Как мягко говорит это Наталья Петровна, как душевно смотрит. Но Ира чувствует, прошибить эту стену не в Ириных силах. Наталья Петровна ни за что не отменит лекарства, которое назначил профессор. Хоть тут умри.
- Хорошо, - смиряется Ира. - Ну, а зуб Софье Александровне тоже нельзя вырвать?
- Правильно сделала, что напомнила. Но у меня нет сейчас сопровождающих.
- Я пойду. Мне все равно сейчас, куда идти, лишь бы ходить.
- Это не положено.
- А чтобы пятые сутки у человека зуб болел, это положено?
- Вот видишь, как на тебя хорошо действует лекарство, - Наталья Петровна дружески треплет Иру по плечу. - Ведь у тебя еще позавчера не было сил о себе говорить.
Софья Александровна лежит на кровати на боку, подложив под правую щеку обе руки. Видимо, она согревает свой зуб.
- Софья Александровна, вставайте, - говорит Ира, - пойдемте со мной к зубному врачу.
Софья Александровна садится и начинает шарить босыми ногами по полу в поисках тапочек.
- Да, - говорит Софья Александровна, надев тапочки.
В коридоре перед кабинетом к зубному врачу много народа.
- Зуб, - говорит Софья Александровна и идет прямо к кабинету.
- Нельзя, тут очередь, - останавливает ее Ира, - надо подождать.
Но Ира сама не может ждать. Ира должна ходить. Софья Александровна остается сидеть в кресле, а Ира выходит на улицу.
Что же делать? Как отменить прогестерон? Если от двух уколов с ней делается такое, что же будет дальше? Какую глупость Ира сделала, что не дождалась дома того врача. Ей сказали, он ее обязательно вылечит. Петр Дмитриевич необыкновенный человек и необыкновенный врач. Он вылечил дочь одной их знакомой, которая заболела от личных переживаний и даже стала слепнуть. Но Петр Дмитриевич был в отпуске, и Ира легла в больницу. А теперь, когда он приедет, Ира уже, наверное, опять не сможет говорить. А нужно обязательно Петру Дмитриевичу рассказать все, иначе получится то же самое, что с этим профессором. Потому что, если бы профессор знал про спиртовой компресс, который Ира поставила себе на затылок, и что после этого компресса Ира не переносит никаких лекарств, которые хоть сколько-нибудь расширяют сосуды, Ира уверена, он бы никогда не назначил ей этих уколов. Зато теперь Ира может сколько угодно и говорить, и бегать, и вспоминать…
…Ты помнишь, Ира, как Алеша стоял в коридоре, закрыв лицо руками. И ты это увидела, посмотрев в зеркало. Ты случайно посмотрела в это зеркало, которое висело в коридоре. Он не знал об этом и не видел, что отражается в зеркале. А отчего он так стоял? Оттого, что ты, Ира, сказала ему, когда он открыл дверь и ты увидела, что это он (а ты знала, что он пошел к товарищу, а вовсе не к тебе), ты сказала ему, что думала, будто чудес на свете не бывает. Вот и все, что ты ему сказала. А он остановился и закрыл лицо руками.
А ты помнишь, Ира, того шофера грузовика, с которым ты ехала. Ты тогда была необыкновенная. И ты ехала, и рядом этот шофер, которого ты вовсе и не знала. Но он тоже видел, что ты необыкновенная. Только он не знал отчего. А ты, Ира, знала, потому что все время помнила и чувствовала, что он у тебя есть (Алеша есть). И когда ты приехала, ты сняла трубку, и позвонила Алеше, и сказала ему только, что ездила на грузовике.
"Рядом с шофером?" - спросил Алеша.
И он тут же приревновал тебя, потому что ему казалось, что главное - это ехать в машине. И что если ты едешь в машине, то неважно, кто рядом, но обязательно должно возникнуть в машине нечто необыкновенное, как тогда, когда ты ехала с ним и вы не могли ни двинуться, ни говорить и сидели как две застывшие мумии.