Вниманию сегодняшних читателей представляется первая Интернет-публикация первой книги из знаменитой трилогии писателя ("Семигорье", "Годины", "Идеалист"), которая с успехом выдержала более шести переизданий. Ибо именно этот роман, как и его герои, всегда и по праву оставался наиболее востребованным и любимым читателями самых разных категорий и возраста.
Он начинает повествование о разных и увлекательных судьбах своих героев на фоне сложных и противоречивых событий, происходящих в нашей стране на протяжении середины и до конца прошлого XX века. Эта книга трилогии - о событиях предвоенных 30-х - 40-х годов, пропущенных через пытливый ум и чуткую душу главного героя трилогии - Алексея Полянина, которого автор сделал выразителем для своих впечатлений, пережитых за долгую и трудную, но общепризнанно выдающуюся жизнь. В этой книге мы также начинаем знакомиться и со многими другими персонажами трилогии, которые потом пойдут по жизни рядом с Алексеем, либо, так или иначе, окажут своё влияние на становление в нём настоящего Человека…
Содержание:
Владимир Корнилов - СЕМИГОРЬЕ 1
УТРО 1
ВАСЁНКА 2
НА НОВОМ МЕСТЕ 7
ВОЛГА 9
В ПОЛЕ 11
ЛЕСНИК 12
ЧУВСТВА 13
ГРИБАНИХА 17
ЖЕНЬКА 19
МАКАР 22
ЮРОЧКА 23
ВАСИЛИЙ 26
БАНЬКА 29
В ПРАЗДНИК 30
У ТУНОШНЫ 34
МАЛЕНЬКАЯ СОБАЧКА 34
У РОДНЫХ 36
ИВАН ПЕТРОВИЧ 44
ВОЛЬНИЦА 52
ПЕРЕМЕНЫ 55
ПЕРЕПУТЬЕ 59
ЕЛЕНА ВАСИЛЬЕВНА 60
У КОСТРА 63
СТЕПАНОВ 70
ВЫЗОВ 72
ЛЮБОВЬ 76
КИМ 78
ПЕРЕД ЛИЦОМ ВОЙНЫ 82
УХОДЯТ НА ВОЙНУ… 90
Примечания 91
Владимир Корнилов
СЕМИГОРЬЕ
Светлой памяти матери и отца посвящает
автор
И пробудился Разум,
И стал Человек.
Надпись на скале
УТРО
За дрёмными дальними лесами прояснело небо, и Волга, лениво сваливая к берегам туман, обозначилась недвижными в рассветной сумерети плёсами.
В селе, на взгорье закричали первые петухи. Ранний их крик не потревожил пустынную улицу, заглох среди плетней и мокрых от росы крыш.
Солнце высветило холмы, дома, одинокую среди берёз колокольню.
Распахнулся над Семигорьем простор.
Петухи на этот раз запели хором. Щёлкнул на краю села кнут. Звук, как будто стелясь, прошёл над освежённой ночным покоем улицей, эхом отозвался на опушке бора. Дробно, как в барабан, застучал палочками о сухую доску подпасок.
Село пробудилось.
В домах хлопали двери, во дворах бренчали подойники, кокотали и суматошились у колод куры. В громкий говор баб врывались сердитые окрики мужиков.
Из всех дворов выгоняли скотину. Овцы, тесня друг друга, вываливались из распахнутых калиток, сбивались в кучу и замирали, испуганно прядая ушами. Коровы выходили из ворот вразвалку, их выпуклые глаза недоверчиво косили. Широкая улица заполнилась топотом, мычанием, блеяньем, наконец стадо, подгоняемое криками, щёлканьем кнутов и собачьим лаем, в туче пыли выкатилось за околицу.
Появились хозяйки с вёдрами, заскрипели колодезные журавли. Слышно стало, как где-то отюкивали топором лесину. От конного двора с мягким топотом лошадей и весёлым постукиванием колёс отъезжали подводы. На задах жалобно мычали привязанные телята. Словом, с этого раннего часа в большом селе Семигорье, век назад вставшем на торговом пути от Волги к Вологде, начался обычный день.
У Гужавиных в то утро выгнала скотину Зойка. Босая, в помятом белом платье, в котором она и спала, с распущенными косицами, Зойка шлепком толкнула свою Красавку за калитку и, потирая кулаком глаз, сладко потянулась, принимая на заспанное лицо, на плечи и руки ясную свежесть утра. Солнце уже глядело из-за леса на село, покатые крыши, подсыхая, дымились. Роса посверкивала на кринках, вверх дном надетых на плетни, на картофельной ботве, на жёлтых лепестках подсолнухов. Тень от домов и деревьев разрезала на полосы залитую солнцем улицу. Зойка щурилась, когда белые куры вдруг выбегали из тени на свет.
А петухи расходились вовсю. Они горланили во дворах, и Зойка, закрыв глаза и хитро улыбаясь, слушала их задорный переклик.
"По деревне-е! Слуша-а-ай…" Это - соседский, лесника, его величества Леонида Ивановича Красношеина! Горлопан надутый! Ишь, разорался! Погоди, пьяной ягодой вот накормлю, поикаешь у меня под плетнём!
Из другого порядка, от маленького, в три окна, домика под соломой, где раньше с приёмышем Кимом, а теперь одиноко жила бабка Грибаниха, нёсся звонкий и печальный, как голос кукушки, крик молодого петушка:
"Зойка, вста-а-ла! Зойка вста-а-ла! Пироги на сто-ол!"
- Ишь ты, какой добрый!.. Фига с два, от Капки дождёшься… - отвечала петушку Зойка.
Два петуха ввязались в разговор. Один, от дома Ивана Митрофановича Обухова, председателя сельсовета, на всё село кричал-спрашивал: "Как живёте-е-е?!" Петух от дома Петраковых глухо, со старческим хрипом, отвечал: "Нелегко-о-о…" "Ещё бы легко! - думала Зойка, слушая петраковского петуха. - Одна крутится, а ртов-то!.. Отец был - за кусками не бегали. Теперь каждому в рот смотрят…"
У дома, под обгорелыми ветлами, кричал петух Жени Киселёвой, первой в округе девки-трактористки. Петух был боевой, голосил на всё село, никого не признавая.
Чей-то петух окликал: "У колодца?! У колодца-а?!" И какой-то другой, незнакомый, напористо его поддерживал: "Неси-и воды-ы! Неси-и воды-ы-ы…"
В общем переклике Зойка услыхала ещё один знакомый переливчатый голос. Петушок кричал с дальнего края села, от дома Макара Разуваева, эмтээсовского механика. Хоть кричал он вдалеке, за молчаливой церковью, выпиравшей из зелени берёз крестом и потускневшей колокольней, Зойка различала его весёлый голос: "Утро земле-е!.. Ра-адуйте-есь!.."
- А ты что молчишь? - обернулась Зойка к своему петуху, похаживавшему среди кур важно, как продавец сельпо среди товаров. - Что молчишь?! - Зойка топнула ногой и махнула на петуха руками. Петух вскинул крылья, боком шарахнулся к крыльцу, уставил на Зойку круглый настороженный глаз. И вдруг, вытянув шею, закричал: "Капитолина встала-а-а! Вста-ала!.." - Зойка вскинула испуганные глаза на ещё закрытые окна, укоризненно покачала головой. "Дурак!" - сказала она, выпятила полные, как будто надутые губы, отошла к калитке, умостила ноги на поперечине, чтобы стать выше, и поглядела за жниво, вдаль, где внизу, за открытым взгорьем с сосной, отшатнувшейся от бора, нежилась в песках и зелёных луговых тальниках ещё дремотная, ещё косматая от белого августовского тумана Волга. Взглядом Зойка дотянулась до Волги и сразу, как в воду, окунулась в другой мир: и важный сон, который она не доглядела в сене, на своей дерюжке, и петухи-крикуны, избы и дворы с их голосами и хлопотнёй - всё для неё перестало быть. Зойку будто приподняло к высокому чистому небу, и всё заиграло в ней на другой лад. И прихлынули к ней её радости, которые с весёлой жадностью, будто на лету, она хватала у ветра, у земли, у Волги, в лесу и в лугах - везде, куда носили её крепкие быстрые ноги.
Зойка заторопилась, спрыгнула на землю и взялась было рукой за калитку, чтобы распахнуть её и бежать на Волгу, но случившаяся в селе перемена привлекла её внимание. Во дворах лаем зашлись собаки, вдруг оборвались бабьи голоса. Когда Зойка выглянула за калитку, бабы уже спешили к плетням, а ребятня и старухи липли к окнам: мимо сельпо, поспешая, ехали две подводы. Первая подвода была с кладью, накрыта холстиной и туго перевязана верёвками. Из-под холстины с одной стороны высовывался угол чёрного чемодана, с другой - плетёный бок большой корзины. Обгоняя первую подводу, по тропке у самых домов быстро шёл незнакомый дяденька в очках. Он был в чёрной, как у лесника, распахнутой у ворота гимнастёрке, чёрных брюках и в городских ботинках. В руке держал платок и платком часто вытирал подбородок и лоб. Дяденька замечал любопытные взгляды, хмурился и спешил пройти мимо окон, и всё-таки время от времени приостанавливался и нетерпеливо смотрел на вторую, отставшую от первой, подводу, на которой, локтем опираясь на обшитый мешковиной тюк, лежала женщина и рядом с ней, свесив с телеги длинные ноги, сидел парень. Люди были нездешние, по одежде и вообще по виду - городские и, по вещам судя, прибывшие не в гости. А лошадьми правили семигорские мужики Пётр Плохов и Иван Батин.
Пётр Плохов прокатил мимо Зойки, остановил первую подводу у дома лесника. Дяденька в очках перебежал улицу, быстро поднялся на крыльцо, пальцем нетерпеливо постучал в окно.
Вторая подвода остановилась почти рядом с Зойкиной калиткой, и Зойка теперь могла до пуговички рассмотреть парня и городскую женщину.
Зойка наблюдала как парень, заметив её, потянулся к нагрудному карману коричневой вельветовой куртки, вытащил очки, стесняясь, надел их на конопатый нос, рогульки заправил за уши. Сквозь очки он несмело посмотрел на Зойку.
"Ну, смотри, смотри, - милостиво разрешила Зойка. Её глаза от любопытства блестели, будто чёрные камушки-окатыши, вынутые из ручья. - Ну, поглядел?.. Вот ещё на моё ухо посмотри. Ухо у меня, сестра моя Васёнка сказывала, красивое…"
Зойка отбросила расплетённую косичку с уха, повернулась к парню щекой, как будто задумчиво уставилась в даль. "Или вот ещё руку посмотри. Рука у меня тоже ничего…" Зойка уронила руку поверх калитки, покачала полной, золотистой от солнца рукой.
Парень на подводе будто застыл. Сутулясь, он сидел и не сводил с Зойки глаз. Женщина, видно, лежать устала, приподнялась, откинула назад голову с пышными, закрывавшими половину лба волосами, повернула к Зойке красивое лицо. Долгим, внимательным взглядом посмотрела на Зойку, улыбнулась невесёлыми губами.
- Подойди к нам! - позвала женщина мягким медленным голосом.
Зойка вспыхнула, затаилась у плетня.
- Какая милая, здоровая девочка! - сказала женщина. - В Москве редко видишь таких…
Зойка чуть не вскрикнула от изумления. Она думать не думала, что эти люди и парень из Москвы! Она приникла к калитке, по-новому, тревожно и заискивающе смотрела на парня, как будто в этом парне было что-то важное для неё.
Не так давно, когда на этом самом месте, где сейчас стояла подвода, растекался лужами и ручьями последний грязный сугроб, Зойка, томимая весной и мечтами, написала письмо. Три дня она уговаривала Васёнку:
- Васёна, Васёнушка, ну, купи мне конверт с маркой. Ну, купи… Мне так нужно!.. - Она уговаривала, и Васёнка в конце концов развязала свой платочек:
- Ведь на баловство, Зойка. Лучше на платье тебе скопить!
- Платье потом. Васёнушка! А это - сейчас.
Зажав в кулак двугривенный, она понеслась к сельсовету. В тот же день в настоящем конверте с наклеенной красной в зубчиках маркой через почту ушло письмо. Дрожащей от усердия рукой на конверте было написано: "Город Москва, столица, школа № 13, тринадцатому по списку ученику". Зойка упрямо верила, что самое несчастливое число, назло кому-то, обязательно обернётся для неё счастьем! В письме она звала тринадцатого по списку ученика крепко и хорошо дружить. Зойка теперь, нарочно пять раз на дню попадалась на глаза Марусе - почтальону. Ответ не шёл. И вот… - не письмо - сам живой парень из Москвы!..
Зойка тихо вышла из калитки, потупясь, стояла, босой ногой оглаживая траву.
Женщина высвободила из-под пальто ноги в туфлях, села.
- Тебя как звать? - спросила женщина.
- Зойкой…
- Как вы здесь живёте, девочка? - как-то печально спросила женщина.
Зойка качнула полными плечиками.
- Кто как… - сказала она неопределённо и, спохватившись, быстро-быстро заговорила: - У нас туточки хорошо! Во-он, за полем, Волга, а перед тем вон бором - Нёмда. А в бору грибов!.. Если все брать, на коне не увезёшь!.. А вы из Москвы? Из самой-самой?.. А ты где там учился? - спросила она парня. - В тринадцатой?
- В сто тринадцатой.
- Правда?! И по списку ты тринадцатый?!
Парень смутился, снял очки, сунул в нагрудный карман.
- Не помню, кажется, восемнадцатый, - пробормотал он.
- Это же близко! - крикнула Зойка. - Письмо тебе не передавали? В настоящем конверте. Красная марка. Отсюда, из Семигорья?!
Если бы парень набрался смелости и посмотрел, он увидел бы, что глаза на круглом Зойкином лице блестят ослепительней, чем река под солнцем. Парень не успел ответить.
Быстрый дяденька в очках как будто вырос у подводы, оживлённо сказал:
- Ну, кажется, всё в порядке! Знакомьтесь: это - моя жена, Елена Васильевна. Это сын, Алёшка, охотник, рыбак, спортсмен и прочее.
Из-за дяденьки выступил лесник Красношеин, и Зойка в изумлении отступила на шаг: он, сосед ли это? Зойка знала лесника как самого важного человека на селе. С ним, молодым, первыми здоровались старики, для него, как для жданного гостя, хозяйки варили пиво, в их доме даже скупая Капитолина выставляла на стол всё: и огурчики, и грибки, и мёд-слезинку, и копчёное, и варёное, и жарёное…
Лесник и сам чувствовал свою важность: ходил лениво, постукивая пальцами по своей командирской планшетке. И вот - ну и карусель! - лесник шагнул к подводе и согнулся, как коромысло. Фуражку он держал в руке. И когда осторожно здоровался с женщиной на подводе, его всем известная командирская планшетка, которую он носил через плечо на узком ремешке, свесилась и качалась на шее, как ботало на быке. Он долго жал парню руку и говорил: "Рад буду помочь… рад буду… рад…"
Дяденька в чёрной гимнастёрке платком вытер лоб и шею.
- Ну, что же, теперь нам осталось перебраться в посёлок. Это на той стороне?
Лесник живо откликнулся:
- Совершенно точно. Мы это живо сорганизуем!
Он подбежал к первой подводе и скомандовал Петру Плохову:
- А ну, давай к перевозу! - И быстро пошёл вперёд. Обе лошади затрусили рысью к реке. Зойка видела, как парень Алёшка тихонько надел очки, обернулся и долго смотрел в её сторону.
Подводы скрылись под косогором. Пыль, жёлтая от солнца, поднялась с дороги, медленно осела на поле.
"А дяденька, видать, начальник!" - подумала Зойка и вдруг крикнула на всю улицу:
- Ну и карусель!.. - И понеслась через калитку к крыльцу, на сеновал.
- Витька! Витька! Что я видела! - кричала Зойка, в торопливости запинаясь ногами о перекладины лестницы.
Витька лежал в сене, закинув руки за голову. Он не пошевелился, не открыл глаз, но Зойка знала, что брат не спит.
- Витька! Послушай!
Витька молчал. Зойка внимательно посмотрела в деланно-спокойное лицо брата, толкнула в плечо.
- Всё думаешь!.. - сказала с упрёком.
Внизу хлопнула тяжёлая дверь, заскрипели перекладины лестницы.
- Капитолина лезет. Прячься! - шепнула Зойка и, перекатившись с боку на бок, как мышь, юркнула в выкопанную в сене нору. Витька не двинулся, только скосил глаза на лаз.
На сеновал поднялась Васёнка, на плечах платок, ноги босые.
- Капа ругается! - строго сказала Васёнка и, не удержав себя, засмеялась. - Шли бы в дом. Отец уж ест. Ты, Вить, как поешь, приходи на Заовраженское поле. Макар наказывал.
Витька приподнялся, рукой сдвинул упавшую на глаз чёлку.
- Сам наказывал! - спросил он недоверчиво.
- А ты сбегай! Спытай, коли не веришь! Ну, я побягу, уж в колесо звонят… - Васёнка, как все в округе, говорила мягко и певуче.
Она сняла с плеч платок, повязала голову, наглухо закрыв гладкие тёмные волосы. Теперь на её загорелом, круглом, как у Зойки, лице чернели одни только глаза. Она подняла с сена грабли, перехватывая их ловчее, подкинула на руке.
Зойка высунулась из своей норы, морща нос и сдувая свисающие со лба сенинки, завистливо следила за Васёнкой. Вдруг вспомнила про гостей и завопила:
- Васёнка! Что я тебе скажу! - Она выкатилась из норы, села, поджав под себя ноги, и, хлопая ладонями по коленям, торопилась рассказать: - К леснику твоему какой-то начальник приехал! Весь в чёрном, в очках. Красная Шея перед ним и так, и этак, ну, всю важность порастерял!.. А с начальником ещё парень Алёшка, из Москвы, такой… ну, тоже в очках… - Зойка запнулась, уткнула лицо в руки. Васёнка вдруг захохотала звонко, вскинула на плечи грабли, легко сбежала по крутой лестнице. Хлопнула на дворе калиткой.
ВАСЁНКА
1
Васёнку, старшую дочь кузнеца Гаврилы Федотовича Гужавина, долго не звали красавицей - среди бойких деревенских девчат была она неприметна, как уточка в стае. Тонка, ростом не выдалась, плечи худенькие, подобранные. Лицо округлое, будто ладошками оглаженное, казалось маленьким оттого, что Васёнка, как и её матушка, Анна Григорьевна, волосы туго зачёсывала назад и косу укладывала на затылке в узел. Лоб выпуклый, нос сёдлышком, губы в меру полные, на людях стеснительно сомкнутые. Девка как девка! К тому же ещё молчалива и уступчива, и нет в ней совсем того задора, который иную без красоты на первое место ставит. Строгие матушкины руки с детства придерживали её, и Васёнка не знала ни волюшки, ни весёлых игрищ среди сельской ребятни.
У заросшего травой крыльца она баюкала на щепке куклу - морковку, подолгу сиживала на грядке в огороде: матушка, придерживая тяжело нагруженный подол, сажала картошку, а Васёнка гибким пальчиком выковыривала из мягкой земли семечки с белым усиком. Выковырнет - себе на зубок положит, потом безротой кукле подносит. Как-то увидела мать дочкину столовую, принесла из дома горсть белых семечек. "Ты, доча, семя не выкидывай. Ты вот так в землю клади, - показала мать. - Так добрые люди делают…"
И Васёнка, слушая мать, старательно исполнила первую в своей жизни работу.
Чуть поокрепла Васёнка - мать подала ей серп. "Пошли-ка, доченька, в поле. Хлебушко поспел!" Повязала ей голову платочком, взяла узелок с едой, повела на полоску. Васёнка наловчилась жать сухо потрескивающую под серпом рожь, снопы вязала не хуже матери, на току цепом била старательно, боялась, что мать осердится, цеп отберёт.