Энтони Берджесс - известный английский писатель, автор бестселлеров "Заводной апельсин", "Влюбленный Шекспир", "Сумасшедшее семя", "Однорукий аплодисменты "Доктор болен" и еще целого ряда книг, исследующих природу человека и пути развития современной цивилизации.
В бармене Пигги Хогге нежданно оживает творческий дар прежнего Эндерби - его желание и способность писать стихи. Сталкиваясь со всеобщей профанацией искусства, он бежит на Восток, где отдает все, включая вновь обретенное имя, за возможность работать со словом. Волны времени забирают у поэта даже кровного врага, и они же дарят ему, словно Афродиту, юную музу нового времени.
Поэт, сталкиваясь с тотальной профанацией искусства, бежит от пластмассово-синтетического мира в себя, но платит за это потерей творческого дара. Благодаря или вопреки лечению доктора Уопеншо, в бармене Пигги Хогге проступает личность Эндерби, его желание и способность творить. Теперь Поэту нужно только Слово…
Содержание:
Часть первая 1
Глава 1 1
Глава 2 6
Глава 3 12
Глава 4 19
Часть вторая 24
Глава 1 24
Глава 2 30
Глава 3 36
Приложение 45
Примечания 45
Энтони Берджесс
Эндерби снаружи
Посвящается Деборе
Esperad todavía.
El bestial elemento se solaza
En el odio a la sacra poesía
У se arroja baldón de raza a raza .Рубен Дарио
Часть первая
Глава 1
1
- Лично я, - сказал клиент у стойки бара, - персонально, это назвал бы… пусть любой другой называет как хочет, мне плевать, черт побери… - Хогг, склонившись в полупоклоне, почтительно слушал, насухо вытирая стакан, из которого шумная женщина, актриса или еще кто-нибудь, пила и ела "Пиммз Номер Один". - Но от себя скажу, я бы это назвал… - Хогг отдраивал несмываемую веронику помады, ожидая в высшей степени идиосинкразической развязки: не соответствующе соответственного слова, а слова, соответственно соответствующего личному, персональному представлению клиента о соответствии, - неприкрашенной вольностью. - Хогг глубже склонился с микроскопическим неудовольствием. Он сам некогда занимался словами (нет, до сих пор… только это лучше держать под замком: говорят, времена те прошли-проехали, на смену прут напролом времена пустоголовых ломовых извозчиков; те, кто так говорит, лучше знают; в любом случае, утверждают, будто лучше знают. И все-таки…). - В конце концов, имя есть имя. - Нельзя так выражаться, как этот мужчина. Это ложь неприкрашенная, а вольность - чертовская. Хогг очень многому научился за время общения с солью земли, барменами и им подобными. Однако бесстрастно сказал:
- Очень любезно с вашей стороны, сэр, подобное отношение.
- Еще бы, - бросил клиент Хоггу слово, будто чаевые.
- Только название не в мою честь дано, сэр, если можно так выразиться. - Хорошо, правильно: истинный бармен. - Можно сказать, меня сюда взяли, потому что оно уже так называлось.
- Всяких Хоггов полным-полно, - сурово заметил клиент. - Тот самый святой, что открыл школы для ребятишек в лохмотьях. Без лохмотьев не примут, это как бы школьная форма. Еще лорд Хогг, который отказывался становиться премьер-министром, а ему и не предлагали, поэтому он расхаживал кругом, звонил во все колокола, проклинал всех и вся.
- Был еще Джеймс Хогг, поэт, - опрометчиво добавил Хогг.
- Поэтов приплетать сюда нечего.
- По прозвищу "эттрикский пастух", если можно так выразиться. Поп в шерстяных чулках.
- И религию тоже. - Клиент, не обедавший, кроме виски, производил все больше шуму. - Мне, к примеру, вполне могла достаться фамилия Жопин. Смотри на цвет кожи, на веру, сильно не ошибешься. Я каждого принимаю таким, каким вижу. - Он распахнул пиджак, словно крылья, продемонстрировав зеленые подтяжки. Хогг беспокойно оглядывал почти пустой бар. Часы показывали без пяти три. Обслуживавший посетителей официант Джон, сардонический высокий испанец, стукач старшего управляющего, все подмечает. Хогг слегка вспотел.
- Я имею в виду, - взволнованно растолковывал он, - бар называется "Поросятником" в честь того, кто еще до меня тут работал. - Джон-испанец ухмылялся в другом конце зала. - Сэр, - добавил Хогг.
- Я говорю, не сильно ошибешься.
- Дело в том, - настойчиво рассказывал Хогг, - что среди основателей этих отелей с самого начала был Хогг. Принес им удачу и умер. Они были американцы.
- По мне, что американцы, что нет. Мы оба раза сражались бок о бок. Хорошего от них ровно столько же, сколько плохого. Надеюсь, они про нас то же самое скажут. - Клиент толкнул к Хоггу пустой стакан, который поехал, как детский десятитонный грузовик размером со спичечный коробок.
- Того же самого, сэр? - спросил Хогг с пробившейся сквозь озабоченность барменской гордостью.
- Нет, попробую чего-нибудь ихнего. Раз янки заведением заправляют, должны знать, что к чему. - Хогг не понял. - По-ихнему - бурбон. Вон из той бутылки с черномазым. - Хогг отмерил двойную порцию "Олд Растуса". - И с фирменной водичкой, - добавил клиент.
Хогг наполнил из крана кружечку в виде свинки. Позвенел деньгами и пояснил:
- Они не желают обманывать, такая у них политика, можно сказать. Говорят, потребители в Штатах любят настоящие вещи, и тут то же самое будет. Поэтому должен быть Хогг.
Клиент, как будто проверяя, не сломана ли у него шея, медленно вывернул голову, оглядев "Поросятник", - один из многочисленных баров с эксцентричными названиями в высоком, но тощем отеле, новой лондонской гордости. Вместе с баром "Уэссекс-сэдлбэк" , где в данный момент масса толстошеих ротарианцев потела над жаренными на углях хрящиками, он занимал почти весь десятый этаж. Из окон бара (испещренных штампованными отпечатками копытцев, как бы в виде предупреждения) видна была добрая часть осеннего Лондона. Кварталы офисов обезьяньей архитектуры, оловянная река; деревья, повестками рассылавшие листья по всему Вестминстеру; Рен со своим Богом, наивные простачки; пыль от унесенных ветром резиденций вигов. Однако клиент посмотрел лишь на фриз с хохочущими, кувыркавшимися, откормленными на убой хрюшками, на скамьи в виде свиней с проломленными спинами, куда были вставлены пепельницы: пластмассовые корытца с пластмассовыми хризантемами. Снова повернулся к Хоггу, кивнул с ворчливым одобрением, словно все это устроил он, Хогг.
- Уже закрываемся, сэр, - сказал Хогг. - На посошок, сэр?
- С моей фамилией не посмели б хохмить, - заявил клиент. И с удовольствием подмигнул Хоггу. - Хотя я и шанса бы не дал. Фамилия - личная собственность мужчины. - Он приложил к носу палец, как бы желая унять воспаление, жестом, который мачеха Хогга называла "Гарри-сифилитиком", продолжая подмигивать. - Со мной не пройдет. - Самодовольно ухмыльнулся, будто отвоевал собственную фамилию и собирается нести домой, жадно прижимая к груди. - Теперь чего-нибудь нашенского после ниггерского. Маленько поправиться. У-ху-ху. Крошка-женушка заждалась. - Хогг смело плеснул скотч в стакан из-под бурбона. Джон глаз не спускал с пары своих уходивших клиентов.
- Электрические пастухи, - изрек один из них, вполне может быть, свиновод, однако, похоже, не совсем себя чувствовавший в "Поросятнике" как дома. - К тому идет, осмелюсь сказать. - Он был в компании с мужчиной в клерикальном сером, болезненно бледным, как бы вследствие существования на страховые премии. Оба кивнули Джону-испанцу и вышли.
Джон показал им барочную усыпальницу золотых зубов и сказал:
- Жентильмены. - Потом собрал стаканы, понес к стойке, чтоб Хогг вымыл. Хогг с ненавистью посмотрел на него.
- А я скажу, - сказал единственный оставшийся клиент, - это позор для фамилии твоего старика папаши. Вот как надо на это смотреть. - И осторожно спустился со стула. Джои кланялся, кланялся, со сплошными кусками ломаных дублонов во рту. Клиент с ворчанием запустил руку в брючный карман и вытащил полкроны. Отдал Джону, а Хоггу не дал ничего. Джон кланялся и кланялся, глубже, глубже обнажая золотые залежи.
- Фактически, мамаши, - поправил Хогг.
- А? - прищурился на него клиент.
- Я имею в виду, Хогг - фамилия моей мамаши, а не папаши.
- Я пришел сюда не для того, - провозгласил клиент, - чтобы ты передо мной тут писался. - Теперь наружу вышла определенная низость. - Посматривай за собой.
Хогг помрачнел. Снова он слишком далеко зашел. И этот жуткий Джон, как и прежде, опять стал свидетелем. Только он правду сказал. Хогг - девичья фамилия едва помнившейся нежной женщины, которая пела под собственный аккомпанемент "Все проходит", пока "банксия" и "макартни" и "викурайана" за открытым французским окном тщетно соперничали с ее ароматом. А фамилия отца, слушавшего, пуская кольца дыма "Пробежавшей Тучки", фамилия отца была…
- Я, как всякий, люблю посмеяться, да только посматривай, вот и все. - И клиент ушел с виски в желудке, которое бормотало ааархброххх. Хогг остался лицом к лицу с Джоном-испанцем.
- Пуэрко, - сказал Джон, таким образом переводивший фамилию матери Хогга. - Еще раз заговори про поэтов, плохо будет. Вылетишь отсюда, и правильно, черт побери.
- Шпик, - огрызнулся Хогг. - Докладывай Холдену, если хочешь. Плевал я на все, вместе взятое.
Старший управляющий Холден, крупный мужчина, прятавшийся за секретаршами и цветочными крепостными валами, был американцем, порой выдавая себя за канадца. В какой-то связи с американской торговой политикой любил поговорить о крикете.
- На сей раз диктофону скажу, - щедро пообещал Джон. - На сей раз немного. В прошлый раз очень много.
Ну, в прошлый раз Хогг фактически не виноват. Явилась обедать компания толстеющих молодых телевизионных продюсеров, которые хрустели арахисом под мартини, говорили "йя" вместо "да", громко обсуждали сексуальные mores конкретных известных актрис, и естественно перешли к дискуссии о поэзии. Что-то неправильно процитировали из Т.С. Элиота, и забывшийся Хогг их поправил. Заинтересовавшись, они принялись его испытывать на других поэтах, ни про одного из которых - Ванн, Гейн, Ламис, Харкин и тому подобное - он в жизни не слышал. Видно, сначала телевизионщики насмехались над ним, простым барменом, за познания, а теперь насмехались над ним за незнание. Вожак йякальщиков подзаправился горстью соленых орешков, заброшенных в рот ладонью-лопатой на манер кушающего рис малайца, самодовольно ухмыльнулся при этом и невнятно промямлил:
- Ням-дерби.
- Кто? - уточнил Хогг. И затрясся. У поросячье-розового (точней сказать, свиноветчиннорубленого розового) потолка парила призрачная девушка со свитком в руке, с царственными перламутровыми плечами над бальным платьем в стиле Регентства. Слишком хорошо известная Хоггу. Разве она его давным-давно не покинула? А теперь ободряюще улыбалась, хоть свиток кокетливо не разворачивала, allumeuse. - Эндерби, выговорите? - переспросил Хогг, хмурясь и дрожа под белым морозным барменским нарядом. Девушка скользнула вниз, прямо ему за спину, положила ладонь на макушку, сунула прямо в глаза широко развернувшийся свиток. И Хогг услыхал, что уверенно, словно угрозу, цитирует:
В длиннохалатное воскресенье колокола вломились.
Центральное отопление нежит бездетные пары,
обутые в тапки.
Вовремя пришли газеты, обед в непомерном достатке
Распевает в духовке. На мягких коврах развалились
Худенькие пантеры-котята, в игре без царапок
сцепились…
- Ох, Иисусе…
- Сонет, еще не…
Хогг испепелил взглядом маленького жестикулировавшего мужчину, готовый сказать: "Только пикни". Но вместо этого решительно продолжал:
Тельца крепкие, язычки чистые, лапки
Незагрубевшие. Вина все еще молоды, сладки.
Магнитофоны без аккомпанемента распелись…
Тут явился другой телевизионщик, которого все явно ждали, очень похожий на прочих, сплошь тесто. В него страстно вцепились, крича:
- Таверна "Минетта"…
- "Гудис" на Шестой авеню…
У стойки стоял одинокий мужчина, заказывал, тыкая пальцем; в темных очках, рот разинут на Хогга, окутан дымом сигареты. Посетители за столиками, слыша вторжение стихотворных рифм в бесформенную болтовню, разом оглянулись на Хогга. Джон-испанец с гнусной радостью стоял, тряс головой.
- Хватит нас стихами кормить, - оборвал Хогга главный пожиратель арахиса. - Еще мартини.
- Обождите, - заупрямился Хогг, - черт возьми, секстета.
- Ох, пошли, - сказал вновь прибывший. - С голоду умираю. - И все с гвалтом повалили в "Уэссекс-сэдлбэк", лапая друг друга и йякая.
Хогг мрачно повернулся к мужчине в темных очках и сказал:
- Могли бы обождать секстета, черт побери. Никакого нынче воспитания. Это ж чудо, а они не поняли. Столько лет я пытался сделать эту вещь, и сейчас только вышло. - Он вдруг почувствовал себя виноватым, начал оправдываться: - Впрочем, это другой, не настоящий я. Долгая история. Называется реабилитация.
- Nye ponimayu, - сказал мужчина. И поэтому снова принялся тыкать пальцем. Хогг, вздыхая, отмерил в большой шар аперитив "Железный Занавес" с запахом глицерина. Надо хорошенько за собой посматривать. Он ведь теперь счастлив, правда? Полезный гражданин.
Именно после того случая его вызвали к мистеру Холдену, безнадежно лысевшему, как бы задавшись целью попасть в журнал "Тайм". Мистер Холден сказал:
- Не в ту калитку ты пробидл, йя. Держи биту прямо, да с питчера глаз не спускай. Отель у нас респектабельный, ты тут мелькаешь, весь в белом, вот какой у тебя имидж, йя. Повезло тебе сюда попасть после такой короткой профессиональной разминки. Раньше быдл свободным игроком, в досье сказано. Ну, как бы там ни быдло, руководство это не интересует. Хотя начинает казаться, что будто бы не совсем комель фон. Ну, что быдло, прошло. Сливки мирового сообщества входят в наши двери. Им не надо, чтоб бармены советовали выражаться почище. Еще что-то про наш винный погреб сказал клеветническое, только это он, может быть, и приплел, так пропустим. Помни, самое в тебе ценное - это фамилия. Держи биту, браток, или останешься без очков.
Прошло? То есть было в прошлом. Хогг сделал там что-то противозаконное, вскоре переставшее возбраняться законом. Если кто-нибудь разнюхает, его выставят в телевизоре, запихнутого начинкой сандвича между мусорщиком, коллекционером мейсенского фарфора, и банковским клерком, научившим собаку курить трубку. В лучшем случае курьез. В худшем - предатель. Чего? Предателем чего его будут считать? В данный момент, через месяц, Хогг хмуро сверял выручку с рулончиком в чековой кассе, которая несколькими оборотами регистрирует каждую сумму. Деньги надо отнести в коробочке в гигантскую гремучую сокровищницу отеля, полную арифмометров, которые - по утверждению Ларри из бара "Арлекин" наверху, - соответственно запрограммированные, могут заглянуть тебе прямо в душу. А потом у него назначена встреча. На (грудь Хогга минимально разбухла) Харли-стрит. Прямо в душу? Он чувствовал беспокойство. Только, черт побери, он же наверняка никому ничего плохого не сделал? Когда Джон Мильтон ежедневно пахал от звонка до звонка, переводя на латынь Кромвеля, разве ему то и дело не говорили: "Хорошую ты приколотил к стенке штуку про Фэрфакса и осаду Колчестера. Продолжай в том же духе"? Он, Хогг, ничего к стенкам не приколачивал, хотя, Бог свидетель, однажды в ту пору… просто…
- Брат мой, - рассказывал Джон, - сейчас в Танжере работает. В Тошниловке Большого Жирного Белого Пса, чертовски дурацкое названье для бара. Билли Гомеса каждый знает. С ножом хорошо обращается в трудных случаях, вот так вот, старина. - Он издал кровожадный пискляяяяяявый звук, вонзив призрачный стилет в спрятанные Хоггом пудинги. - Стихи читал, а теперь перестал. Хорошие стихи. Испанские. Гонсало де Берсео, Хуан Руис, Ферран Санчес, Калавера, Хорхе Манрике, Гонгора, - хорошая поэзия. В долбаной Англии слишком холодно для хорошей поэзии. В англичанине fuego нету. Как в распроклятой рыбе, hombre.