Страна моего детства

Мы живем на берегу Вечности, нанизывая на свою память собственные "годовые кольца", чтобы однажды тоже перейти по ним в ставшую близкой и родной звездную Бесконечность… Но пока, но сегодня, но сейчас, мы замедлим шаги, чтобы ненадолго оглянуться и еще раз воссоздать в своей памяти ставшую уже сказочной страну нашего детства, в которой ушедшее навсегда время все еще

мерцает светом давно угасших звезд…

Содержание:

Михаил Строганов - Страна моего детства 1
- Тростинка на ветру… 1
- Когда-то, много лет назад… 1
- Костры моей памяти… 2
- Тайное и явное 2
- Игра со временем… 2
- Затерявшееся эхо… 3
- Тени в зеркалах… 3
- Солнечный зайчик 4
- Соль на губах… 4
- Песочница вселенной 4
- Ловчие ветра 5
- Наперегонки с небом 5
- Грозы и грёзы 6
- Меньшие братья 6
- Мыльные пузыри 6
- Время наших надежд 7
- Звездоглазая птица 7
- Осени тающий взгляд… 8
- Мой ангел 8
- Потоп 8

Михаил Строганов
Страна моего детства

Тростинка на ветру…

Время, как море, меняет рельеф побережья жизни незаметно, так, что и не уследит человеческий глаз. Идут дни, проходят годы, сменяются десятилетия. Рождаются и уходят поколения… Мы, застигшие смену тысячелетий, не успели оглянуться, как мир вокруг нас стал иным. В едва различимых чертах прошлого мы еще можем рассмотреть былые времена, разглядеть тени ушедших людей, уловить отзвуки былой жизни. Новым поколениям они уже не то что невидимы и неслышимы - непонятны…

Прошлые годы, как годовые кольца деревьев, наслаиваются друг на друга, укрывая минувшее от беглого взгляда. Кольца времени - туго закрученная спираль, не доступна поверхностному взгляду, потому что видна только на срезе, на спиле ствола, на сколе камня времен. Но если сказочный камень предлагает выбрать путь, то камень вечности обращает взгляд в глубину, предлагая увидеть кто ты, беспечно играющее дитя на побережье времени. Узнать, откуда происходит и тянется звено за звеном твоя цепь ДНК, нанизывая на твою душу историю жизни твоих предков. Понять, откуда появляются в твоем настоящем необъяснимые чудеса, из которых день за днем складывается твоя жизнь…

Вечность играет в песочнице жизни, без устали переворачивая сыпучие часы вверх тормашками. Но человек не песчинка. Эпитет "мыслящей тростинки" куда уместнее для каждого из нас. Не об этом ли грезил в своих мистических озарениях Паскаль:

"Я не знаю, ни по чьей воле я в этом мире, ни что такое мир; ни что такое я сам; обо всем этом я в ужасающем неведении; я не знаю, что такое мое тело, мои чувства, моя душа и даже та часть меня, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о себе самой и знает себя не лучше, чем все остальное.

Я вижу пугающие пространства Вселенной, которые меня окружают, я понимаю, что нахожусь в каком-то уголке этих просторов, но не знаю, ни почему я оказался именно здесь, а не в другом месте, ни почему краткий срок, отпущенный мне для жизни, назначен именно в этой, а не в другой точке целой вечности, которая была до меня и будет после. Повсюду я вижу только бесконечность, объемлющую меня как атом, как тень, которая существует лишь на один безвозвратный миг. Я не знаю, ни откуда пришел, ни куда иду…

Но я знаю, что человек не просто тростник, слабое порождение природы: он - мыслящий тростник. Нетрудно уничтожить его, не надо всей Вселенной: довольно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, но такого понимания у Вселенной нет…"

Когда-то, много лет назад…

Высокое, безбрежное, беспредельное летнее небо. Кусты, возвышаются кронами деревьев, крыши пятиэтажек цепляются за облака, солнечные зайчики скачут по оконным стеклам, с криками проносятся ласточки…

Все это пространство, весь огромный и неведомый мир до краев заполнен невообразимой какофонией, состоящей из человеческих голосов, вырывающейся из распахнутых форточек музыки и беспрестанной дворовой суеты…

Я врываюсь на своем допотопном трехколесном велосипеде в огромный, неведомый и прекрасный мир, который запросто умещается в размере типового двора. Но для меня это еще неведомая и необжитая пестрая вселенная, которую едва успеваешь окинуть взглядом, прежде чем она захватывает и затягивает тебя в вихре мельтешащих платьев и еле колышимых аляповатых платков, раздуваемых на веревках простыней и развешенных по стенам сараев самотканых половиков, сияющих автомобильных кузовов и едва уловимых разлетающихся теней. Мне кажется, что я не еду, а скольжу или даже парю над бесконечным полотном асфальта, протянувшемуся от моего дома к соседнему дому…

Неожиданно мое трехколесное чудо подкидывает на кочке и вселенная начинает неизбежно поворачиваться вокруг своей оси: солнце срывается с зенита, небо уходит куда-то вниз, дома с сияющими окнами растягивают облака так, что вместе с ними все наполняющее двор искривляется словно тени. Перед глазами неумолимо ползет непроницаемое зернистое полотно свинцового цвета…

Я падаю на асфальт с первой отчетливо запечатлевшейся мыслью, что полет и восторг может сменяться неуклюжей болью, а окружающий тебя мир в один миг встает с ног на голову. Младенческое состояние ума, которое прежде не умело разделять сон и реальность, навсегда исчезает вместе с набитыми шишками и разодранными коленями. В жизнь врывается первое ощущение мира, который отныне становится выпуклым и объемным, а жизнь - состоящей из бессчетного числа нюансов, скроенных из сиюминутных мгновений…

Меня подхватывают сильные руки отца, и стремительно взмываю вверх, к солнцу, так, что перестаю хныкать и снова заворожено смотрю на выровнявшийся мир, на вернувшиеся в прежнее положение дома с курчавыми облаками на крышах. В залитых слезами глазах кружатся яркие мушки, которых я безуспешно пытаюсь поймать, натирая пальцами покрасневшие глаза. Мне кажется это забавным, больше не хочется плакать, я снова тяну руки к велосипеду, но отец этого словно не замечает, унося меня домой.

Потом мама мажет меня зеленкой, старательно дуя перед каждым прикосновением. Я совершенно не чувствую боли и отчего-то воспринимаю происходящее как игру, наблюдая, как лоб, ладошки и колени становятся зелеными. Постепенно игра захватывает настолько, что хохочу и пытаюсь подставить под ватку еще не позелененное место. Я впервые слышу слова, значение которых остается непостижимым долгие годы. Но знаменитое "до свадьбы заживет" буду слышать много-много раз, после памятного знакомства со своим двором…

Разукрашенный пятнами зеленки, которые сидящие на скамейке бабули почтительно называют "медалями", я уже снова оседлал свой трехколесный драндулет и что есть духу лечу по залитому утренним солнцем летнему двору, пытаясь нагнать потерянное время.

Бабушки смотрят мне вслед и, словно предвечные богини, пытаются наперед предугадать мою жизнь:

- Мотоциклистом будет, - важно замечает одна. - Примета такая: если малец упадет, да тут же за руль садится, то верно мотоциклистом станет!

- Мотоциклист - озорство, а не работа, - замечает другая. - Вот шофер, куда ни шло, дело серьезное, хозяйственное!

- Пусть вдоволь накатается да вырастет, - резонно замечает третья. - К работе приписывать не надо, она сама человека найдет…

Этих слов я конечно же не мог ни слышать, ни понять, ни даже запомнить… О них мне станет известно намного позднее, когда снова и на новый лад мне будут пересказывать историю моего первого катания на велосипеде…

Пройдут годы, сменятся поколения, а вместе с ними растает юность и растворится прошлое. Но и через много, много лет я буду верить, что всё еще возможно домчать до горизонтов памяти, где в теплых солнечных лучах по-прежнему существует волшебная и счастливая страна моего детства.

Костры моей памяти…

Давным-давно больше всего на свете мальчишки любили жечь костры. Выискать обломки досок, разжиться разбитыми ящиками, наконец, стащить из приготовленной на зиму поленницы пару берестяных кругляков, набить из них лучин… И пошло дело! Сложенные шалашом, пирамидой, колодцем или звездой дрова оживают, соединяются воедино, клубятся дымом, наполняясь первозданной неукротимой стихией…

Есть что-то необъяснимо завораживающее, когда твои глаза ловят первые всполохи разгорающегося пламени, когда огонь будоражит искрами небо, когда красные угли обдают жаром склонившееся перед ними лицо. В эти мгновения ощущаешь принадлежность к чему-то более важному или существенному чем то, из чего был скроен твой сегодняшний день. Потому возле костров так жарко разгорались детские мечты, так будоражили мысли о чуде, так ясно представлялось будущее…

Сколько невероятных клятв было произнесено перед костром, сколько высказано надежд и заранее, сквозь огонь, пережито ещё не наступивших лет! Среди танцующих языков пламени и сияющих раскаленных углей каждый уже чувствовал себя хозяином своей судьбы, способным, подобно свинцу, переплавить будущее и отлить его в желаемую форму. Оттого жечь костры никогда не считалось пустой забавой, шалостью или способом скоротать вечер. В стране моего детства дети летели на огни костров, как прибиваются к свету мотыльки, всем своим существом полагая, что свет - это и есть сама жизнь.

А жизнь тогда состояла из тайн и секретов, разгадать которые должен был каждый, а на деле мог только самый отчаянный и достойный. Дети играли с неподдельным рвением и азартом, проживая каждую ситуацию всерьез, словно игра была испытанием, фактом и доказательством предназначения своей жизни. Тратить время впустую, просиживать дни напролет или слоняться без дела казалось равносильным умиранию, прожиганию жизни. Каждая минута казалась тогда бесценной, и каждое достижение - смыслом существования, лестницей бытия, по которой мы карабкались изо всех сил. Каждый пытался понять и доказать самому себе, кем он является на самом деле.

Мир нашего детства был девственно первозданен и величествен, как земля до потопа. В нем всё измерялось добром или злом, всё укладывалось в полюса правды и лжи, всё относилось к вражде или дружбе, всё вмещалось в безыскусные прямолинейные слова и чувства. Хитрый змей-искуситель тогда ещё не пробрался в наш сад, а червей сомненья мы насаживали на крючки и ловили на них рыбу. Не имея представления о святости, мы жили как праведники, ничего не зная о вере, мы несли её миру, как апостолы…

Кружатся, кружатся, кружатся возле костров моего детства беззаботные чистые детские души, ещё не ведающие сомнений, не пережившие крушения надежд, не вкусившие скорби… Какими невинными кажутся теперь их представления о жизни, какими нелепыми выглядят предсказания о своем завтрашнем дне, какими трогательными представляются слова о долге, любви и чести.

Пусть правда жизни состоит в том, что мотыльки сгорают быстрее, чем гаснут искры, но смысл пребывания каждого человека на земле определяется только его верой в бренное тело или вечную душу.

Тайное и явное

Двор начинался с тайны. Нет, не так: он дышал непознанным, жил тайнами, рассыпался секретами…

Старые, растянувшиеся вдоль дома сараи представлялись сказочным городом и крепостной стеной, за которой заканчивался твой привычный, понятный, уютный мир. За ним лежал новый и неизведанный мир, отправляться в который без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Оттого старые сараи так манили к себе всех, кто еще не пошел в школу, но был уже достаточно большим, чтобы гулять во дворе самостоятельно, под пристальным присмотром родителей из окон.

Деревянные, наспех сколоченные двери, покрытые смоляной толью крыши, обросшие мхом стены из неструганных досок, из которых весной всё ещё сочится смола. Приоткроешь дверь на скрипучих проржавевших петлях, и чарующий мир прохладного полумрака медленно обволакивает и просачивается в тебя…

Но вначале был замок… Каким казался он огромным и тяжелым для детских пальцев, не держащих предмета грубее игрушек и карандашей. Сердце трепетало и наполнялось жгучей истомой, потому что всем своим существом уже знал: тайна скрывается за ним.

Иногда ключ не хотел поворачиваться, застревал, закусывая разболтанный механизм. Тогда обязательно находился кто-нибудь из детей, утверждавших, что требуется прочитать заклинание. Текли слова, слова, слова, еще мало отличавшиеся от детского лепета, но замок непременно вздрагивал и открывался. И начиналось волшебство…

Среди разбросанного хлама и сгруженных друг на друга ящиков угадывались спрятанные сокровища пиратов, между сваленных черенков лопат и лыжных палок мерещились мечи и копья, отблески оцинкованных тазов и эмалированных крышек манили сиянием доспехов, а в сумеречных закоулках, куда не пробивается уличный свет, то и дело проступали очертания призрачных фигур…

Если посчастливилось проникнуть в сарай, мы облепляли каждую полку, каждую дощечку, каждый выступ, размещаясь в невероятно тесном проёме как птички на жёрдочке. Скрипели петли, дверь вздрагивала и медленно наползала на тебя, пока ты не оставался в пахнущем дровами и смолой, медленно отчаливающем от берегов утлом Ковчеге.

Истории… Невероятные, страшные, непостижимые истории о таинственном и запретном, о прошлом и будущем, о жизни и смерти бередили детские души, без остатка поглощая неискушенные умы. Но перед тем как их доводилось услышать, следовало поклясться самыми неразрушимыми клятвами, что ты никому и никогда их не расскажешь. Потому что открывшаяся тайна может уйти только с тобой.

Многих наперсников моего детства я никогда уже не вспомню не то что по фамилиям - даже по именам. Но память цепко держит их странные и звонкие прозвища. Я вспоминаю их так: Никон - придумщик и заводила, Сёма - драчливый и отнимающий чужие игрушки, Боцман - приветливый и добродушный толстяк, Алямс - непоседливый егоза, рядом с которым всё летит вверх тормашками… Откуда брались детские прозвища? Тогда никто и не отличал их от имени, предполагая необычную приставку чем-то вроде дополнения к фамилии. Ещё не понимая значения слов, ты уже постигал их значение и потаенный смысл в соответствии с характерами дворовой мелюзги.

Когда наш Ковчег достигал своего берега, продрогшие от волнения, переполненные чувством собственной значимости от своей сопричастности тайнам бытия, мы бежали устраивать во дворе собственные секреты.

В отличие от девчоночьих, которые в укромном местечке прятали под стеклом бусинки, цветки и вырезанные картинки, мы закапывали в землю поломанные ножики и железнодорожные гвозди, иногда усиливая свой секрет латунными гильзами от охотничьих ружей, настоящими пулями и свинчатками. Мы заботливо прятали в землю своё мальчишечье добро, которым строго-настрого запрещали владеть родители. Это было первое в жизни сокровище, детский запас "на чёрный день", рукотворная тайна, которая давала тебе силу и наполняла душу восторженной силой.

Доверить свой секрет чужим глазам было всё равно что открыть душу. Секреты проверяли сердца на прочность. Секреты открывали друзей и указывали на врагов, отделяли надежных товарищей от вороватых шкур. Только умевший хранить, оберегать и защищать твой секрет становился приятелем или другом на долгие годы.

Спустя годы и десятилетия, листая страницы памяти, ты вдруг понимаешь: Время, бесконечное, утекающее сквозь пальцы Время оказалось самым надежным товарищем, самым верным и проверенным другом. Оно надежно сохранило нетронутые тобой секреты, которые уже много лет дремлют в земле, под нанесенными над ними слоями асфальта и придорожной пыли…

Игра со временем…

Время для жизни человека всё равно что для одуванчиков ветер: едва вздохнёт - и ничего уже не будет по-прежнему. Мы можем сколько угодно пытаться утешить себя где-то услышанными или кем-то написанными словами, придумывать клятвы и обещания, лишь бы не замечать неизбежного…

Мы гоним часы, подгоняем свои ночи и дни, загадываем наперед… Живем впопыхах, словно в завтрашнем или послезавтрашнем дне должно произойти небывалое, случиться долгожданное, открыться непредвиденное. Торопится род людской, спешит, с надеждой посматривая на часы, словно тягостна ему ноша мгновений, словно ещё немного - и он сбросит с себя тяжесть насущного, оторвется от грешной земли и воспарит как птица. И времени больше не будет…

Человеческую беспечность можно не только понять и простить, её можно принять и даже полюбить. Только в самом себе надо помнить, что по-прежнему больше не будет никогда. Никогда-никогда… Не случайно великий лирик утверждал: "у счастья нет завтрашнего дня, у него нет и вчерашнего, оно не помнит прошедшего, не думает о будущем, у него есть только настоящее, - и то не день, а мгновение…"

В детстве и юности все фантазеры и выдумщики. В детстве и юности мы не могли и представить, какая жизнь на самом деле, потому что её суть открывается, когда фрагмент за фрагментом она соберется мозаичным полотном. И человек, внезапно обнаруживший, что жизнь прожита или почти прожита, удивляется совсем по-детски: "Как же так, ещё и не начинал жить…"

Идут, идут по дорогам судьбы поколение за поколением, у которых время утекло сквозь пальцы, просыпалось, как песок, растаяло, словно лед, улетучилось облачком пара… Кого винить? Кто возместит ущерб? И где отыскать всё то, что могло быть, но не сделано, не прочувствовано, не прожито? Этого просто нет, не было и уже не будет никогда…