В результате катастрофы (ядерная война?) многонациональная группа археологов оказалась изолированной в древней башне в центре пустыни. Автор через своих героев поднимает извечный вопрос - для чего вообще живет человек, что он оставит после себя? Робинзонада нашего времени…
Журнал Радуга 1989 №№ 7 стр.15–59 № 8 стр.3-71
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 6
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 11
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 16
ГЛАВА ПЯТАЯ 20
ГЛАВА ШЕСТАЯ 24
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 29
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 34
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 38
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 43
Анатолий Домбровский
ЧЕРНАЯ БАШНЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Говорят: человек ко всему привыкает. Привыкает или смиряется? Скорее - последнее. Смиряется, когда есть надежда, что обстоятельства, приведшие его к смирению, временны, что терпение его будет вознаграждено. Иначе - не смирение, а отчаяние, начало которого - усталость, в чьем чреве - уныние, истерика, бунт.
Жанна сказала:
- Я устала, Клинцов. Отправь меня домой. Боже, как я хочу домой!
- Просто тебя напугал этот проклятый скорпион, - ответил Клинцов: он говорило скорпионе, который минувшей ночью забрался Жанне в ботинок и едва не ужалил ее, потому что Жанна, нарушив правила, сунула ногу в ботинок, не осмотрев его.
- И это, - согласилась Жанна. На лице ее появилась гримаса отвращения. - Бр-р-р! - произнесла она и вздрогнула, как обычно вздрагивают впечатлительные люди, вспомнив о какой-нибудь мерзости. - Дома можно ходить босиком и не выискивать в одежде блох, клещей и пауков перед тем, как надеть ее… Отправь меня домой, Клинцов.
- Это невозможно, - сказал Клинцов. - Если тебя отправлю, другие тоже захотят. А нужно продержаться еще три-четыре месяца. И не просто продержаться, а с хорошим тонусом, с верой в успех, - словом, с максимальной работоспособностью. Еще рано сматывать удочки, а твой отъезд настроит многих именно на это. Ты молода, здорова - терпи. Ради общего дела. К тому же сама напросилась…
- Сама, сама, - вздохнула Жанна. Она слезла с кровати, надела халат и вышла в тамбур. Клинцов, не поднимаясь, дотянулся рукой до выключателя и погасил свет: вставать было рано. Да и работы на холме вот уже второй день не велись из-за праздника, объявленного в стране новым правительством. За рабочими - по предварительной договоренности - прилетел огромный вертолет с военной базы, расположенной в трехстах километрах к востоку, и увез всех на побережье, в столицу. Благо, Филиппо, казначей экспедиции, выдал им всем накануне жалованье. В расположении экспедиции остались только трое рабочих: старик-повар и двое его сыновей, тоже повара. По договору у них не было права покидать экспедицию до полного завершения всех работ. С рабочими улетел и Филиппо: экспедиция нуждалась в пополнении продовольственных запасов, бытовых товаров и инвентаря.
- Всем привезу по бутылке рома! - весело обещал Филиппо, прощаясь с археологами. - Говорят, что от здешнего рома дохнут мухи и пауки!
Перед тем, как надеть ботинки, Жанна постучала ими об пол. Потом скрипнула наружная дверь - Жанна вышла из тамбура. Вскоре Клинцов ощутил запах табачного дыма и с горечью подумал о том, что Жанна снова начала курить и что ей, действительно, плохо.
"А кому здесь хорошо? - вдруг заговорило в нем раздражение. - Мне хорошо? Или Владимиру Николаевичу? Или, может быть, американцам?"
Он не вспомнил почему-то студента Колю и студента Толю, которых ему навязал университет, поддержанный Институтом археологии ("Участие в практических исследованиях поможет им определить свой путь в науку", - такова, кажется, была резолюция директора Института на университетской бумаге). А не вспомнил он о них, вероятно, потому, что в последние дни почти не встречался с ними: с его разрешения они начали свой собственный разведывательный раскоп на северном склоне холма. На вопрос Жанны, зачем он им это разрешил, Клинцов ответил:
- А чтоб не путались под ногами.
Жанна иронично усмехнулась: она, разумеется, догадывалась, что студенты раздражают его не тем, что якобы путаются у него под ногами, а тем, что слишком много внимания уделяют ей, Жанне, что называют ее Жанночкой, будто она им ровесница (ей тридцать, а им по двадцати одному), вертятся вокруг нее с утра до вечера, рассказывают ей всякие анекдоты и "ржут" на всю пустыню. И угощают ее сигаретами…
Теперь он о них не вспомнил. Да они и не укладывались в этот ряд: он, Жанна, Владимир Николаевич, американцы, потому что результаты экспедиции, как думал Клинцов, меньше всего волнуют студентов, а также та возможность, которую экспедиция якобы открывает перед ними - возможность "определить свой путь в науку".
Ему пятьдесят два. И если рассуждать трезво - нынешняя экспедиция является для него последним в жизни шансом сделать незаурядное открытие, прославиться, войти в историю археологии заметной величиной. Эту экспедицию он готовил несколько лет, обосновывал ее необходимость, "пробивал" ее, пророча ей громкий успех, подключил к этой нелегкой работе своих американских коллег, придав ей таким образом международный характер, и тем самым спас ее от почти неминуемого провала: когда в здешней стране произошел государственный переворот, с новым правительством договорились обо всем американцы.
На организацию какой-либо другой экспедиции у него уже не хватит ни сил, ни времени, а во всех предыдущих он участвовал в качестве второстепенного лица, да и копали они, как правило, почему-то там, где до них уже копали другие. Словом, если нынешняя экспедиция не принесет ему заметного успеха, можно считать, что его научная песенка, скромная и негромкая, спета. Или почти спета. А это было бы чертовски обидно, потому что человек он работящий, умный, отлично знает свое дело, может, как говорится, горы свернуть, но одного до сих пор не мог сделать - заставить судьбу, чтобы она улыбнулась ему, как улыбалась многим, и подарила открытие: Трою, Ниневию, Вавилон, Ур… В этой золотой цепи должно быть и его звено. Так следует из закона справедливости, если такой закон, конечно, существует. Должен существовать! Как награда за труд, за упорство, за жизнь, которая, в сущности, отдана этому труду… Впрочем, имя его в Лету не канет: написаны сотни статей, есть солидные труды, но все это - по чужим следам, интерпретации, комментарии, гипотезы. И не в том дело, конечно, чтобы обессмертить имя, а в том, чтобы у прожитой жизни был смысл - добыта новая истина для человечества. Ведь это даже не ахти что: таков вообще смысл жизни ученого.
Вот, например, Владимир Николаевич мечтает найти библиотеку - собрание глиняных таблиц, по которым можно было бы прочесть одну из глав Истории, прочесть первому, прочесть нечто необыкновенное и удивить мир. А более всего - удивиться самому, ахнуть от восторга или ужаса перед красотой или уродством Минувшего и обнаружить в человечестве и в себе его следы, прекрасные и уродливые. И что-нибудь объяснить в Будущем, вытекающем из Прошлого, предугадать, предупредить, предотвратить. Это - мечта Владимира Николаевича. Но библиотеки пока нет. Нет ни одной глиняной таблички с письменами. И Владимир Николаевич, который знает английский и почти все восточные языки, выполняет в экспедиции роль переводчика. Впрочем, роль добровольную, потому что официально переводчиком является Филиппо, он же казначей, он же завхоз. Владимир Николаевич не всегда был археологом и языковедом, его первая профессия - врач-терапевт! И если роль переводчика Владимир Николаевич исполняет в экспедиции, как уже было сказано, добровольно, то роль врача - по договору, и не только терапевта, но и дерматолога, и дантиста, и просто, как говорит Жанна, знахаря, потому что Владимир Николаевич порою просто "заговаривает" болезни, то есть врачует в старом понимании этого слова.
Жанна - художник. Она же фотограф, секретарь экспедиции. А еще - жена Клинцова. Владимир Николаевич в разговорах с Клинцовым называет Жанну непременно молодой и красивой женой. Американцы обращаются к Жанне так, как отрекомендовал ее им сам Клинцов: мадам Клинцова, делая при этом ударение на первом слоге фамилии.
Жанна вернулась, стуча по деревянному полу башмаками. Не зажигая света, подошла к окну и отдернула шторку.
- Посмотри, - сказала она Клинцову. - Что это такое? Клинцов уловил в ее голосе тревогу, даже испуг.
- Где? - спросил он, переворачиваясь лицом к окну.
- Там, - ответила Жанна. - Подойди.
Клинцов встал, нащупал ногами тапочки и подошел к Жанне, став у нее за спиной.
- Видишь? - спросила Жанна шепотом.
- Что?
- Жанна вместо ответа отодвинулась на шаг в сторону.
- Ничего не вижу, - с досадой произнес Клинцов, подумав, что Жанна его просто разыграла: за ней это водилось, она считала Клинцова лежебокой и уже не раз обманным путем вытаскивала его из-под одеяла.
- Ты не туда смотришь, - торопливо и зло сказала Жанна. - И вообще, проснись! Посмотри вверх! Верх там, где небо! Видишь теперь?
"Боже, почему она злится? - подумал Клинцов. - Да, я немного медлителен. Но ведь я почти стар, во всяком случае не мальчик, не студентик. Могла бы мне это простить, тем более, что виноват не я, а время, которое старит всех…" В конце этой невеселой мысли должна была появиться Жанна, какой она станет через двадцать лет, но мысль Клинцова осталась незаконченной: он увидел то, что должен был увидеть.
Там, где во все предыдущие ночи он видел черное небо в звездах, он увидел беспорядочное скольжение и кувыркание мутно-багровых пятен.
- Странно, - сказал он. - Первый раз вижу.
- И так по всему небу, - отозвалась в темноте Жанна. - Страшно смотреть.
- Зарницы? - предположил Клинцов. - Над пустыней пыльная мгла, а выше - беззвучные вспышки молний? Может ли такое быть? Не припоминаю, - он замолчал, прислушиваясь, не веря собственному предположению.
- Да, никакого грома, - сказала Жанна. - Вся эта чертовщина - в полной тишине… Жутко.
- Какое-нибудь редкое явление… Надо разбудить Владимира Николаевича и американцев. - Клинцов включил свет и принялся быстро одеваться. - Надо чтоб все увидели. А то скажут потом, что нам почудилось, что это летающие тарелки. И ты одевайся, - сказал он Жанне и задержал взгляд на ее лице.
- Ты что, Жанна? - поразился он произошедшей в ней перемене: Жанна стояла, прижавшись спиной к стене, ее побелевшие пальцы судорожно комкали на груди халат, в глазах был ужас. - Ты что? - он шагнул к ней и взял за плечи. - Что тебя так испугало? Ведь это наверняка чепуха какая-нибудь. Может быть, вырвались где-то светящиеся газы. Или преломляется в разнотемпературных потоках атмосферы далекая заря - своеобразный световой мираж…
- Заря? - Жанна сняла его руки со своих плеч. - Заря в три часа ночи? О чем ты говоришь?!
Клинцов взглянул на свои часы: они показывали четверть четвертого.
- В пустыне все может быть, - старался успокоить Жанну Клинцов. - Потому что это - пустыня, почти другая планета. Здесь все может быть, всякие чудеса.
- А мне страшно, - сказала Жанна. - Мне очень страшно. Я подумала об атомной войне.
- Фу! - попытался засмеяться Клинцов. - Какие глупости, Жанна! Какая война?! Бог с тобой! Придет же такое в голову! Одевайся. А я пойду будить народ.
В тамбуре Клинцов надел сапоги, по привычке снял с вбитого в стену гвоздя электрический фонарик и вышел за порог, подумав о том, что сейчас он посмотрит вверх и не увидит ничего необыкновенного - будет привычное бархатно-черное небо, усыпанное, как всегда, мириадами звезд. Тем сильнее его поразила действительная картина: от горизонта до горизонта низкое небо кишело грязно-желтыми и багровыми пятнами. Они пульсировали, слипались, пожирали друг друга, дробились и рвались на клочья, увлекались потоками и вихрями, зловеще-беззвучные, словно порождение кошмарного сна. Они не освещали землю. На земле не было ни бликов, ни теней. Домик американцев, который стоял в десяти-пятнадцати метрах от домика Клинцова, был совершенно неразличим в темноте. И только вершина холма с отвалами земли у раскопов, казалось, выела из грязного месива неба заметный кусок, и теперь на том месте зияла чернотой зубчатая пирамида. Противоположная холму восточная часть горизонта светилась узкой желтой полоской, словно остывающий шов электросварки. Воздух был неподвижен и горяч. В нем угадывался, или это только казалось Клинцову, запах каких-то медикаментов, смешанный аптечный дух.
Клинцов включил фонарик. Конус света мгновенно выхватил из темноты домик американцев, точнее, дощатую стену и дверь. От домика шарахнулась какая-то тень: шакалы еженощно бродили вокруг лагеря экспедиции в поисках случайной поживы.
Выключив фонарик, Клинцов еще какое-то время смотрел на небо. Оно все так же клубилось и мерцало, не предвещая никаких перемен. И Клинцов подумал, что он является свидетелем если не космического, то глобального явления - таким грандиозным и впечатляющим ему виделось оно. Страха он не испытывал, но все в нем как-то насторожилось в предчувствии надвигающейся беды, насторожилось и замерло в ожидании ответа на один-единственный вопрос: что это? Мысль Жанны об атомной войне уже не казалась ему нелепой…
Клинцов обошел свой домик и постучался в дверь с противоположной стороны. Сборный деревянный домик был разделен стенкой на две равные половины, одну из которых занимали Клинцов и Жанна, другую же - Владимир Николаевич Глебов и студенты Коля и Толя. На стук, как Клинцов и ожидал, отозвался Владимир Николаевич. Он включил в тамбуре свет и открыл дверь, не спросив, кто стучится. Борода и усы его были смяты, седые буйные волосы всклокочены. Он посмотрел на Клинцова сонными глазами, широко зевнул, тряся головой, сказал:
- Добро пожаловать, Степан Степанович, черт вас принес в такую рань! Я как раз сон видел потрясающий, всемирную катастрофу… А что это от вас лекарством каким-то разит? Вы что принимали? Вы заболели? Или ваша молодая и красивая жена?
- Все не то, - остановил Глебова Клинцов.. - Я разбудил вас, чтобы вы посмотрели на небо.
- Это зачем еще, на небо? - искренне удивился Владимир Николаевич. - Какая такая в этом срочная необходимость? Да и что я могу там увидеть? Разве что, конечно, какой-нибудь знак господень…
- Именно, знак.
- Ах, Степан Степанович, - вздохнул Глебов, не собираясь выходить из тамбура. - Охота же вам меня морочить… Говорите скорее, что вам надо, и удаляйтесь, батенька, удаляйтесь к своей молодой и красивой жене, а нам дайте еще поспать в нашем диком холостяцком одиночестве. Так что, Степан Степанович? И чем это, черт возьми, от вас пахнет? Что случилось?
Клинцов взял Глебова за руку и вытащил из тамбура. Глебов увидел странное небо.
- Что это? - спросил он шепотом. - Это что? - А что вы видите, Владимир Николаевич?
- То есть как - что?! - То же, что и вы, надеюсь.
- Но что именно? Все-таки скажите. Я хочу убедиться, что все это не чудится.
- Ага, значит, вы приняли какое-то успокаивающее средство, испугавшись, что у Вас галлюцинации. А это не галлюцинация, это реальность: на небе происходит какая-то непонятная катавасия… Но что? - Глебов схватил Клинцова за руку. - Что это, дорогой Степан Степанович?
- Не знаю, - ответил Клинцов. - Разбудите Колю и Толю. А я пойду к американцам.
Американскую группу экспедиции возглавлял Майкл Селлвуд, мистер Селлвуд или просто Майкл, как по преимуществу обращался к нему Клинцов, потому что дважды бывал с ним в совместных советско-американских экспедициях, несколько раз встречался на международных конференциях археологов, поддерживал с ним регулярную переписку, поскольку его и Майкла объединяло не только многолетнее знакомство, но и общий научный интерес, и вот теперь, благодаря всему этому, оказался с ним здесь, в этой пустыне, у Золотого холма. Селлвуд был на добрый десяток лет старше Клинцова. Ровесницей Селлвуда была и его жена Дениза, которая никогда не расставалась с ним и осталась верной этому правилу и теперь. Майкл и Дениза, как и Клинцов с Жанной, занимали половину домика. Дверь Селлвудов смотрела на дверь Клинцовых.
Светя себе под ноги фонариком, Клинцов подошел к двери Селлвудов и негромко постучал. И хотя Селлвуд отозвался не сразу, повторно стучать не стал, помня, что у Селлвуда феноменальный слух - он уверял, например, что слышит, как сквозь почву прорастает трава. Скрипнула дверь в тамбур, щелкнул выключатель.
- Это я, Майкл, - не дожидаясь вопроса Селлвуда, сказал вполголоса Клинцов. - Мне нужно тебе кое-что показать. Выйди, пожалуйста.
- Да, да, я догадался по деликатному стуку, что это ты, Степан, - отозвался за дверью Селлвуд. - Сейчас. Только натяну сапоги.
Селлвуд вышел и, протянув Клинцову руку, спросил, посмеиваясь:
- Это ты, Степан, устроил в небе этот грандиозный фейерверк? Признайся, что ты.
- Разумеется, я, - подстраиваясь под тон Селлвуда, ответил Клинцов. - Но как ты догадался, Майкл?
- Не я, а Дениза. Когда ты постучал, она взглянула в окно и сказала: "Степан, кажется, пробился уже сквозь холм до газоносных пластов и устроил фейерверк". Красиво, - сказал Селлвуд, озирая небо. - И жутко. Давно это началось? - спросил он.
- Не знаю. Жанна разбудила меня в три часа.
- И что ты об этом думаешь? Я вижу такое впервые.
- Я тоже.
- Надо разбудить Холланда, - предложил Селлвуд. - Все-таки он химик, а все это, вероятно, имеет какое-то отношение к химии. Сера, фосфор, нефть?.. Но чтоб устроить такой пожар, надо поджечь целое море. Чем пахнет? - спросил Селлвуд, потянув воздух носом. - По-моему, какой-то лекарственной дрянью. Ты не находишь?
- Пожалуй, - согласился Клинцов.
- А если вся эта штука накроет нас, покатится по земле? Хорошо, если это только дым, в котором нет ядовитых веществ. Правда, у нас есть противогазы, но сколько? Три или четыре?
- Четыре, - ответил Клинцов.
- Надо, чтобы Холланд немедленно сделал анализ воздуха.
Селлвуд и Клинцов разбудили остальных американцев: Холланда, Сенфорда и Шмидта. Джеймс Холланд был химиком в том объеме, в каком химия имеет приложение к археологии. Меттью Сенфорд - архитектором, Вальтер Шмидт - техником и радистом. Все трое, как и Глебов со студентами, занимали вторую половину домика.
Селлвуд и Клинцов будили их, не церемонясь: громко стучали, громко разговаривали, тем более, что в лагере уже никто не спал, разве что только повар со своими сыновьями, которые жили в рабочем бараке у самого подножия холма, метрах в двухстах от домиков археологов. Там же, у барака, находилась палатка-столовая и кухня, поставленная у самого колодца, воду из которого поднимали с помощью небольшой электропомпы.
Холланд, как только понял, что от него хотят, сразу же бросился к своему ящику с приборами и реактивами. Архитектор Сенфорд, глядя в небо, сказал:
- Это ужасно, потому что это - хаос. Хаос же может быть только следствием катастрофы.
- Свяжитесь с военной базой, - приказал Шмидту Селлвуд. - Попытайтесь выяснить, что произошло.