Авторская версия романа.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 7
Глава третья 14
Глава четвертая 16
Глава пятая 18
Глава шестая 20
Глава седьмая 22
Глава восьмая 24
Глава девятая 27
Глава десятая 29
Глава одиннадцатая 32
Глава двенадцатая 35
Глава тринадцатая 39
Глава четырнадцатая 40
Глава пятнадцатая 43
Глава шестнадцатая 44
Глава семнадцатая 46
Глава восемнадцатая 49
Глава девятнадцатая 52
Глава двадцатая 54
Глава двадцать первая 58
Глава двадцать вторая 61
Глава двадцать третья 63
Глава последняя 65
Эпилог 67
Примечания 68
Олег Маркеев
Таро Люцифера
мистический роман
Глава первая
Сутки через Москву шли войска. Плотные походные колонны полков, как река лодки, несли вместе с собой дорожные кареты, тарантасы и подводы, груженные скарбом. Кому не на чем было ехать, уходили пешком, таща на себе или волоча на тележках нехитрое свое имущество. На рокотом барабанов, мерным шагом полков, цокотом тысяч копыт, скрипом упряжи, криками, стонами, плачем и ропотом плыл тревожный колокольный перезвон. И именно он рвал душу в клочья. Казалось, все сорок сороков церквей отпевают обреченный город.
К исходу вторых суток человеческая река обмелела. Последние отряды спешным маршем вытягивали колонны к городским заставам. Замешкавшиеся с отъездом спешили присоединиться к ним, надеясь на защиту военных в тревожном пути в родовые имения и городки губернии, куда, Бог даст, не дотянутся лапы оккупантов.
По опустевшему городу метались вестовые, распугивая воровато оглядывающихся обывателей. В пыльном воздухе отчетливо пахло гарью. В покинутых дворцах и особняках будто бы сами собой вспыхивали пожары. Немногочисленные горожане и пожарные команды, не получившие приказа уходить, по привычке бросались тушить огонь. Но все чаще и чаще звучали голоса, что поджигатели действуют по приказу самого генерал-губернатора Растопчина. Как в чумную годину, город жил страхом и слухами…
Вечер выдался душный. Закатное солнце нещадно палило в спину. Вымотанные жарой кони шли усталым шагом, вяло отмахиваясь от докучливых мух.
Корнет Корсаков снял кивер, вытер рукавом доломана мокрый лоб и оглянулся назад. Пятеро приданных ему казаков угрюмо посматривали по сторонам из-под лохматых шапок.
Хорунжий Головко поравнялся с Корсаковым и душераздирающе вздохнул.
- Водицы бы хоть свежей набрать, а, Алексей Василич?
Корсаков лишь усмехнулся, покручивая ус.
По-правде говоря, крутить то, что выросло на верхней губе корнета, было еще несподручно. Волоски оставались по-юношески жидкими и слабенькими, несмотря на тайное втирание некоего снадобья, подаренного корнету поручиком Апраксиным, известным полковым бретером и донжуаном. Апраксин, сам обладатель великолепных гусарских усов, уверял Корсакова, что не пройдет и месяца, как под носом у корнета вырастут подобающие лихому кавалеристу усы. Снадобье почему-то попахивало порошком от клопов.
Хорунжий с солидностью огладил свои густые усищи. Сверкнул из-под косматой брови бедовым глазом.
- Мочи нет смотреть, как добро пропадает! Не воры, так француз приберет. Ваше благородие, коли уж возможность имеется…
- Возможности, как раз, и не имеется, - оборвал его Корсаков. - Или оглох?
Он указал нагайкой за плечо. С тыла изредка доносилась редкая ружейная стрельба - авангард Мюрата разворачивался на западных окраинах города.
Судя по усмешке хорунжего, близость неприятеля никак не могла помешать столь благородному и увлекательному делу, как собирание трофеев.
- Эх, ребята, вам волю дай, вы Москву по кирпичику растащите под носом у француза, да к себе на Дон увезете, - напустив на себя строгий вид, произнес Корсаков.
- А то! - Еще шире ощерился хорунжий. - Не оставлять же добро супостату. А казак с войны живет, ваше благородие.
- Нет, братец, мародерствовать в русской столице не позволю. Вот возьмешь Париж, три дня на разграбление по всем законам тебе полагаются. Там и разживешься барахлишком. А здесь, в Москве, да еще под моим началом - и думать забудь!
Копыта застучали по булыжникам Арбата. Здесь еще спешно грузили телеги, кареты, брички. Сновали запаренные дворовые, слышался детский плач, ругань.
Головко вытащил из кольца при седле пику, поддел валявшуюся в пыли шляпку французской соломки с пышным розовым бантом и, оглянувшись, бросил ее казакам.
- Семен, на тебе заместо трофею! А то все глаза уже на чужое добро скосил.
Один казак подхватил шляпку на лету, помял в грубых пальцах, погладил бант заскорузлой ладонью.
- А на кой ляд она мне? - спросил он.
- Ты заместо шапки ее приспособь, - посоветовал хорунжий. - А не налезет, так Варьке своей презент сделаешь. У нее казанок поменее твоего будет.
Казаки заржали, откидываясь в седлах. Семен, крепкий казак лет тридцати, с окладистой черной бородой, зыркнул на них чуть раскосым глазом, досадливо крякнул и отшвырнул шляпку в сторону.
- Вам бы все смех, - проворчал он. - А мне Варвара так наказала: без гостинца на порог не пущу.
Ничего, казак, - успокоил его корнет. - Война еще не кончилась. Бог даст, наберешь еще подарков своей зазнобе.
Эй, любезный! - окликнул он пробегающего мимо плешивого мужчину в дорожном сюртуке. Судя по сюртуку - слугу зажиточных господ. - Дом князя Козловского не укажешь ли?
- Князя Козловского? - переспросил слуга, вздрогнув от неожиданности. - В переулок вам надо, господин корнет, - махнул рукой слуга. - Последний дом и будет князя Козловского.
- Благодарю, любезный! - Корсаков потянул повод, разворачивая коня мордой к переулку.
- Э-эх, защитнички, - вдруг всхлипнул слуга. - Златоглавую на поругание отдаете!
- Ну, ты! - Головко замахнулся плетью.
- Хорунжий! - прикрикнул на него Корсаков.
Головко с неохотой опустил руку. Ехавший следом Семен толкнул слугу конем, зверовато оскалился. Тот отскочил назад, угрюмым взглядом провожая казаков.
- Георгий Иванович, оставь казака в начале переулка - не ровен час, французы нагрянут, - распорядился корнет.
Явной угрозы внезапного появления французов не было, да и случись такое, паника по еще не опустевшим улицам покатилась бы такая, что за версту было бы слышно. Но дисциплина в маленьком отряде явна пошла на убыль, и Корсаков решил ясно дать понять, что хоть и молод, но командир тут он.
Хорунжий отъехал к своим казакам, переговорил накоротке. Одни казак спешился, отвел коня к брошенной телеге без колеса и, накинув повод на оглоблю, присел на козлы. Головков погрозил ему кулаком.
- Смотри, Митяй, чтоб с улицы ни ногой.
- Ладно, - лениво протянул казак.
Хорунжий вернулся, пристроил коня сбоку от Корсакова. Тяжко вздохнул.
- Привыкайте, Георгий Иванович, - постарался приободрить его Корсаков. - Еще не того наслушаемся. Эх, моя б воля, встать под Москвой насмерть. Костьми лечь, а не пустить Буонапартэ в город!
Хорунжий покачал головой.
- Костьми лечь - дело нехитрое, а дальше что? По моему разумению, Михайла Ларионович правильно рассудил: перво-наперво армию сохранить надо. Резерв обучить. Вон сколько от Смоленска до Бородино наших костьми-то легло! А француз… Ну разграбит он Москву, а дальше что? Не будет ему тут житья. Ежели обозы в город не пускать, все дороги заслонами перекрыть, как он такую прорву народу прокормит, ума не приложу. С голоду, как я разумею, много не навоюешь. Нет, не пережить ему тут зиму, помяните мое слово, Алексей Василич.
- Тебя послушать, так и воевать не надо, - поморщился Корсаков. - Рассыпаться по лесам да обозы хватать. Не по чести это. Сойтись грудь в грудь, глаза в глаза! Штык на штык, клинок на клинок, вот это по мне. - Он попытался взбить едва пробившиеся усы. - Чтобы ветер в ушах, чтобы картечь в лицо!
- Не приведи Господь! - Головко перекрестился. - Я, слава тебе Боже, и ветру нахлебался, и картечи наелся. Еще под, как его… Прейсиш-Эйлау.
- Бывалый ты, а рассуждаешь, словно и пороху не нюхал! Не дело это - труса перед неприятелем праздновать. Коли уж начали войну, так надобно сражаться, а не по зимним квартирам сиднем сидеть.
- Воевать с умом надо. Так, чтобы и супостата заломать, и самому живу быть. У нас, на Дону, как сполох объявили, Матвей Иванович в первые полки собрал только матерых казаков. Домовитые все, да семейные… За царя и отечество лечь-то мы завсегда готовы. А ляжем мы, не приведи Господь, кто детей поднимет?
Корсаков поправил кивер, опустил подбородный ремень с золотой чешуей.
- Я бы на войну семейных не брал, - сказал он категорично. - Удали в вас мало.
Головков зло блеснул глазами.
- Напрасно вы так, господин корнет. Война войной, а что сирот-то плодить?
- Ладно, не обижайся, Георгий Иванович, это я к слову, - стушевался корнет.
Дом князя Козловского, расположенный за ажурной чугунной оградой, напоминал небольшой дворец. Ворота были приоткрыты, но никаких признаков сборов не наблюдалось. Вопреки панике, охватившей город, князь отъезжать не торопился.
- Тю-ю, - разочаровано протянул хорунжий. - Нешто так делается? Застрянем мы тут, ваше благородие. Как есть, застрянем! Солнце-то вон уже где, а они тут и не чешутся!
Корсаков бросил взгляд на блекнущее небо и нахмурился
- Разберемся.
В окне второго этажа мелькнул силуэт мужчины в черном сюртуке.
Корсаков спешился возле крыльца, передал повод казаку и, всбежал по широким мраморным ступеням. Только взялся за медную массивную ручку, как дверь сама отворилась.
- Чего угодно, господа? - Мужчина в черном сюртуке вежливо поклонился, однако встал так, чтобы загородить дорогу.
У него было бледное лицо, прилизанные редкие волосы. Запавшие, покрасневшие глаза смотрели настороженно.
- Лейб-гвардии гусарского полка корнет Корсаков. Прибыл для сопровождения его сиятельства князя Козловского, - представился Корсаков.
Мужчина через его плечо с неудовольствием оглядел казаков, привязывающих лошадей к ограде.
- Секретарь его сиятельства, - представился он. Шагнул в сторону. - Прошу господа. Я доложу Николаю Михайловичу.
Корсаков первым шагнул в прохладу дома. Хорунжий, приотстав на полшага, проследовал за ним. Оглядев улицу, мужчина прикрыл дверь и направился к лестнице на второй этаж.
- Что же вы со сборами не торопитесь? - спросил Корсаков, оглядев не тронутую обстановку прихожей.
- Князь велел с собой взять только библиотеку. Книги уже уложили. Ждем-с подводы из имения, - с достоинством ответил секретарь.
- Слышь, милый, как тебя там, - кашлянув, сказал ему в спину Головко, - нам бы коней напоить.
- Я доложу князю, - не оборачиваясь, ответил мужчина.
* * *
Свечи сгорели на треть. На серебре подсвечника наросла гроздь полупрозрачных стеариновых слез. В неподвижном воздухе язычки пламени горели ровно, с едва слышным потрескиванием.
Николай Михайлович Козловский, тучный пожилой мужчина, с тяжелым одутловатым лицом, подавшись вперед в кресле, склонился над ломберным столом. В руках он держал колоду карт, размером в два раза больше обыкновенных игральных.
Странные рисунки, напоминавшие изломанные страданием фигуры с картин Иеронимуса Босха, диковинные для обычных игральных и даже для запретных карт Таро, оставляли его совершенно равнодушным. По всему было видно, что иметь дело со страшными и странными картами для него привычно. Не торопясь, помаргивая подслеповатыми глазками под набрякшими веками, он выкладывал карты перед собой на стол, шепотом комментируя расклад.
- Туз земли ляжет слева, семерка мечей рядом, и тогда Глупец остается один… Девятка огня внизу, король Воды подле нее. И что в итоге? - Князь выложил последнюю оставшуюся карту в пустую ячейку пасьянса. - Все то же самое!
Несколько мгновений он смотрел на получившуюся комбинацию.
- Фатум, сиречь - судьба! - изрек он.
Подрагивающими пальцами, с уже проступившими на коже коричневыми старческими пятнышками, обхватил бутылку темного стекла. Налил в бокал напиток прозрачного сенного цвета. В густом от тепла свечей воздухе распустилось облачко аромата дорогого коньяку.
Князь, покачивая, поднес бокал к свету. Полюбовался игрой света, дробившегося на хрустальных гранях. Покатав напиток по стенкам бокала, он сделал глоток. Посмаковал под языком сладкую горечь.
- Фатум! - повторил князь.
Выбрав гусиное перо, Николай Михайлович придирчиво осмотрел кончик и, попробовав его на бумаге, обмакнул в серебряную чернильницу.
Почерк у него был тяжелый, с наклоном влево, но четкий и разборчивый. Странные угловатые значки, напоминавшие то ли руническое, то ли шумерское письмо, быстро заполняли строку за строкой, видно было, что подобная тайнопись для князя привычна. Дописав очередную строку, он отложил перо, и снова взялся за колоду.
- C’est plus simle que ca, - пробормотал он.
Пламя свечей дрогнуло, тени на стенах затрепетали. Князь повернул голову, покосился через плечо.
- Сильвестр, я просил не тревожить! - проворчал он.
- Прошу прощения, ваше сиятельство. Прибыли казаки для сопровождения под началом корнета лейб-гвардии гусарского полка. - Мужчина в черном сюртуке остановился, на пороге, чуть склонив голову в поклоне. - Воды для лошадей просят.
- Так дай воды! - чуть раздраженно ответил Козловский. - Вели подождать. Скажи, собирается князь. Не знаю… Вина им предложи. Да смотри, немного! Корнета проведи в гостиную. Подай, что попросит.
- Слушаюсь, ваше сиятельство. - Он помялся. - Подводы так и не прибыли, ваше сиятельство. Что делать?
- Едут, они едут! Через час здесь будут, не сомневайся. А пока вели коляску запрягать. Людишкам скажи, пусть собираются. А то от страха, поди, уже разбежаться готовы.
Секретарь с поклоном отступил за дверь.
Николай Михайлович вновь разложил карты. Сверил расклад с записями в блокноте и тяжело вздохнул.
- Да, судьбу не обманешь.
Чуть склонив голову, он уставился на пламя свечей. Взгляд его стал мутным, пустым. Казалось, что старый князь заснул с открытыми глазами.
- Два века… Без четырнадцати лет, - прошептал он. - Сто восемьдесят шесть лет никто не сможет сломать печать. Все верно. Ибо, сумма дает "шестерку", что есть число печати и число Совершенного.
Словно очнувшись от звуков собственного голоса, князь встрепенулся, собрал карты в футляр.
- Сильвестр! - оборотившись в сторону двери, негромко позвал он, уверенный, что его услышат.
Секретарь неслышно возник в дверном проеме.
Николай Михайлович погрел бокал в ладонях, поднес к носу, наслаждаясь ароматом. Сделал последний глоток.
Прикрыл глаза, и, показалось, вновь впал в недолгое забытье.
- Как ты сказал, фамилия корнета?
- Я не говорил, ваше сиятельство. Корсаков их фамилия.
- Забавно, - задумчиво пробормотал князь. - Корсак, стало быть… Лис степной. Ордынский род, стало быть. И лет ему осьмнадцать, али нет?
- Молод, ваше сиятельство, - кивнул Сильвестр.
- Забавно, забавно… Ну да ладно. Пожалуй, пора.
Он отставил бокал, с натугой приподнялся в кресле.
Секретарь с готовностью поддержал его под локоть. Проводив хозяина к порогу, секретарь метнулся к столу. Взял книги подмышку, сунул блокнот за пазуху, протянул, было руку к футляру с картами.
- Оставь все, как есть!
Сильвестр вздрогнул, поймав на себе пристальный взгляд хозяина.
- Как угодно, ваше сиятельство, - пролепетал Сильвестр.
- Дурья твоя башка, вся моя наука не впрок пошла! Ничего не изменить. А твоей суетой и подавно! Требуется пролить реки крови, чтобы смыть предначертанное. И потребен на то срок не малый. От сего дня - два века без четырнадцати лет! - произнес Николай Михайлович, назидательно вскинув указательный палец. - Записки мои возьми. Остальное оставь. Да, и бутылку коньяку початую прихвати, - смягчив тон, распорядился князь. - Те, что в ящике под столом, не тронь. Даст Бог, кто и помянет им души наши грешные.
Князь дождался, пока секретарь выйдет из комнаты. Обернулся к ожидавшим в кабинете двум слугам. На полу у их ног стояли стопки кирпичей и ведра с раствором. Лица слуг были замкнуты и бледны, как свечи, глаза потухшие.
Ну, за работу, ребятушки! - бодро скомандовал Николай Михайлович. - Двери снять, проход заложить. Да так, чтобы ни одна душа не догадалась.
Он прошел к креслу возле окна, уютно в нем расположился и дал знак секретарю. Сильвестр подал ему бокал и встал рядом, по знаку князя подливая время от времени коньяк.
Позвякивали о камень мастерки в руках слуг, переговаривались на улице казаки, поившие коней. Мимо дома чередой проезжали кареты и повозки москвичей, спешно отъезжающих кто в загородные имения, кто бог весть куда, лишь бы подальше от обреченного города.
Небо над крышами синело, исподволь наливаясь ночной темнотой, подсвеченные закатом, кроваво горели в вышине редкие облака.
Князь пальцем поманил секретаря поближе, Сильвестр склонился над его плечом.
- Ежели сподобишься судьбу перехитрить, доставь записи князю Новикову, - прошептал Козловский. - В чужие руки не отдавай, непременно уничтожь. А на словах Николаю Ивановичу передай: изменить ничего нельзя, надо ждать. Два века без четырнадцати лет! - с нажимом произнес князь. - Запомни: ровно два века без четырнадцати лет!
Слушаю-с, ваше сиятельство.