Игра.
Что же касается фантастики, как приема, то она существует с тех самых пор, с каких существует литература как таковая. Начиная с Гомера. Начиная с евангелий. И терпит сейчас в нашей стране те же трудности, что и реалистическая литература.
Перед зеркалом - ни одного лица. То мелькнет волосатая ноздря неизвестного папаши, то дрыгающаяся младенческая пяточка, то мятый клочок пеленки, мокрый насквозь, то уцененный пятак звякнет в стекло, а то - поберегись! - вот-вот рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...
Зеркало в ожидании.
Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий... ну, хотя бы по Стругацким пройтись...
От сакраментального жилинского "Главное остается на Земле" через Румату, с мечами ждущего, когда упадет дверь, чтобы вмазать наконец подонкам, которых он познавал-познавал, да и допознавался; через Кандида, на последней странице понимающего диалектику морали и прогресса, и Переца, опрокидывающего Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта; через осознание Маляновым личной неизбывности кривых, глухих и окольных троп; через крик Майи Тойвовны, навсегда оставляющей Экселенца, при всех его благих побуждениях, не более чем убийцей... просветления, осознания в каждом финале... куда?
Они просветляли нас, честное слово, кто бы мы были без них; сюда, конечно, вот сюда, где мы теперь толпимся, но - дальше куда?
Эпоха сменилась.
"Итак, Андрей, первый круг вами пройден", - просветляет Наставник. Снова всего лишь - первый. Историческое произведение.
"Не забыть бы мне вернуться", - мысленно осознает Банев. Историческое произведение.
"Хватит с меня псины!" - громогласно осознает Сорокин. Историческое произведение.
"Жиды города Питера". Литература быстрого реагирования, памфлет.
Об остальном и говорить не приходится. В лучших случаях - более или менее приличные исторические произведения (например: война - это отвратительно). Либо публицистика. От кабаковского "Невозвращенца" (беллетризированная статья-страшилка) до "Сладких песен сирен" Кривича и Ольгина (чрезвычайно длинный фельетон). Ситуации. Безлюдье.
Фантастика как прием - это метафора. Гильгамеш. Христос. Лилипутия. Пища Богов. Воланд. Солярианский Океан. Хармонтская Зона. Не просто зеркало микроскоп. Или телескоп. Стократное увеличение, тысячекратное увеличение... чего?
Показать мучающегося человека? Нет ничего проще сейчас. Но, пользуясь словами Стругацких, это значит увеличивать и без того неодолимую силу. Твердить "плохо-плохо-плохо-будет-хуже-хуже-хуже" - запятнать себя дальнейшим накручиванием общей паранойи, которая и без того захлестнула наш новорожденный мир. Помимо прочего, подобное только на руку тем, кто спит и видит загнать нас обратно в точку ноль.
Показать благоденствующего человека? Но это будет издевательством - вроде голого конкурса на звание "Мисс Пайка" в блокадном Ленинграде.
Показать человека, борющегося за правое дело? Но с кем именно? Все и так друг с другом борются, а толку - только похоронки...
Показать доброго человека? А что он делает? Как что? Раз добрый, то защищает страждущих, следовательно, борется за правое дело. Ну, значит, если еще жив, то уже кого-нибудь убил...
Показать светлое общество послезавтрашнего дня? Без особых там звездолетов, убедительно, психологически достоверно; просто дать желанную перспективу: люди любят друг друга и всласть работают...
А сколько получают?!
Да нет, не так уж страшно, ведь все, что происходит, это подчас даже смешно, смешно до икоты!.. Фельетон.
Да нет, но было же хуже, вспомните, ведь прокисали, плесневели, гнили на корню!.. Историческое произведение.
Да-а.
Впрочем, возможно, в тот самый миг, когда пишутся эти строки, какой-нибудь особо прозорливый, особо чувствительный рефлектор-рефрактор уже поймал контур живого лица. Не ноздрю, не выбитый глаз, не прыщ на скуле лицо. Уж не от статьи же ожидать новых очертаний, статья может лишь подвести итоги уже сделанного; двигать процесс может только сам процесс, а отнюдь не его анализ. Теория суха, а древо жизни вечно зеленеет... кхе-кхе... особенно при уровне заражения местности в 1991 кюри.
И.В.Знаменская
ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ
... Забавно будет лет через триста припомнить эти разборки по поводу судеб национальных литератур в общемировой культуре. Да и через сто лет подобное удовольствие покажется, полагаю, исключительно изысканным и узко специальным - нечто такое для гурманов духа и памяти...
А сегодня едва ли хватит у нас прозорливости возблагодарить "текущий момент" - со всей его растерянностью, с отдиранием от тела и души того немногого, что, казалось, навечно (как вечным казался строй) присосалось к нам в качестве тоненького такого пожизненного бессмертия: Надежды на твердое пенсионное обеспечение, Веры в собственную неподкупность (поскольку никто и не пробует покупать), Любви к непреходящему шпротному паштету, встречающему нас в любой торговой точке родной страны, будь то Коряжма, Наманган или Анадырь. Да, не благодарим, а стоило бы...
Конечно, если спуститься с небес еще не произнесенных обобщений в нашу родную кошару, то есть оборотиться к стукнутому ныне пыльным мешком литературному процессу и увидеть на прилавках "Приключения космической проститутки", изданные многосоттысячными тиражами, или, перелистав "Книжное обозрение", не найти там (за исключением братьев-эмигрантов) на полсотни наименований и трех заветных фамилий, вызывающих желание немедленно бежать в магазин - только и мыслей, что в смертной рубахе вскарабкаться на заплеванный Парнас и дожидаться там труб Страшного Суда.
Конец света. Литературе, которой мы жили, места нет.
Однако всем, успевшим соскучиться за считанные годы перестройки по тому тяжелому равномерному гнету, который и заставлял наиболее крепких, в соответствии с физическим законом о противодействии, выпрямлять спину, можно порадоваться: нарастает давление. Пусть несверху, а как бы изо всей окружающей среды, но - нарастает.
Хаос створаживается в систему.
Какой она будет - это еще вопрос, но конъюктура изменилась; способы давления и изгнания за границы освещенного круга меняются, меняется и длительность присутствия в этом круге. О пожизненной ренте, обусловленной послушанием и (или) бездарностью, либо, что реже, талантом, говоритьб уж не приходится. Прежде, чем у нас привьется и развернется в своем цивилизованном виде институт литагентов, прежде, чем обретут реальные очертания цены на бумагу, истинная литература окажется в состоянии жесточайшего прессинга по всему полю, получая мобилизующие толчки от дешевеющего (во всех выражениях, кроме денежного) детектива, дебилизованной (не путать с демобилизованной!) до комиксов фантастики, социалистической эротики, стремительно вырабатывающей рвотный рефлекс на близость...
Берег родной обвалился, и все мы, умеющие и не умеющие плавать, сыплемся в холодную воду "нового мира", где неизменным и знакомым для всех остается одно - человеческая природа.
Но посему - и будем жить, так как количество "творцов" и "ремесленников" в стабильных (да и стабилизирующихся) социально-исторических структурах в процентном отношении неизменно. Так же, как количество гениев и злодеев в любой популяции. Ибо генофонд со временем восстанавливается, а давление внешнее снова провоцирует контрдавление внутреннее, именуемое подчас вдохновением.
Не научились подзаряжаться от приятного - будем подзаряжаться от противного. Этакое преображение энергии, если хотите; бесшабашный праздник селения, из которого сборщики податей уволакивают последний грош.
Трагедия, а как ни странно (и как всегда!) - оптимистическая.
... Кстати, резервы иностранного чтива, изданного до 1973 года и дающие возможность получать советскую "сверхприбыль" - вполне обозримы и исчерпаемы. Далее заказывающих музыку дельцов ждет коммерческий вакуум, который, хочешь-не хочешь, а придется восполнять отечественной беллетристикой, необъяснимо воздымающейся время от времени горообразованиями высокой литературы.
Откуда возьмутся воздымания? От верблюда. От тех горбов, той ноши, которая всегда с тобой. Если ты и есть запланированный популяцией урод, то есть впереди идущий в какой бы то ни было области. Пролагающий тропу по минному полю собственного разума, собственной души. Тебя ведь хлебом не корми, а дай забраться (или хотя бы попробовать забраться) в такие дебри прозрения, где и переаукнуться пока не с кем, так что и физическое бытие иной раз прерывается аккуратной рукой, оберегающей свои закрома до лучшего времени.
А те, кто не очень-то и кормили тебя хлебом, будут с удовольствием потреблять первый, а то и второй пласт узренного тобой, не углубляясь в особо пощелкивающую темноту и не удивляясь твоему безвременному уходу, а по-массолитовски, по-ресторанному - "...но мы-то - живы!"
Откуда возьмутся воздымания? От верблюда. От тех горбов, той ноши, которая всегда с тобой. Если ты и есть запланированный популяцией урод, то есть впереди идущий в какой бы то ни было области. Пролагающий тропу по минному полю собственного разума, собственной души. Тебя ведь хлебом не корми, а дай забраться (или хотя бы попробовать забраться) в такие дебри прозрения, где и переаукнуться пока не с кем, так что и физическое бытие иной раз прерывается аккуратной рукой, оберегающей свои закрома до лучшего времени.
А те, кто не очень-то и кормили тебя хлебом, будут с удовольствием потреблять первый, а то и второй пласт узренного тобой, не углубляясь в особо пощелкивающую темноту и не удивляясь твоему безвременному уходу, а по-массолитовски, по-ресторанному - "...но мы-то - живы!"
Так что - есть определенная вера и в читателя-земляка, насквозь пропотевшего от суеты, и в ежедневно без особых усилий меняющего бельишко читателя "общемирового". Захочет он загадочной русской души, ибо на уровне души национальность ее постепенно теряет смысл, а загадочность, наоборот, приобретает его, наращивает цену, неизмеряемую и в самой твердой валюте.
Я уж не говорю о читателе "двоякодышащем", о читателе, иной раз готовом покинуть стройные ряды потребителей виски "скотч" или колбасы "столовой" и выломиться из социума на какое-то время, а то и на всю жизнь - в хиппи, в ашрам, в арендаторы или просто в лес зеленый, в тайгу, но с заветной книжицей в заплечном мешке. Дискеты компьютерные ведь не заберешь с собой (компьютер на заимку не затащишь), так что с книгопечатанием, надеюсь, не прощаемся.
... О чем человек захочет узнавать всегда, так это - о себе и о том, что может его ждать. Недаром притча, фантастика, астрология - "то поврозь, а то попеременно" во все времена пользовались спросом.
Отдельно, как рыцарь Грюнвальдус на камне - все в той же позиции сидит (а вернее, зависает, стрекоча крылышками) поэзия. Ибо пользуется качественно иным способом передачи, да и аккумулирования, информации; "внешний вид" его напоминает туго закрученную спираль, а искра проскакивает иногда и по прямой - кратчайшему расстоянию, прокалывая витки связного течения. Этот способ напоминает подключение к прямому информационному каналу, имеющему выход на общий банк данных Мироздания, и поэтому странноватые озарения, привносимые в читательские умы таким образом, хоть и вызывают иногда боязливое уважение, но бывают востребованы не во все времена и не всеми. Даже выражаясь в чисто звуковой и изобразительной гармонии, поэзия настораживает неготового к душевному труду человека, заставляя его сомневаться в том, имеет ли смысл вообще кормить за счет общества поэтов - отчего количество последних в цивилизованных государствах саморегулируется, не требуя довольно все ж таки хлопотного отстрела.
... Итак, фантастика, психологическая фантастика, притча, перерастающая в роман, романтическая сказка... Толкин, Булгаков... Дорога, подзаглохшая в отечественной словесности. Один из путей, упирающихся в горизонт.
Фантастика же - шашлычного сюжета, где куски жареного мяса перемежаются с луком, перчиком, помидорчиком, проблагоденствует в качестве фаворитки жанра, как мне кажется, ровно столько, сколько просуществует дефицит на эти самые мясо, перчик, помидорчик. Далее займет то самое место на задворках словесности, что и во всех безлимитных странах.
Так о ком писать?
О себе - любимом, единственном, тиражированном. Человеке - уроженце планеты Земля (?), двуногом прямо (?) ходящем, микромодели Вселенной. И читать не надоело и писать не надоест.
Не думаю, что, распрощавшись, наконец, с соцреализмом, мы долгое время будеи перепевать "зады" европейской литературы xix века - "Интердевочка" это не "Пышка" и даже не "Нана", а тот же литературный шашлык, но не сочный живой, а нарисованный на холсте, как очаг в каморке незабвенного папы Карло. Чтиво на час - который уже прошел.
Время сжимается, подобно пружине поэзии; события проскакивают, минуя плавные витка спирали, принося волнующие, малопонятные сигналы из будущего.
Мир стоит на пороге кардинальных перемен в области науки и культуры, обнаружения и освоения принципиально новых способов познания, на пороге длинного пути преображения человека в новое, качественно иное, космическое существо. Это путь индивидуальностей, число которых будет расти до тех пор, пока не станет всечеловеческим. Процесс неравномерный и труднопредставимый. Во что преобразится в этом случае наука - сказать проще; во что превратится искусство - вот вопрос! Чем оно сможет служить человечеству, какие сны золотые навевать трансформированному Хомо, способному в одно мгновение получить нужную информацию из любой точки пространства-времени?
Чего может не хватать гипотетическому совершенству?
Ностальгия по хвосту и когтям? Маловероятно. Культуртрегерство во Вселенной? Возможно, хотя, скорее всего - на качественно ином уровне, чем тот, на котором эта идея брезжит в современной фантастической литературе. Впрочем, были Странники, загадочные рамиры... Однако воображение пробуксовывает.
Ученые, занимающиеся ритмикой истории, прогнозируют на 2001 - 2002 годы завершение "имперского цикла" в России, чреватое не только социальными, но и природными катаклизмами, пики которых падают на последнее десятилетие уходящего века. Правда, Россия здесь не одинока, несмотря на ее всегдашнюю особую роль - процесс всепланетный: к 2002 году Весенняя точка переходит не только из одного зодиака в другой, но и пересекает границу квартелей Телец-Овен-Рыба и Водолей-Козерог-Стрелец, что по астрологической традиции означает изменения, равнозначные тем, которые произошли с человечеством при переходе из мезолита в неолит - началу формирования ноосферы, по Вернадскому. Куда более вредно, чем забегать вперед - не заглядывать туда вовсе, ограничившись проблемами переходного периода локального бесколбасья и латентного состояния подкожной деятельности КГБ.
С тайной полицией разберется история.
С литературой бы разобраться - сиречь, с Душой.
Требования времени меняют точку зрения, меняют и его, зрения, фокусировку. Не "дальше, дальше, дальше", а - глубже, глубже, глубже; туда, откуда, собственно, и можно ожидать самых невероятных сюрпризов. Какие вопросы могут волновать душу, готовую, наконец, сделаться живой? Что такое, например, человек, который не может убить (только не надо о бетризации!)? Который может - это мы догадываемся, навидались, а который - не может? Какова мера самопожертвования, если человек знает, что смерть есть не финал, но краткий переход в новое качество бытия? Какова цена содеянного Христом?
Недаром наука и искусство, как никогда, тяготеют нынче к религии. Ибо что есть вера, как неаприорное базовое знание, предложенное в виде аксиомы для ускорения духовного прогресса?
Если только она, вера, не замкнута догматически, не неподвижна, но способна к взаимопроникновению с любым способом ощущения и познания мира.
В этих условиях проблема возвращения русской литературы в общемировой литературный процесс, превращение ее в литературу "конвертируемого духа" проблема сиюминутная. Хотя на наш век ее безусловно, хватит - ибо медленно приходим мы в себя от растерянности. Видимо, и недостаток витаминов в пище себя сказывает.
... Тут, казалось бы, голубушке-фантастике с ее легкой поступью - и карты в руки оттого, что она на законных основаниях может позволить себе все, не вызывая недоверия читателя... а поди ж ты! В подавляющем большинстве случаев пока поверху: все те же бластеры, гравилеты, а из "новенького" - страшилки безысходных катастроф, из которых авторы, никак не родственные силой сострадания Комитасу (как известно, сошедшему с ума от зрелища избиения своих соотечественников), выходят бестрепетно невредимыми, да еще и главного героя выволакивают, чтобы читатель понял, как сладко и перспективно остаться в живых одному (или с подругой) на всеобщем пепелище и гноище.
А то немногое, что глубже и человечнее - путается в ошметках отжившего фантастического антуража, как акселерат в распашонках и чепчиках. Бутафорский этот антураж захлестнул нашу фантастику, хотя он вот-вот (может быть, еще при нашей жизни) утратит свою экзотическую притягательность даже для наивного потребителя, рассыпавшись пылью на фоне разнообразно прорывающейся в реальность информации о подлинных возможностях человеческого духа.
Ей-богу, нелепо и смешно представлять себе литературного героя, некоего, скажем, первопроходца, спускающегося сквозь три ментальных, три витальных и три физических уровня сознания с бластером наизготовку.
...Зеркало в ожидании...
Пожалуй, что так.
Но ритм литературного существования, заданный блаженной динамикой застоя, сейчас так же достоин укоризны, как и блошиный скок рыночно-межвременного хаоса. Потому, что бессмертная душа, как никогда, мается от безъязычья, беспомощности, от ощущения (по излюбленному выражению господина нашего Президента) "судьбоносности" происходящего, от желания еще в прижизненном существовании осознать себя и изнутри начать строительство, которое в своем завершенном виде с трудом поддается воображению...