Добежав до кустов, Ситников повернулся к ним, махнул рукой. Артем поправил рацию, посмотрел на Вентуса: "Я пошел, прикрой", и, так же пригнувшись, побежал к начштаба. Шлепнулся с разбега на мокрый мох, затих рядом с ним, прислушиваясь, огляделся.
Сразу за кустами начиналась заболоченная равнина реки и тянулась примерно с километр, до самой Алхан-Калы — верхней части Алхан-Юрта, расположенной прямо перед ними на высоком обрыве. Слева, метрах в трехстах, виднелась окраина Алхан-Юрта, перед ней, в изгибе реки — пойма. За левый фланг можно не беспокоиться, здесь все чисто, местность просматривается хорошо. Справа же и впереди были высокие, в рост человека, камышовые заросли, уходившие в болото метров на двести-триста, за ними, до самых гор, — пойма, километра на два-три.
И — тишина. Никакой ожидаемой войны, ничего. И никого. Тихо, как у негра подмышкой.
"Паскудное место какое, — подумал Артем. — Спереди камыши, справа камыши, сзади — лес. В Алхан-Кале уже чехи. В низине, наверное, тоже. В лесу — этот элеватор чертов. Там собраться, как два пальца облизать, хоть все шестьсот человек спрячь — не найдешь… Опиздюлят нас тут с нашими тремя машинами, как пить дать опиздюлят".
За спиной, словно в подтверждение его слов, послышалось гуденье двигателя. Стараясь не шуметь, Артем тихонечко перевернулся на спину, вскинул автомат на звук. Ситников не пошевелился, продолжая все также разглядывать болото в бинокль.
Движок то замолкал, то ревел на подъемах. Расстояние до него варьировалось вместе с громкостью — то ближе, то дальше. Артем ждал, изредка поглядывая на начштаба, который все также, не шевелясь, смотрел в бинокль на болото.
"Красуется передо мной что ли, смелость свою показывает? Или и вправду обезбашенный, как говорят про него в батальоне, и ему все по барабану — и его жизнь, и моя, и Вентуса? Есть на войне такая порода людей, которые, как медведи, нюхнув разок человечины, будут убивать до конца. С виду вроде нормальный, а как до дела доходит, про все забывает, лишь бы еще раз окунуться в бойню. Не ест, не спит, никого не ждет, не видит ничего. Только войну. Солдаты из них отличные, а вот командиры — дерьмо. И сам в пекло полезет, и нас за собой потащит, не соразмеряя свой опыт с чужим. Опасные люди. Выживают, а солдат своих кладут. А про них потом в газетах пишут — герой, один из полка остался…"
Из лесу показались пехотные бэтэры, сползли в лощинку, стали разворачиваться на бугорок. Артем расслабился, опустил автомат.
— Товарищ майор, пехота подошла.
Тот, наконец, оторвался от бинокля, обернулся. Артем попробовал уловить выражение его лица, красивого и породистого, угадать, что он думает об этом болоте, как их дела — хреново или жить можно, но Ситников был непробиваем.
"Зачем мы здесь? — снова подумал Артем, — суки, неужели нельзя объяснить, что мы тут будем делать? Не солдаты, а пушечное мясо, кинули гнить в болото, и лежи, дохни, ни о чем не спрашивая… Ни разу еще за всю войну задачи по человечески никто не ставил. Послали и иди. Твое дело подыхать и не вякать".
— Доложи комбату: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях, — бросив эту короткую фразу, Ситников взял автомат и пригнувшись побежал навстречу БТРам. Сбежав с бугорка, выпрямился во весь рост, замахал руками.
Машины остановились. Пехота посыпалась с них гроздьями, разбежалась по ямам и канавкам. Напряженно и страшно по опушке разлетелось "К бою!".
Артем нацепил наушники, стал вызывать "Пионера":
— "Пионер", "Пионер", я "Покер", прием!
Долгое время никто не отвечал. Затем в наушниках раздалось: "на приеме". Металлический голос, искаженный расстоянием и болотной влажностью, показался Артему знакомым.
— Саббит, ты?
— Я.
— Ты чего там, уснул что ли? Попробуй мне только уснуть, задница с ушами, вернусь — наваляю. Передай главному — прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. Как понял меня, прием?
— Понял тебя, понял. Передать главному, прибыли на место, рассредоточиваетесь на позициях, прием.
— Да, и еще, Саббит, узнай там, когда нас сменят, прием.
— Понял тебя. Это сам "Покер" спрашивает, прием?
— Нет, это я спрашиваю. Все конец связи.
Артем сдвинул наушники на макушку и полежал немного, ожидая, когда пройдет шипение в ушах.
Вокруг было тихо. Ему вдруг показалось, что он один на этой поляне. Пехота, рассосавшись по кустам и ямкам, пропала в болоте, замерла, не выдавая себя ни единым движением. Мертвые бэтэры, не шевелясь, стояли в низине, от них тоже не исходило ни звука.
От напряженной сжатой тишины ощущение опасности удесятерилось: чехи уже здесь, они кругом, сейчас, еще секунду, и начнется: из элеватора, из болота, из камышей, отовсюду полетят трассера, гранаты, воздух разорвет грохотом и взрывами, не успеешь крикнуть, спрятаться…
Артему стало страшно. Сердце застучало сильнее, в висках зашумело. "Суки… Где чехи, где мы, где кто? Почему ни хрена не сказали? Зачем нас сюда кинули, что делать-то?" Выматерившись, он взвалил рацию на плечо, поднялся и побежал вслед за Ситниковым к БТРам, туда, где были люди.
Спустившись в лощинку, он огляделся. У бэтэров никого не было. Артем подошел к ближайшей машине, постучал прикладом по броне:
— Эй, на бэтэре, где начштаба?
Из пропахшего солярой стального нутра высунулась голова мехвода, завращала белками, светящимися на чернющем, грязнее чем у негра, лице, никогда, наверно, не отмывающемся от грязи, масла и соляры. Блеснули зубы:
— Ушел с нашим взводным позиции выбирать.
— А пехота где?
— Вон, вдоль трубы, по канавке залегла.
— А вы где станете?
— Не знаем, пока здесь сказали.
— А куда он пошел, в какую сторону?
— Да вон, к кустам вроде.
Артем пошел по указанному водителем направлению, поднялся на бугорок, присел, оглянулся. Ситников с пехотным взводным стояли в кустах, осматривались. Артем подошел к ним.
— Значит так, Саша, ты меня понял, взвод рассредоточишь на бугре в сторону болота, — Ситников провел рукой по бровке, показывая, где должна быть пехота. — Одно отделение с пулеметом кладешь вдоль трубы, прикрывать тыл, машину поставишь там же, сразу за нами, в лощине. Второй бэтэр — на левом склоне бугра, сектор обстрела — от Алхан-Юрта и до Алхан-Калы. Моя машина будет здесь, сектор обстрела — от Алхан-Калы до пятнашки. Пароль на сегодня — девять. И всем окопаться!
— Понял, — взводный кивнул головой.
— Все, действуй, — Ситников повернулся к Артему, — ты со мной. Пошли, посмотрим, что здесь.
Они лазили по опушке еще часа полтора, выбирали позиции, приглядывались, прислушивались, присматривались. Артем устал. Он пропотел под бушлатом, и капли пота, смешиваясь с дождевыми, холодили разгоряченное ходьбой тело, бежали ручейками между лопаток.
Когда совсем стемнело, они вернулись на бугорок к своему бэтэру, залегли около непонятно откуда взявшейся здесь бетонной балки, рядом с которой уже расположился Ивенков, затихли, ожидая дальнейшего развития событий.
Дождь усилился. Они лежали около балки не шевелясь, вслушивались в темноту.
Южные ночи черны, и зрение бесполезно. Ночью надо полагаться только на слух, только он, улавливая звуки, помогает расслабиться, говоря, что все вокруг спокойно. Или же наоборот, тело вдруг напрягается, дыхание замирает, прижатое стиснутыми зубами, рука тихонечко тянется к автомату, неслышно ложится на него, голова медленно, толкаемая одними глазами, поворачивается в сторону нечаянного звука, стараясь не шкрябать затылком по воротнику, не шуметь, не мешать своим ушам оценивать обстановку…
Тишина. Лишь на элеваторе завывают собаки, да по камышам шуршат утки, крякают, напрашиваясь на шампур. И больше ничего. Все спокойно. Чехи, если они и есть в низинке, ничем себя не выдают, тоже выжидая.
Минуты растянулись в года. Тишина и ночь окутали их, и время, не измеряемое сигаретами, потеряло свое значение.
Умерло все. Чуть живы были только они, впавшие от холода в оцепенение. Как затонувшие подводные лодки, они легли на шельф, глухо ткнулись под водой друг в друга железными бортами и замерли, остыли, сбившись в кучу, сохраняя тепло. А ночь раздавила их километровой толщей ожидания, черепа хрустнули и проломились, и темнота хлынула внутрь, заполнила отсеки, оставив лишь каплю энергии где-то в середине мозжечка. И ни одной жизни вокруг, ни одной души — только они, мертвые…
Лежать становилось все тяжелее. Затекшие мышцы начало ломить, выворачивать в суставах. Холодный дождь пробрал до костей, тело остыло и их начал бить озноб. Ноги невероятно замерзли, ступни в промокших сапогах задубели, стали чужими. Но не постучать, не потоптаться на месте, не пошевелиться — ночь и холод сковали движения, давили на грудь…
Так прошло четыре часа.
Артем зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось — окоченевшие пальцы не чувствовали маленького "флажка", срывались.
Так прошло четыре часа.
Артем зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось — окоченевшие пальцы не чувствовали маленького "флажка", срывались.
Вокруг было все также тихо.
Ему вдруг стало наплевать на войну. Слишком долго он ждал её, лежа на земле под зимним дождем. Слишком долго он находился в напряжении, и слишком долго ничего не происходило. Ресурс организма иссяк, и его охватило безразличие. Захотелось пойти куда-нибудь погреться — в бэтэр, к костру, в село или к чехам, куда угодно, лишь бы было тепло и сухо.
"Вот так и вырезают блокпосты", — подумал Артем и приподнялся на одно колено. Лежать дальше он уже не мог.
— Да дерись оно все конем! Слышь, Вентус, помоги снять рацию.
Вентус тоже очухался, оторвался ото дна, пробив километры ледяной ночи. Вспучив гладь, он шумно закачался на поверхности, а ночь водопадами струилась между палубными надстройками его броника, реками стекала по ложбинам магазинов, путалась в леерах ресниц и, сдавая позиции, уходила из зрачков, в которые возвращалась жизнь.
Ситников не пошевелился, остался в войне, слушая болото.
Вдвоем они сняли рацию.
Артем выпрямился во весь рост, прогнулся назад, покрутил торсом. Позвоночнику сразу стало легко — четырнадцатикилограммовая тяжесть больше не давила горбом на плечи, не резала ключицы. Артем расстегнул и бронежилет, стащил его через голову, постелил на земле около балки внутренней стороной — теплой и сухой — вверх. Рядом положил свой броник Вентус. Получилась лежанка.
Они запрыгали, замахали руками, стали бегать на месте, смешно взбрыкивая ногами в тяжелых кирзачах. Сердце забилось сильнее, погнало погорячевшую кровь в ноги, к замерзшим пальцам. Стало теплее.
— Вот уж не думал, что в армии по собственной воле зарядку делать буду! — усмехнулся Вентус.
— А, без толку, — махнул рукой Артем, — желудки пустые, калорий нет. Присядем, через две минуты снова замерзнем.
Согревшись, они быстренько, чтобы не упускать тепло и не мочить броники под дождем, уселись на лежанку спина к спине. Замерзшие задницы сквозь тонкие штанины уловили исходящее от броников тепло, занежились.
Закурили в рукав, пряча бычок в глубине бушлата. Тлеющее сияние попеременно выхватывало из темноты лица, освещало грязные пальцы, сжимавшие окурки. Артем вспомнил, как однажды видел в ночник курящего человека. Расстояние было большим, но каждая черточка на лице курившего просматривалась отчетливо, как выведенная карандашом. За километр попасть можно.
До Алхан-Калы примерно столько же. Но они слишком замерзли, а погреться больше нечем, только едким вонючим дымом моршанской "Примы".
С тихим, придерживаемым рукой лязгом, на бэтэре откинулась крышка люка. Водила, кашлянув, зашептал хрипло:
— Эй, мужики, дайте закурить, а?
Артем усмехнулся. Война уходила на второй план, первое место занимал быт, извечные солдатские проблемы — пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить. Пустые желудки и холод брали верх над инстинктом самосохранения, долгом и войной, и приведения в пехотных бушлатах поднимались из окопов, начинали шевелиться, бродить, искать жратву. Если бы солдат был сыт, одет и умыт, он воевал бы в десять раз лучше, это точно.
Артем кинул на голос пачку. Водила зашарил по броне руками, нашел её, взял сигарету и кинул "Приму" обратно. Пачка не долетела, упала на траву. Артем потер её об штанину:
— Намокла, сука… А что, пехота, вы в ночник-то смотрите?
— А надо?
— Ох, бля… — сказал Ситников, — сейчас расстреляю придурков! — Он схватил валявшуюся на земле гнилушку, не вставая, швырнул ею в водилу. — Не "надо", а обязательно надо! У вас чего там, в бэтэре, гостиница что ли? Сейчас быстро у меня по позициям разбежитесь, ни одна обезьяна спать не ляжет! Пригрелись!
Водила нырнул в люк. Там зашевелились, послышались голоса. Через секунду башня с тихим шелестом повернулась в сторону гор, поводила стволом, вглядываясь в ночь. Застыла. Потом, создавая видимость усиленного наблюдения, повернулась в другую сторону.
Артем усмехнулся: наверняка через полчаса опять спать завалятся.
Луна, по самый подбородок укрытая толстым одеялом туч, нашла маленькую лазеечку, выглянула краешком глаза. Ночной мрак посерел.
В животе заурчало. Артем глянул на небо, толкнул Вентуса:
— Ну чего, неплохо бы и перекусить, а? Пока хоть что-то видно. Товарищ капитан, вы как насчет ужина? Сегодня, похоже, войны не будет.
— Ешьте, — Ситников не обернулся.
Артем полез в карман броника, стал выгребать припасы. У него оказалось четыре целых, в срез буханки, сухаря, банка килек в томатном соусе и пакетик изюма. У Вентуса были только сухари, три штуки.
— Да, негусто. Эх, подогреть бы килек сейчас, хоть горяченького похлебать. — Артем постучал себя по карманам. — Штык-нож есть?
Вентус тоже пошарил по карманам, отрицательно мотнул головой.
— Товарищ капитан, у вас штык-нож есть?
Ситников молча протянул охотничий нож, хороший, нумерованный, с коротким прочным лезвием. Рукоятка из дорогого дерева удобно легла в руку.
— Ого! Откуда такой, товарищ капитан? Трофейный?
— В Москве перед отправкой купил.
— И сколько такой стоит?
— Восемьсот.
Артем взял нож, покидал его на ладони, воткнул в банку. Острое лезвие как бумагу вспороло жесть, из рваной раны потек жирный, вкусный даже на вид соус, аппетитно запахло рыбой. Артем поставил банку на землю, достал ложку.
— Давай, навались. Товарищ капитан, может, все-таки, с нами?
— Ешьте, — все также не оборачиваясь монотонно ответил Ситников.
Ели не спеша. Война научила их правильно питаться, и они зачерпывали рыбу по чуть-чуть, тщательно пережевывали — если есть долго, можно обмануть голодный желудок, создать иллюзию обилия пищи. Много маленьких кусочков сытнее, чем один большой.
Уговорив банку, облизали ложки, выскребли остатки рыбы сухарями. Голода они не утолили, но пустота в желудке немного уменьшилась.
— Ну, что ж, все хорошее когда-нибудь кончается, — философски заметил Артем, — давай закурим.
Закурить они не успели. В ближайших кустах снарядом лопнула раздавливаемая ногой ветка, её треск ударил по напряженным ушам, дернул за каждый нерв в теле.
Артем непроизвольно вздрогнул, моментально покрылся потливой жаркой испариной страха: "Чехи!". Спиной, как сидел, он кинулся на землю, схватил автомат, перекатываясь, сорвал предохранитель. Вентус успел перепрыгнуть через балку, залег рядом с Ситниковым…
Из кустов, цепляясь штанинами за колючки, матерясь и ломая ветки, шумно, как медведь, вывалился Игорь, бормоча что-то про "чертовы чеченские кусты, нерусь колючую…"
Артем выматерился. Поднявшись с земли, начал отряхивать грязь с бушлата, мокрые пожухлые травинки.
Увидев его, Игорь обрадовано раскинул руки:
— Здорово, земеля! А чего здесь связь делает, какими путями? Ты же в штабе должен быть.
— Да вот на охоту выехали. Дураков всяких отстреливаем, которые по кустам шляются как попало.
— Это ты на меня, что ли, намекаешь? — Игорь подошел, ткнул его кулаком в плечо, — ладно не бузи, дай закурить лучше.
Игорь был один из немногих по-настоящему близких Артему людей в батальоне, земеля. Они познакомились еще в Москве, перед отправкой в Чечню.
Тогда было раннее-раннее невыспавшееся зимнее утро. Под ногами хрустел снег, резкий морозный воздух коробил ноздри, а контраст ярких фонарных ламп и ночной мглы резал опухшие после вчерашних проводов глаза.
Артем сошел с подножки автобуса, огляделся на незнакомой остановке — где-то здесь должен был быть Царицынский военкомат. На остановке стоял невысокий кривоногий мужик, пытался прикурить, ладонями прикрывая огонек зажигалки. Рыжее скуластое лицо с редкой порослью выдавало в нем татарскую кровь, раскосые глаза искрились хитрецой.
Артем подошел к нему, спросил дорогу. Тот усмехнулся: "В Чечню, что ли? Ну, давай знакомиться, земеля, — он протянул руку, — Игорь".
Потом, пока их на “Газели” везли в подмосковную часть, Игорь всю дорогу без умолку тараторил, рассказывая о своей жизни, то и дело доставал из внутреннего кармана куртки фотографию дочери и поочередно показывал её то Артему, то водителю, то сопровождавшему их офицеру: ”Смотри, майор, это моя дочка!”. В небольшой сумке, которая была у него с собой, помимо всевозможного солдатского добра оказались ещё и несколько “чекушек”, которые он, одну за одной, к всеобщей радости, извлекал на свет божий, постоянно приговаривая при этом: «Ну, что, пехота, выпьем?”.
…Закурив, они расселись на брониках. Артем затянулся, сплюнул, потер замерзший нос:
— Чечень проклятая. Замерз как собака. Подморозило бы что ли, и то посуше было бы… А у меня под штанами только «белуха» да трусы. Подстежку надевать — сдохнешь, тяжелая, сука, жуть. А штаны не могу никак найти… В ПТВ Вася предлагал, да я стормозил чего-то… Надо было, конечно, сходить.