Настоящий гром

Садовский Михаил Настоящий гром

Михаил Садовский

Настоящий гром

Приезд

Поезд тянулся медленно. Полотно замело. Паровозик выбивался из сил. Протяжный гудок отлетал недалеко и как-то сразу становился меньше - будто съеживался на морозе. Потом он вдруг падал в сугробы между сосен, и снова пыхтел паровоз. Вовка сидел на лавке, в середине, - от окна дуло. Да и что смотреть в окно, когда оно насквозь промерзло? К станции подъехали поздно и неожиданно. Короткий день окончился. Вечер еще не наступил. Люди выскакивали из вагонов и куда-то спешили. Приезжих было мало.

- Ну, вот мы сейчас и пойдем. Тут недалеко - три километра. В дороге-то оно и теплее. Вовка смотрел на своего попутчика, они познакомились еще в вагоне. Старичок натягивал лямку худого вещмешка. Плечо тулупа задевало, и мешок никак не надевался.

- Я вам помогу... - мама потянула руку. - Да, - сказала она, задумчиво оглядевшись.

- Э, не горюй, милая, везде люди живут. Не Москва, конечно, но не пропадешь. Пошли, пошли, чего пригорюнилась. На морозе не больно настоишься. Паровозик последний раз свистнул и начал толкать темные вагоны обратно. Тускло проплала кочегарка. Повеяло тепло, запахло гарью. Проплыл мимо, шипя и паря, ползун, потом фонарь. Все дальше. Дальше. Вовка шел следом за дедом Тимофеем, а сзади мама с чемоданом и сумкой в руках. Паровоз уже отъехал далеко, только виднелся желтый свет фонаря на лбу и метелка искр из трубы, но что-то глухо отдавалось в воздухе. Это не было похоже на стук колес. Чем дальше отходил паровоз, тем яснее становился гул. То слышались раскаты грома, глухого, басовитого, то сухой треск, какой бывает, когда проведешь палкой по штакетинкам забора. Вовка насторожился и ллушал; правда, мешал скрип шагов; но чем дальше отходили от станции, тем громче и громче становился звук. Спереди наползала синяя сопка. И небо над ней тоже было синим и становилось все темней. Уже трудно было различить тропинку на снегу. Дед Тимофей шел, не оглядываясь. Он молчал и только изредка крякал громко и отрывисто. "Спросить бы его, что это значит", - думал Вовка.

- Перекур! - Дед остановился и обернулся: - Не умаялись? Теперь они стояли вровень с сопкой. Вовка снова взглянул в сторону, откуда доносился грохот, увидел оранжевые вспышки на небе. При этом неярком свете на темном фоне выделлись все новые и новые сопки. Они будто шли друг за другом, как горбатые верблюды по снежной пустыне.

- Дедушка, это ведь не настоящий гром, правда? Разве зимой гроза бывает? Не выдержал Вовка, - Я не люблю грозу. Дед усмехнулся:

- Ишь ты! Не настоящий. Настоящий это, ох какой настоящий! Э, милок, время то сейчас какое - грозовое, военное! По всей земле гроза полыхает. А этого грома пусть фашисты боятся, тебе то нечего. Слышишь, как трещит мелко? Во! Будто горох на пол сыплется. А!.. Это пулемет строчит. А вот сейчас ухнет. Вот. Слушай... Во!.. В самый раз! Это пушка. - Дед замолчал. - Это штука. Хорошо палят! Тут недалеко - километров с пяток. Видишь, где полыхает. Там в гору палят. Полигон называется. Прежде чем на фронт отправлять, пушки стрелять учат метко. Испытывают оружье. Там и автоаты есть, только их не слыхать. Далековать. - Дед опять замолчал. Вовке даже как-то теплее стало от этой новости. Он повернулся к маме. Она внимательно смотрела на оранжевые всполохи над горбатыми сопками, заросшими елями. Вовка прижался к маминому холодному пальто, задрал голову и смотрел, смотрел ей в глаза. У мамы были замечатеьные глаза, по ним Вовка всегда узнавал, когда мама сердится, а когда ей грустно. И сейчас он понял, что маме хорошо, хотя глаза блестели, потому что в них были слезы.

- Ну, будет. Пошли. Еще немного лесом и дома. Сейчас в сельсовет, а там решат, как с вами быть, где вам жить. Дед снова шел впереди изредка крякал так громко, что непонятно было , с какой стороны возвращалось эхо. Лес тоже стал синим, как сопки и небо. Даже черным. Сосны стояли по стойке смирно - молчали. В строю нельзя разговаривать. Володя шел серьезный и притихший. Он слушал гром. Ему даже в лесу не страшно, потому что рядом, совсем близко - добрые сильные люди. Они учат стрелять пушки и пулеметы, чтобы нашим на фронте было легче бить фашистов. Вовка стиснул кулаки, приложил их к груди и даль длинную очередь из автомата: та-та-та-та... за ближними соснами повалились фашисты. Потом он дал очередь по кустам - там была засада. Немцы падали и падали, а Вовка все строчил и строчил. Губы повлажнели и мерзли, но он ничего не чувствовал.

- Перестань, сынок, - Вовка услышал мамин голос. - Тут и без тебя треску хватает. Скоро придем - вон огни впереди.

- Точно! Пришли, считайте, - отозвался дед. - Овражек минуем - и дома.

Эвакуированный

- Эй, ребя! Эвакуированный! - Вовку обступили ребята. Тот, что кричал, наверное, был рыжим или белобрысым. Все лиццо в веснушках, а маленький нос пуговкой покраснел от момроза. Он стоял впереди всех и рассматривал Вовку.

- Тебе сколько лет?

- Шесть, - ответил Вовка нерешительно.

- Ты не бойся, мы не деремся, - вставил сбоку маленький мальчонка в телогрейке до пят.

- А я и не боюсь.

- Погодь, - прикрикнул рыжий. Он был на полголовы выше всех и, видно, за главного.

- А у тебя отец жив?

- Жив, - ответил Вовка, - на фронте.

- А он кто?

- Штурман. На бомбардировшике.

- У! Здорово! - Рыжий сложил руку лодочкой и, пронзительно завывая, рука начала делать круги и пикировать. Когда до земли оставалось совсем недалеко, все начинали стрелять из зениток: трах - тах - бух, но самолет сбрасывал бомбы и снова делал круг для заход.

- А ты видел фашистов? - спросил вдруг рыжий. Все замолчали.

- Нет. Самолеты их видел, когда нас бомбили в дороге. А так только на плакате.

- Ну, вот, они такие и есть. Тощие и противные, знающе подтвердил рыжий. Да, а как тебя зовут то?

Вовка посмотрел на рыжего. Ему казалось, что они давно друг друга знают. Пока Вовка об этом думал, кто-то тихонько хохотнул:

- Забыл! Спроси у мамы! Вовка насупился:

- Владимир Яковлевич Борынский, - сказал он уверенно, как учила его мама, на случай, если. Не дай Бог, в дорогке потеряется. Ребята зашумели. А рыжий сказал:

- А меня Севка. Это ты с моим дедом ехал. Пошли с нами. Каждый старалсЯ подойти к Вовке и сказать, как его зовут. И маленький паренек, который успокоил Вовку насчет драки, тоже тянул тоненьким голоском:

- А меня зовут Петькой!

Севкина затея

Это было настоящее путешествие. Вовка так и думал, что путешествие - это не обязательно далеко, но обязательно интересно. Ребята шли сначала по крутой нерасчищенной улице. Потом свернули ха угол и оказались на широкой площади. Прямо против дома с флагом.

- Сельсовет, - пояснил Севка. К стене избы приледенел плакат: красноармеец штыком гонит маленьких фашистиков, они жалкие, как козявки, и падают с края плаката прямо в сугроб.

- Эх, вздохнул Севка, - годов мало, да и фронт далеко, а то пошел бы с немцами драться... или в партизаны. До околицы было недалеко. За свалкой почерневших бревен недостроенного клуба начинался лес. Сначала редкий, с елочками в заснеженных шапках, а потом какой-то синий, незнакомый и неприветливый. Сашка в серой солдатской шапке вдруг отбежал в сторону:

- Смотрите, смотрите, опять рыжая приходила! Холодно ей и есть тоже хочется!

- припорошенная цепочка следов, четкая и ровная, шла напрямую к лесу, и Вовка представил себе лису, такую, как в зоопарке: она бежала и пушистым хвостом заметала след.

- Ну, ладно, - начал командовать Севка, - будем строить так: кто со мной здесь, а остальные с Витькой Малышевым в лес - готовить окопы и снежки. Ты, Вовка, со мной оставайся, - добавил Севка.

Работа была интересная! Настоящая работа! Сначала лопатой прокопали снег почти до самой земли, получилась глубина по плечи Вовке. Потом сложили стены, а сверху перекинули еловые лапы и на них снега набросали. Вот и снежная комната, в которой можно стоять не сгибаясь. Вокруг этого штаба стали складывать стены крепости из плотных снежных кирпичей, которые вырубали лопатой из сугробов. Мягкий день летел незаметно, солнца не видать - не поймешь: то ли утро пасмурное, то ли сумерки вечерние. Все время в воздухе висел гром, глухой и привычный. "Как на фронте, - подумал Вовка. - Вообще хорошо так работать: совсем не холодно и есть почти не хочется. А то, если дома сидеть окоченеешь, со скуки помрешь, и есть ужасно хочется". Когда все вымокли окончательно, Севка скомандовал:

- Кончай! Э-эй! В лесу! На сегодня хватит, а завтра все сюда сами приходите. Поняли? Пошли! Когда поравнялись с Вовкиной хатой, Севка позвал:

- Пойдем к нам, Вовка, перекусим. У тебя еще мать не пришла.

- А ты откуда знаешь?

- Знаю, она в сельсовете еще. Они там решают вопрос о ленинградцах. Пойдем.

- Он помолчал. - Вообще я про тебя все знаю. Вы ведь с моим дедом сюда ехали. Пошли к нам, а то зябко стало. Погреемся. Вдвоем веселее. Деда тоже еще нет. Он в сельсовете.

- А твоя мама? - спросил Вовка.

- А твоя мама? - спросил Вовка.

- А мать с отцом ушла, - Севка вздохнул. - На фронт.

Угар

Вовка никак не мог сообразить, что происходит. Он тер глаза холодными руками и вглядывался в темноту.

- Скорей, скорей вставай, - говорила мама, вытаскивая его из-под груды старых вещей, наваленных поверх одеяла, - вставай, сынок, опять угар.

Каждую ночь этот противный угар не давал Вовке выспаться. Он приходил поздно, неизвестно как залезал в дом и бродило нему невидимкой. Это был очень хитрый враг, наверное, большой и синий. Но Вовка его не видел и поэтому не мог проткнуть гибкой пикой или зарубить настоящим сосновым мечом. Мама говорила что "это наказанье какое-то" и что этот угар "их убьет". Дальше Вовка представлял себе, как он будет защищать маму и не даст угару убить их. Раз папа на фронте, то он сам сможет сразиться с этим страшным врагом. Но как его найти. На Вовкин вопрос: "Что такое угар?" мама ответила: "Такой воздух тяжелый". На улице снова гуляла луна. Ей почему-то не спалось. И угар ей не страшен. Она была белая-белая. В морозном воздухе искрились волшебные иголочки, тонкие-претонкие. Они не падали и никуда не летели, а только кружились на месте, будто танцевали и сверкали разными цветами. Деревня спала. Не дымили трубы. Темнели окна. Улица, как молочная река, бежала вниз под гору к настоящей реке, тоже белой, в ледяной и снежной одежде. Каждый шаг звонко отдавался, и казалось, что иголочки тоненько позванивают, когда задеваешь их на ходу.

- Мама, а как же люди могут в такой мороз в окопах сидеть? Им ведь холодно?

- Холодно.

- Мама, а почему не ко всем приходит, а только к нам? Мама ничего не ответила. Как она могла объяснить маленькому Вовке, что во всем виновата война, что приехали они в эту далекую деревню и больше жить было негде, кроме этой дырявой избы, которую сколько ни топи - все равно все стены изнутри в инее, а печка плохая, и все время от нее угар. И что письма от отца редко приходят, а без писем совсем холодно.

- Вовка, ты бы нарисовал что-нибудь и послал папе. Ему сразу теплее станет. У меня есть два карандаша - синий и простой.

- Хорошо, мама, я нарисую, - пообещал Вовка. Снег скрипел все громче и громче - это значит, мороз крепчал под утро. А луна подвинулась к трубе крайней избы и оперлась о нее щекой. Странная луна. Всегда спит днем, а всю ночь гуляет. Может быть, у нее дома тоже по ночам бродит угар.

- Мама, пойдем домой! Он уже ушел... Спать легли, не раздеваясь, все равно был страшный холод, казалось, еще хуже, чем на улице. А утром Вовка нашел на столе листок бумаги из тетради в косую линеечку, на нем два маленьких карандаша и кусочек хлеба. Он вспомнил ночь и стал рисовать картину. Мерзли руки. Мешали загнутые до локтей рукава ватной взрослой телогрейки. Вовка очень старался. И синий угар на длинных тонких ногах, очень похожий на фашиста с плаката, падал куда-то вниз, а наголову ему опускался громадный меч, который держал тоже синий человек. Но этот человек был намного синее, и на шапке спереди было пустое место. Это место Вовка оставил для красной звезды.

Все готово

К снежной войне готовились долго. Построили крепость, налепили снежков и стали ждать оттепели, чтобы крепость заледенела. Случается зимой между метельными морозными деньками один - тихий, плаксивый. С утра он чем-то недоволен. Все хмурится, кутается в тучи. К полудню начинает потихоньку плакать, а к ночи его и совсем развезет. Люди всегда с удовольствием вдыхают сырой пахучий воздух - весной пахнет - весной пахнет. Завтра снова завьюжит - носа не высунешь. Среди зимы весна в гости на денек заглянула да еще сильнее раззадорила мороз. Утром после оттепели собрались у крепости. Снежные ядра, сложенные пирамидками, смерзлись - не разнимешь, не отделишь ни одного катышка. Ребята обошли крепость со всех сторон. Стены заледенели наславу. Крепкие - теперь не развалишь. И скользкие, гладкие - не влезешь.

- Все готово, - сказал Севка, - теперь надо делиться на фашистов и наших.

Ребята стояли гурьбой, понурив головы. Никто не хотел быть фашистом. Конечно, все понимали, что это игра, и никто дразнить не будет, но... даже на один день никто не хотел становиться фашистом. "А почему я, - думал про себя каждый. - Я, если б пустили, пошел на настоящую войну. Там и отец и брат... Нет! Не хочу!" - так думал каждый мальчишка, потому что все хотели на фронт, и у всех на войне были и отцы и братья и даже матери.

- - Тогда давайте сговариваться. Мы с Витькой будем матки, а вы сговаривайтесь. А потом - чет-нечет бросим.

Все зашумели сразу. Это уже другое дело! Толкались. Искали себе пару и отходили в сторону. Таинственно шептали что-то в ухо друг другу и оглядывались по сторонам, чтобы никто не подслушал. Потом по очереди подходили к маткам. "Матки, матки, чьи заплатки?!" - кричали они в два голоса.

- Матки, матки, чьи заплатки? Дуб или сосна? Витька смотрел на Вовку и на его "пару" - Ваню Диранкова. Надо было выбирать. А Вовка смотрел на Севку и очень хотел попасть в его команду тогда и немцем не так страшно быть.

- Дуб! - выбрал Витька.

- Ура! Ура! - заорал Вовка. - Ура!

- Так, отходи влево. Не ори, - командовал Сева, - давай, кто еще?

- Матки, матки чьи заплатки... рожь или овес?..

Осада

Быть Гитлером никто не соглашался. Севка нервничал и кричал:

- Да вы что? Не понимаете что-ли это же не по-настоящему! Вы фашисты и давайте, сами выбирайте Гитлера, это ваше дело! И все! Все орали. Голос у Севки срывался. Он махал руками. "Я ни за что бы не согласился быть..." - Вовка зажмурился, и ему сразу представился такой Гитлер, какого он видел каждый вечер, когда сразу засыпал. Он всегда перед сном закрывал глаза и потихоньку звал: "Папка!" Появлялся отец, веселый и похожий на всех военных, с кобурой и ремнем через плечо. Потом вдруг из-за плеча отца появлялся Гитлер: что- то черное с носом, как у носорога, и страшное. Тогда Вовка скорей-скорей говорил: "Капут", и это черное сразу же летело куда-то вниз.

- Давай пока без Гитлера! - орал Витька Малышев.

- Кто советские войска, айда за мной в лес! Немцы остались в крепости готовиться к обороне. Севка увел своих ребят в лес, и они стали совещаться недалеко от опушки. Решили сделать так. Чтобы не видно было, сколько у них осталось ребят, сбоку закидать крепость снежками, а в обход послать Борьку, родного брата Витьки Малышева, с тремя ребятами. Когда они полезут в крепость, немцы начнут их спихивать, вот здесь то и навалиться всем остальным под прикрытием своей снежной артиллерии. Разделили заледеневшие катыши. Война началась. Вовка выглядывал из-за дерева и следил за крепостью. Как только взлетала над стеной чья-нибудь рука, Вовка замахивался, а когда вслед за рукой показывалась голова, он что есть силы кидал. Но первому досталось ему. Хорошо еще, что снежок задел дерево, и то лоб сильно жгло, но об этом некогда было думать. Снежки сыпались градом, сбоку крепости раздалось Борькино "Ура!". Ребята закрывали руками лицо и, полусогнувшись, двигались к крепости.

- Бей фашистских оккупантов! Ура! - не выдержал Севка. - За Родину! Все побежали вперед. Снег по пояс. Снежки больно бьют. Все, как на войне. И Вовка будто впервые услыхал кононаду, к которой уже успел привыкнуть. Это наши били без остановки. До крепости оставалось все меньше и меньше. Ледяные стены матово блестели. Севка согнулся и скомандовал Вовке: "Лезь!" Вовка влез сначала на спину друга, ухватился за край стены. Нагнул голову. Снежок угодил ему прямо в шапку. Глаза залепило. Его толкали обратно вниз, но он держался крепко, стиснул зубцы, изо всех сил оттолкнулся от Севкиной спины и заорал: "Ура!" В крепости творилось что-то невообразимое. Сражались уже давно. Давно все вымокли насквозь. Когда, наконец, из крепости стали выводить пленных. Вовка еле стоял на ногах. Хотелось пить, было страшно жарко, но зато на самом высоком месте стены торчало красное знамя из галстука. Пленных подвели к высокой сосне. На нижнем толстенном суку болталась веревка. Ребята остановились. Вдруг стало очень тихо. Никто не решался что-нибудь сказать. Стояли долго. Мороз пробирался под потные рубашки.

- Кто Гитлер? - Выдавил Севка. Все стояли молча. Потом незаметно вперед слегка шагнул Ваня Диранков, с которым Вовка сговаривался. Он шагнул еще раз, еще... остановился около сосны и стал снимать пальто. Пальто было старое, перешитое и с разболтанными петлями. Он положил его на снег и нагнулся, чтобы застегнуть пуговицы. Никто не понимал, для чего он это делает. Потом Ваня поднял воротник на лежащем пальто и оглянулся. Они с Севкой надели на воротник петлю, а сверху Ванину шапку. И когда ребята опустили пальто, всем показалось, что это болтается настоящий Гитлер. Было очень страшно. Он, этот Он, был черный и без лица. И тут кто-то крикнул: "Бей фашистов!" - И все разом стали кидать снежками в чучело и орать во весь голос. Потом вдруг все замолчали и обернулись к Ване. Он стоял и тихонько всхлипывал. Не плакал. Тихо-тихо всхлипывал. Все знали, что на прошлой неделе мать Вани получила письмо от командира и похоронную. Домой возвращались в синих сумерках. Молча. Никто не хвалился, как всегда после мальчишеской драки. Они возвращались с фронта домой... Длинной длинной дорогой. А на фронте шел бой. Там остались их отцы, братья, матери.