Александр Цыганков Perpetuum mobile
Отражение плывущего облака, изломанные силуэты деревьев на быстрой воде и солнечные блики играли свежей масляной краской на холсте. Только подобие, условность, маленькое зеркальце, где мелькнуло и продлилось во времени то, что никогда не останавливается и длится вечно. Но как хорошо в этом стремительном движении! Крутящийся водоворот вешней воды! Прозрачный лес, первая зелень на берегу и пронзительная бирюза апрельских небес. В Сибири такой цвет неба бывает только в конце апреля и первую неделю мая. В эти яркие весенние дни Тростников не мог усидеть в городе и вырывался на пленэр. Обязательно туда, где лес, возвышенность над рекой и прострелы в простор, сливающийся на горизонте с огромным небом. Когда повсюду разливается лазурь, а холодный ветерок из тёмного бора говорит о том, что зима ещё рядом. И между красных сосновых стволов ещё лежат лиловые острова последнего снега, а на пригорках уже цветут подснежники, и река катит свои воды с такой силой и скоростью, что кажется, как будто этот могучий речной поток как раз и вращает Землю, как мельничное колесо. И кружится голова! И солнце, и свежесть, и нежность распустившейся вербы. И всё — как будто накануне, как в первые дни Творенья. Ну, разве в такие дни можно усидеть в городе и хотя бы на один только день не выехать на природу, чтобы сделать хотя бы один этюд! Чтобы не остановить, а продлить мгновение!
Александр ещё раз внимательно посмотрел на только что написанный пейзаж, больше не сравнивая с натурой, и закрыл этюдник. На шоссе он остановился у поворота в лес, откуда и вышел, и решил постоять ещё минут пятнадцать, чтобы вдоволь налюбоваться весенним лесом, насладиться, надышаться свежим воздухом и тогда уже отправиться в город с просветлённой душой и чистой совестью. Бывает у художника такое, когда чувствует, что вот это он должен сделать непременно, а потом уже всё остальное. Что надо ему выразиться, пролиться звонким цветом на холст, ответить по мере своих возможностей на громкий вызов внешних сил: всему, оттого возмутительному, потому как Прекрасному. Пейзаж с натуры написать, всё равно, что в церковь сходить, как говаривал один старый художник. Здесь тебе и причастие, и откровение, да и покаяние. Умиление ещё, конечно. А благодать-то какая! От Басандайки до космической станции «Мир» одна благодать. И вслух вырывается нечаянно прямо на весь лес: «Белка!!! Привет, белка!» Зверёк замирает на ветке. Одно мгновение смотрит на восторженного городского идиота и быстро бежит по высокому стволу, мелькая пушистым оранжевым хвостом. Но всё-таки общение какое-то. Диалог всё-таки!
И в этот раз Александр заметил белку и вспомнил того старого художника. Закурил и думал: крутимся, как белки в колесе, а он жил себе на Тайдоне и зимой, и летом. Творил и ни за чем не гнался. И вспомнил его знаменитую шубу, составленную неведомым портным из шкурок разных зверей. Когда Николая Ивановича спрашивали, он охотно показывал, где и кто пришит.
— Это лисичка, это зайчик, это колонок. А это кенгура!
— Ну, это вы бросьте заливать, Николай Иванович! Кенгуру на Тайдоне не водится!
— Был здесь один Кенгура. Повесился.
И Николай Иванович рассказывал про свою маленькую, но очень прыткую собачку, которая за свою прыгучесть и рыжую окраску получила такое экзотическое имя. Когда Кенгура приказал долго жить, запрыгнув зимой в заячью петлю, то оставил о себе память ярким меховым лоскутом на шубе знаменитого живописца.
«Уехать бы куда-нибудь на Тайдон — и просто жить в лесу, в глуши, вдали от сутолоки, бега. Чинить свои карандаши и рисовать явленье снега...»
Художник поправил на плече ремень этюдника и неторопливо пошёл в сторону остановки.
Под козырьком нелепой бетонной конструкции никого не было. Должно быть, автобус прошёл недавно. День будний. Да и горожане ещё не хлынули на дачи и в огороды. Скорее, по привычке странника, чем из желания остановить машину, Александр стоял и смотрел навстречу редкому транспорту. Тут-то и затормозила перед ним чёрная иномарка. Лысый пожилой человек, в тёмных зеркальных очках, открыл дверцу и крикнул: «Художник! Садись, подвезу!»
«С чего это вдруг?» — подумал Тростников и замешкался, не зная, что делать со своим багажом.
— Как лучше?
— А?! На заднее сиденье бросай! Свою живопись! Художник так и сделал. Сам сел впереди. И машина помчалась по шоссе.
Водитель показался ему знакомым. Очень уж характерная внешность. Но где и когда он встречался с этим человеком, Тростников не мог вспомнить. Тот в свою очередь бегло взглянул на него из-под тёмных очков.
— Ты, вижу, не узнал меня, художник!
— Извините, может быть, мы снова познакомимся, а то неудобно как-то перед вами.
— Да ладно! Я человек маленький! Смотрю, стоит маэстро на дороге, ну как не подвезти!
И всё. На этом разговор закончился. Почти до самого города они молчали. Александр смотрел в окно, разумеется, что во все глаза. До чего красиво становилось вокруг! И вдруг обратил внимание, что в салоне, над лобовым стеклом, вместо автомобильного чёртика, неизменного талисмана всякого садящегося за руль, крутился маленький, размером с теннисный мячик, блестящий глобус. Тростников немедленно вспомнил обо всём и едва не закричал.
— Так это вы, Пётр Иванович! Что же вы сразу мне не сказали! Не ожидал на этой дороге встретить, да и не узнал... Очки у вас, как у агента 006!
— Да ничего, ничего! Я человек маленький!
— Ну! Вы тоже скажете! Маленький! По делам в наш город?
— На часок!
— На часок? Ха-ха-ха! Ну, тогда и ко мне в гости на минуточку.
— Да нет, Саша! Не смогу и на минуточку.
— А жаль! Посидели бы, поговорили. Сколько лет прошло!
И в самом деле, немало уже лет прошло. Более двадцати по календарю и целая эпоха в истории.
Когда в прокуренную мастерскую вбежал Ваня Третьяк, рабочий из столярного цеха, Александр сидел напротив только что развешанных на стене пейзажей и разжигал себя неукротимым вдохновением, а именно: дождаться пятницы и вечером уехать либо в деревню, либо на комбинатовскую турбазу, где ещё нет ни души, но есть знакомая управляющая загородным хозяйством. И вторая половина апреля на берегу Томи, где уже светло и красиво без оговорок. Неповторимая лазурь в небесах. Прозрачный лес, речка, подснежники... И всё очень просто, потому что весна! Этюдник с красками был уже собран и, как тревожный чемоданчик у военного, ждал своего часа. Осталось только вырваться на волю и пойти-побежать знакомыми или незнакомыми, ещё неведомыми тропами, чтобы, как говорится, отвести душу. Смотреть и видеть! Дышать и творить! И кричать нечаянно на весь лес: «Эй! Белка!!!» А потом, когда она повернётся на ветке, зарычать серым волком, чтобы окрестные кусты затрепетали! Чтобы замелькали заячьи уши по перелеску!
Художник смотрел на свои прошлогодние этюды и всё более разжигался. В самый пик мечтательного творческого горения и вбежал в мастерскую Ванька Третьяк.
— Саня! Привет! Тебя Фулиган вызывает на профком!
— Зачем на профком? Я не комитетчик.
— Да я знаю, что ты не партейный! Там они насчёт первого мая суетятся.
— У меня к празднику и так всё уже готово. Что им ещё? Помочь шарики надувать?
— Да нет! Фулиган решил машину нарядить! Чтобы на демонстрации с трибуны увидели. Он же провинился перед начальством! Да и любит себя показать. Но это нам выгодно, Саня! Ты не отказывайся! Плата отдельная, по договору! Наш кабан утром на планёрке говорил.
— Вот со своим начальником и наряжайте! За отдельную плату!
— У этого кабана мозгов не хватит! А мы рисовать не умеем! Ты чё, Саня! Это же калым!
— Да понял-понял, что калым! Тростников понял, что до праздничных дней и в
самый праздник ему из города не вырваться. Судя по грандиозному замыслу начальства, о каковом поведал Третьяк, работать придётся даже в выходные дни. Времени оставалось мало.
У директора уже были все, кому и следовало быть. Председатель профкома, Василий Иванович Шульженко, не то ещё с глубокого похмелья, не то уже поддатый. Главный бухгалтер производства Елена Олеговна Настоящая, блондинка со смуглой кожей. Секретарь парткома А. Я. Всесвятский и два общественника. За большим столом, на удивление чистом, без каких-либо документов и прочих деталей, сидел сам директор, Пётр Иванович Соколов, прозванный подчинёнными нижнего звена Фулиганом. Уж очень необычной для начальника была его внешность. Быстрая походка, вразлёт. Характерная сутуловатость и бычья посадка головы. Цепкий взгляд прищуренных глаз и типичная улыбочка. Речь его была такой же бойкой и решительной. Рабочие после встречи с ним не могли удержаться от комментария: «Это не директор, а хулиган какой-то кемеровский!» Тем не менее, Петра Ивановича не презирали, как Всесвятского, и не боялись, как Шульженко.
На всяком совещании подобного рода Пётр Иванович вёл беседу исключительно с Еленой Олеговной. Остальные молчали, как свидетели в зале Народного Суда, пока их ни о чём не спрашивают. И в этот раз художник вошёл в тот момент, когда Соколов и Елена Олеговна говорили о чём-то своём, не обращая никакого внимания на присутствующих.
— Вот и Александр пришёл! Заходи, Саша! Тебя-то мы и ждём! Садись.
Тростников сел напротив директора и заметил на себе испытующий взор белокурой экономистки. «Так не флиртуют. Очень уж проникновенно смотрит. Что это она?» — подумал художник и внимательно посмотрел на директора, хотя уже знал, о чём пойдёт речь. Пётр Иванович на секунду наклонил голову, расправил плечи и заговорил чуть ли не с пафосом.
— Я к чему сегодня разговор веду, товарищи! С культурно-просветительной работой у нас некоторая отсталость наблюдается. Так вот! Деньги, о которых нам говорила Елена Олеговна, надо направить на культурно-просветительную работу! Даже, можно сказать, на идеологическую работу надо эти деньги направить! А в этом Александр может проявить себя как творческий человек!
А. Я. Всесвятский и два общественника закивали головами, глядя на Петра Ивановича. Председатель профкома и бухгалтерша посмотрели на Александра. Ничего не соображая, Шульженко смотрел мутными глазами, но зато очень строго. Елена Олеговна взглянула глазами ясными и уже совсем не строго. Чувствовалось, что всё давно решено, а теперь уже и сказано. Оставалось только провести культурно-просветительную работу, организовать исполнение и, если потребуется, принять меры. А вот и голубчик нашёлся! Попался этакий! И никуда уже не денется!
— Я предлагаю вот что, — продолжал Пётр Иванович. — К праздничному первомайскому шествию на площади Ленина оформить красочную машину с крутящимся глобусом! Чтобы шла впереди колонны нашего предприятия! Я, например, ещё ни у кого такого не видел.
— Глобус был, но не крутился, — вставил профсоюзный босс и, нахмурив густые брови, уставился на художника с немым упрёком.
— Зато у нас будет крутиться! — ещё увереннее заговорил директор. — Александр у нас талантливый парень! Ну, как, Саша, справишься? Придумай конструкцию, а наш главный инженер тебе поможет! И столярный цех в твоём распоряжении.
— Всё можно сделать, Пётр Иванович! Но времени очень мало остаётся. Ещё эскизы рисовать, да и макет надо склеить. Чертежи, расчёт материалов.
— Ничего-ничего! В выходные поработаешь. Это по отдельной статье будет оплачено. Договор заключим. А там ещё и зарплата плюс премиальные. Разве плохо? Вся надежда на тебя, Александр!
— Надо, значит, надо! Какой разговор?!
— Ну, вот и хорошо! Освоим эти деньги, товарищи! Тебе, Саша, сколько времени надо на макет и прочую подготовительную работу?
— Больше трёх-четырёх дней у меня уже не остаётся на это. Придётся ночами работать. Может быть.
— Нормально! Успеем! А рабочих я тебе дам, сколько потребуется. Начальнику столярного цеха сказал уже и в гараже, чтобы машину подобрали без проблем. Если заглохнет с крутящимся глобусом посреди площади, вот смеху-то будет!
— Я им потом головы откручу! — деликатно вставил Шульженко.
— А вот вы и проконтролируйте всё, Василий Иванович! Кого-кого, а уж вас-то на производстве уважают! Не подведут!
Шульженко самодовольно улыбнулся, но сразу же и задумался.
— Ну, всё, Саша! — Пётр Иванович встал, проводил Тростникова до двери и сказал негромко: — Как сделаешь макет, приходи. Остальное с тобой отдельно решим. Добро?
— Добро!
И Александр отправился в мастерскую, напевая знаменитый рефрен старого неувядающего шлягера про шар голубой. И пришёл уже с готовым решением.
Основой композиции было огромное красное знамя, составленное из трёх частей. В центральной, большей, части был задуман вырез по окружности, где на оси, смонтированного на кузове механизма должен вращаться большой голубой шар нашей планеты с тремя словами по экватору: «Мир! Труд! Май!» От кабины и по всему периметру грузовая машина закрывалась красочными транспарантами. На коньке капота — имитированная под золото эмблема «Серп и молот». Множество звёзд на фанерных тумбах красного знамени и цветы, рассыпанные по меридианам и параллелям земного шара. Тростников склеил макет и на каждую деталь композиции сделал чертежи. Посоветовался с главным инженером. Услышал от него: «Саня! Я над этой игрушкой не собираюсь голову ломать! Скажи механику в гараже: шестерёнка, мотор, провода в кабину, питание от аккумулятора. Всё!» И на четвёртый день пошёл к директору.
Пётр Иванович повертел макет. Выслушал соображения о том, как лучше и быстрее изготовить то и это. Похвалил Александра за изобретательность и находчивость. Наконец отодвинул в сторону картонную, ярко расписанную машину вместе с чертежами и заговорил о деле.
— Теперь вот что, Саша! Надо составить грамотную калькуляцию. По существующим расценкам и так, чтобы главный художник города подписал.
— Какие проблемы, Пётр Иванович! Да и Сергея Дмитриевича Лукьянова я прекрасно знаю!
— Сколько всё это может стоить? Начиная с первого твоего наброска и до выезда машины?
— Сразу не скажу. Надо считать. Хотя примерно можно.
И Александр стал перечислять, сколько стоит эскиз, макет, исполнение отдельных элементов и так далее. Даже при таком грубом подсчёте выходила довольно приличная сумма. Пётр Иванович выслушал и задумался на мгновение.
— Всё?
— Да и хватит, кажется. Приблизительно, конечно. За счёт своих материалов можно сэкономить, рабочих освободить от основной работы.
Пётр Иванович пристально посмотрел на Тростникова.
— Александр! Надо сделать так, чтобы калькуляция получилась вот на такую сумму.
И директор показал художнику бухгалтерскую ведомость, на которой были указаны цифры, перед коими бледнела любая его калькуляция. Это и были те деньги, об освоении которых с таким пафосом говорилось накануне.
— Надо подумать, Пётр Иванович.
— Хорошо! Подумай денька три. Здесь и твой интерес. Своё возьмёшь! Главное калькуляцию составь правильно. Остальное потом. Там уже детали. А сейчас приступай к исполнению. Иди сначала в столярку, потом вместе с ними в гараж. Пускай снимают размеры и начинают. Если какие-нибудь заминки или накладки начнутся, сразу иди к Шульженко. У них запой может случиться. А клин клином вышибают! Василию Ивановичу для того и позволено с красным носом на работу ходить, чтобы другим помогал трезвость соблюдать!
Из кабинета директора художник вышел в некоторой растерянности, но решил сначала запустить производство праздничной машины с этим чёртовым крутящимся глобусом, а потом уже крутиться самому.
Ночью он долго не мог уснуть, понимая, что становится невольным участником воровства государственных денег, которые это государство в немереном количестве направляло на просвещение и развитие культуры своих граждан. И почти все эти деньги осваивались, попросту умыкались, теми, кто и должен был разумно ими распорядиться на благо своих подчинённых. Размышляя таким образом, к трём часам ночи Александр столкнулся с дилеммой: кто в данном, отдельно взятом случае большая сволочь? Он сам, потому что не посмел и не захотел возразить начальнику, или Пётр Иванович, который и толкает его — как подчинённого — на подлог? Он думал о том, что в тридцать седьмом году именно за это и расстреливали, наверно, а теперь все так делают, все так живут! Все крутятся, чтобы жить становилось лучше и веселей! Человек-то, как известно, сам кузнец своего счастья. До начала перестройки оставалось каких-нибудь полтора года, и подобные угрызения совести всё-таки ещё мучили и не таких впечатлительных людей, как наш художник. И даже не такие мелочи многим ещё казались вопиющими от нескрываемой, откровенной наглости людей, такие мелочи творящих. Но к четырём часам утра Тростников всё-таки додумался до того, что таковым и является современный порядок вещей, а Пётр Иванович и он сам едва ли не смиренные заложники определённого свыше миропорядка, и уснул сном праведника.
Утром Александр зашёл сначала в гараж, где ему показали машину. Двое рабочих уже гнули стальные прутья и собирали из них каркас земного шара. Механик подвёл его к стальной трубе и покатал её ногой, объясняя не только наглядно, но и словами, что из этой трубы и будет изготовлена земная ось. Какие-то мужики крутили в руках шестерёнки. Кто-то ходил с дрелью возле машины и объяснял шофёру, что отверстие всё-таки придётся просверлить прямо в кабине, иначе дверка передавит провод, и мероприятие сорвётся. Тростников убедился, что в гараже работа кипит, и направился в столярный цех. Но там, как оказалось, ещё только изучали чертежи, которые Александр принёс вчера и объяснял целый час, как сколотить тумбы и выпилить прочее.