Александр Змушко Клятва Марьям
Место действия: альтернативно-историческая вселенная. Палестина, Финикия, Сирия (Земля Шам).
Время действия: 7438 год от рождения Адама.
Поезд качнулся, набирая ход. Состав выполз из теснины между охристых скал, и за окном замелькали пейзажи Гефсимании. Церквушки, синагоги, мечети и особняки богачей сменялись оливковыми рощами, свечами кипарисов и зелеными квадратами полей.
Орест Альгердович, не сдержавшись, постучал набалдашником по стеклу. Звук был приятный, чистый. Ребячество, конечно, но не удержался – уж очень удивительным казался ему триумф человеческой мысли. Стекло было отличного качества – абсолютно прозрачное и ни капли не искажало перспективу. Сидело в золоченых рамах прочно, не дребезжало. Еще одна прекрасная деталь в громадном механическом чуде.
Самоходный паровой локомотив, творение инженерного гения Герона Александрийского[1]. Он должен доставить его в Хошкани, столицу автономного царства Ханигальбат, всего-то за полутора суток. В то время как на корабле, или тем паче на лошадях, этот путь продлился бы значительно дольше. Кто мог бы подумать, всего век назад, что золотые пески Аравии будут с ревом и клокотом пересекать громадные железные монстры?
Устыдившись своего порыва, он опустил трость на пол и оперся о золоченую голову сфинкса. Нога все еще давала о себе знать. Острые боли терзали его, словно огонь Джаханнама. Как там сказано в Коране? «И для неверных из огня будут покроены одежды». А ведь он – неверный кафир[2]. Странно, что наказание постигло его еще до смерти, но ведь неисповедимы пути Господни – «ведь Твой Господь, поистине, Вершитель всего, что пожелает»[3].
Чтобы отвлечься от очередных мучительных приступов боли, Орест повернулся и стал смотреть в окно. Покатый лоб Елеонской горы остался позади, и вот потянулась унылая равнина, заросшая пожухлым кустарником. Поезд ускорялся и устремлялся по направлению к Назарету. Словно посвистывающее и грохочущее по рельсам механическое чудовище, «Конь Всевышнего» со стремительностью ласточки преодолевал бесплодные равнины.
Обстановка вагона подкупала сибаритским сочетанием роскоши и уюта. Стены были обиты панелями из полированного тиса; на полу лежал пушистый ковер. Наверно, из самого Пенджаба – только там могло родиться такое чудо с подлинно индийским буйством красок. Сказочно быстрый поезд, самый быстрый во всей Земле Шам[4].
Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.
Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.
Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем. О намерениях, пейзажах, техническом прогрессе и даже – о Всемогущий! – о своей боли.
В коридоре стояла девушка. Оресту показалось, словно у него внезапно проявился симптом Лермитта: ощущение удара током, распространяющееся сверху вниз вдоль позвоночника.
Она была прекрасна.
Орест Альгердович Кухулин не смог определить, к какой национальности относится незнакомка. Турчанка? Курдистанка? Или же уроженка Гаскони? Было в ней что-то волнующе южное, а может, даже восточное… но не было характерной черты, которая помогла бы отнести ее к тому или иному народу.
В ней не было греческой идеальности черт. Крупноватый, слегка выступающий нос; чувственные губы; резкие очертания подбородка, высокие скулы. Ее кожа была темной, матово-золотистой – то ли от природы, то ли от густого загара. Пожалуй, модницы с Елисейских Полей могли бы счесть ее безобразной.
И в то же время она была похожа на сказку.
Глаза! Все дело было в глазах. Большие, миндалевидные, с характерным азиатским разрезом, темные и блестящие, словно гагаты, – они затягивали в омут, погружали в царство неги, волшебства и обмана.
Одета она была вполне обычно – по последней моде от галльских модельеров. Узкий жакет превосходно подчеркивал осиную талию; пенилась кремовая рубашка с пышной горловиной и рукавами; а юбка-колокольчик настолько плотно прилегала к крутым бедрам, что казалось, будто бы ее и не было вовсе. В своем одеянии, пошитом из парчи и атласа, она напоминала белую лилию, по волшебству распустившуюся посреди Иорданской пустыни.
Единственное, что отличало девушку от британских вертихвосток – это гишпанская мантилья: длинный кружевной шарф-вуаль, одетый поверх высокого гребня, вколотого в прическу. Она добавляла нотку бунтарства и эклектики в традиционный европейский наряд – и аромат загадочного Востока. Два непослушных локона, черных как смоль, выбивались из-под газовой ткани.
Весь мир словно перестал существовать; а ее лицо, с точеными и в то же время экзотическими чертами, подобное изображению на старинной камее, заполнило всю Вселенную. Позабыв о трости, Орест невольно ступил на поврежденную ногу, и контраст из освежающей боли привел его в порядок.
Лукаво улыбнувшись, девушка поприветствовала его первой. Изобразила легкое подобие книксена, что было не так уж просто при покачивающемся вагоне, и мягким, нежным контральто спросила:
– Вы тоже в пятом купе? Позвольте, я вам помогу.
Ее тягучий чувственный голос окутал его облаком неги и очарованья. Орест сглотнул и, к своему ужасу и стыду, снова ничего не сказал. Слова столпились где-то в горле, отчаянно не желая выбираться наружу.
«Какой позор, – подумал он. – Прекрасная юная леди здоровается со мной, а я даже слова вымолвить не могу!»
Орест сделал лихорадочное усилие над собой и приподнял край шелкового цилиндра. Подобную штуку организм выкинул с ним впервые, оставив в полной растерянности. Ее нежные пальцы взялись за бронзовую ручку, и инкрустированная слоновьей костью панель плавно отъехала в сторону. Кровь бросилась в лицо Оресту.
Изящно побрав юбки, девушка скользнула внутрь, в недра самоходного железного зверя. Тонкий флер духов – роза и мускат и что-то острое, неопровержимо восточное – на миг окутал его бесплотным облаком. Незнакомка обернулась и улыбнулась – и обжигающий самум ее черного взгляда обрушился на него в очередной раз.
* * *Отделка купе ничуть не уступала роскоши коридора. Две софы, обтянутые зеленым шелком; стены, выложенные пластинами яшмы и вставками из черного дерева; изящной работы табльдот. Узкая шифоньерка, искусно встроенная прямо в стену вагона.
Поистине, администрация эмира не жалела денег на обустройство «Коня Всевышнего», восточного экспресс-поезда экстра-класса, воспользоваться услугами которого могли позволить себе лишь богатейшие из богатейших. На стенах висели картины кисти Абдаллы и амулеты от сглаза.
Девушка грациозно опустилась на сиденье и стянула перчатки. Руки у нее были тонкие и изящные, на указательном пальце красовался крупный бриллиант.
Орест опустился напротив. Трость он осторожно прислонил к стене. Должно быть, он выглядел ужасно неловко – мужчина-инвалид в движущемся вагоне. Ну что же, таков кисмет[5]. Фатум, если изъясняться на латыни.
Снял цилиндр и аккуратно положил его рядом, на переливчатую ткань дивана. Он обошелся ему в десять динаров. Хотя частный детектив и не был стеснен в средствах, однако купить приличный головной убор за Тигром и Евфратом представлялось проблематичным. Разве что окончательно поддаться безумному шарму Востока и приобрести чалму – из зеленого, красного или белого шелка. В сочетании с костюмом от Жоффруа это могло бы смотреться неплохо.
Стеснение, вызванное красотой попутчицы, еще не прошло – смущенно подняв голову, Орест встретился с ней взглядом и неловко улыбнулся. Пожалуй, помещение было чуть-чуть тесновато: их коленки почти соприкасались. Какой неслыханный эпатаж! Дамам не должны продавать билеты в одно купе с джентльменами. Северянина снова бросило в краску. Однако соседка, судя по всему, его обществом совсем не тяготилась.
– Пожалуй, я закажу кофе, – мягко улыбнулась она. – День в аравийских песках без горячего нубийского кофе абсолютно потерян.
По-галльски девушка говорила чисто, с певучим восточным акцентом. Была в нем какая-то медовая сладость, которую не услышишь на набережной Бранли[6].
Она потянула за длинный шелковый шнурок, утопленный в стену. Томно потянулась.
«Нет, – отрешенно подумал Орест, – она не француженка. Подобная хищная плавность, первозданная нескромность движений не рождается в душных городах Галлии. Она дикарка, дикарка в дорогом платье из Лютеции[7]. Но кто же она?»
Попутчица вытащила из шелкового ридикюля небольшой складной веер и принялась обмахиваться им. Нарисованные тушью драконы и рыболюди причудливо задвигались на лакированных дощечках. Уловив его взгляд, она легонько приподняла бровь. Рассмеялась.
– Конечно, мудрость пустыни гласит, что аппетит приходит с первым кусочком, а ссора с первым словом, – пожаловалась она. – Но путь до Ашшура[8] так далек, а я ужасная болтушка и не могу ехать в тишине. Преодолеть столько лиг без разговоров – невыносимо скучно! Позвольте же, я представлюсь.
Она отложила веер. Легонько подалась вперед.
– Я – Флоренс Жозефина Марианна Жаклин Дюбуа.
Она протянула ему руку для поцелуя.
– Пожалуйста, только не зовите меня Марианной! Я – Флоренс, а можно просто Жозефина. Знаете, мама так называла меня в детстве. Никто так больше меня не зовет, а я обожаю это имя.
«Все-таки Галлия! Очевидно, Трансальпийская»[9], – успел подумать Орест, прежде чем церемонно поцеловал ее руку, согласно всем правилам приличия, едва коснувшись губами. Довольно и того, что они оказались в столь двусмысленных условиях: средних лет импозантный господин и юная, прекрасная девушка в одном купе! Боже мой, что могут подумать люди!
Однако его пальцы, совершенно против воли хозяина, невольно сжали – на какое-то мгновение! – пальцы очаровательной новой знакомой, и поцелуй получился отнюдь не столь невинным, как он хотел.
– Я Орест Альгердович, – представился он. – С далекого севера, за Танаисом[10]. Вот, решил повидать Хошкани. Говорят, новая, модернистская реконструкция садов Шаммурамат[11] чудо как хороша.
Наркотик подействовал, нога прошла, и он был благодарен за это Аллаху, Саваофу, сестрицам Немайн[12] и всем богам, которых только знал. В далекой юности Орест нередко на подмостках жизни исполнял роль Роберта Лавлейса, Жерардо Казановы, Григория Орлова – словом, первого любовника, жен премье[13]. Однако годы утекли, словно вода в песок. Судьба обошлась с ним немилосердно, подарив неутихающую боль в левом бедре. Проклятые боли распространялись до самой ступни, терзая ночью и мешая ходить. Последняя надежда была на знаменитую клинику в Хошпуре, пригороде Хошкани, куда, по правде сказать, и направлялся великоросский эмигрант.
Девушка всплеснула руками.
– Ах! Вы великоросс? Я бывала у вас, когда-то давно… – Ее глаза затуманились от воспоминаний. – Однако вы не похожи на словена, – укорила она его. – Мне кажется, вы меня обманули!
– По происхождению я курд, – охотно пояснил он. – Мои родители жили у истоков Евфрата, где, по преданию, располагался идумейский[14] Эдем. Именно там Иблис впервые отказался поклониться Адаму, и Адам и жена его Хава[15] отведали плодов райского дерева. Там они впервые узрели, что наги, и устыдились сего.
Он взглянул на девушку. Она закусила медную губку фарфоровой белизны губами. Хороший знак. Странный паралич прошел, и он ощущал себя все более и более уверенно. Ну что ж, что он пожилой, седина припорошила его волосы, а нога его не так хороша, как раньше? Ведь по европейским легендам, Иблис тоже хромал, что отнюдь не мешало ему соблазнять женщин. Что уж и говорить, что увечья женщин часто лишь привлекают. Галлийка смотрела на него черными глазами, и от этого взгляда бросало в жар.
– Но мои родители уехали в Баку, когда я был еще ребенком, – продолжил он. – Мы жили в Масаде, когда началось восстание йезидов[16]. Родители эмигрировали, и весьма вовремя – йезиды захватили город, а затем, когда не смогли противостоять войску эмира Балака, вырезали население подчистую. Какое-то время мы жили в Эребуни[17], а затем покинули Халифат и поселились в Московии. Я вырос в Твери и принял православие. С Востоком меня не связывает почти ничего, кроме детских воспоминаний. Поэтому здесь я – гариб, чужеземец. Когда мне было пятнадцать, мы переехали в Рязань, где я и жил вплоть до сеченя прошлого года. А теперь вот уволился и работаю частным детективом.
– Ух ты, здорово, наверно, вы знаете немало интересных историй! – восхитилась она.
Детектив лишь отмахнулся.
– По правде сказать, рассказчик из меня никакой. К тому же некоторые из этих историй под грифом секретно, а прочие не для ушей юной леди…
Скоростной поезд покинул пределы Иудеи. За окном, покачиваясь, плыла пустыня.
– Мы сделаем небольшую остановку в Тире, задержимся на ночь в Дамаске, и оттуда – прямиком на Ашшур, – сказал он.
– Да, и все это время мне придется ехать в купе с неразговорчивым попутчиком, – пожаловалась девушка, картинно надув губки. Внезапно ее лицо просветлело. – Ну что же, вы сами виноваты. Тогда историю буду рассказывать вам я! Знаете, моя бабушка обожала всяческие истории. Она могла рассказывать их мне ночи напролет! И я расскажу вам об одной таинственной истории, которая случилась с девушкой Марьям.
«Эта девушка хочет бросить вызов всем приличиям общества, – подумал Орест. – Мы в одном купе, наши колени почти соприкасаются, а теперь она еще хочет развлекать незнакомого мужчину историями, подобно тому, как Шахразада услаждала царя Шахрияра». Что ж, ему была по душе эта гасконада[18].
А девушка была хороша! Она подалась вперед, щеки ее потемнели – к ним прилила кровь. Глаза заблестели. Сейчас она больше походила на «сарацинскую принцессу», нежели на уроженку Прованса.
– Случилось это давным-давно. Во время правления эмира Шахземана[19], пусть плоды заккума[20] в преисподней вскипят в животе его! Пусть вкушает он их, могущественный и благородный. Хоть и желали ему привета вечного и благословения, длящегося до Судного дня, но Судный день наступил, и кипяток – питье его, кожа его сгорает и нарастает, и нет конца мучениям блистательного[21].
Детектив изумленно смотрел на нее. Подобного начала арабской сказки ему слышать еще не приходилось.
Ее глаза сверкали. Во взгляде ее и улыбке было что-то пугающее. Девушка показалась ему пустынной дьяволицей, наподобие иудейской Лилит.
Она улыбнулась ему темными губами.
– О да, это будет страшная сказка.
Звякнул колокольчик, шурша, отодвинулась дверь, и горничная внесла поднос. Девушка была смуглой и стройной, словно тростник. Тонкие черты лица и полные губы выдавали ее принадлежность к народу филистимлян[22].
На подносе стоял большой кофейник, две крохотные чашки из тонкого фарфора, блюдечко с кусковым сахаром и серебряные щипцы. Чашки и сахар были накрыты свернутыми салфетками. С легким звоном она поставила поднос на столик.
– Благодарю, – мягко сказала Жозефина.
Орест вежливо кивнул. Горничная учтиво поклонилась.
– Быть может, господа желают еще угощений? У нас есть великолепный рахат-лукум, финики из Гоморры, грильяж, монпансье…
– Нет-нет, все прекрасно, – остановила ее пассажирка. – Но, может быть, Орест Альгердович, вы изволите заказать чего-либо?
– Принесите немного персиков, если есть, – попросил он. – Стакан и графин шербета.
Возможно, придется запивать таблетки. Боль в ноге возвращалась. А кофе – не лучший напиток для этого.
Девушка с чарующей непосредственностью сняла крышку с кофейника. Крепкий аромат распространился по помещению.
– О, либерика! – восхитилась она. – Либерика и робуста, – принюхалась очаровательная галлийка. – И, возможно, немного эксельсы. Как чудесно. Арабику я не люблю. Забавно, правда?
– Вы разбираетесь в сортах кофе?
– Без кофе жизнь на Востоке замирает, – нравоучительно заметила его визави.
– Безусловно, – согласился Орест. – Позвольте мне поухаживать за вами. Сколько сахара вы предпочитаете?
– Я пью без сахара, – сверкнула белозубой улыбкой она. – Кофе должен быть черным, как душа Иблиса. Однако я собиралась рассказать вам о Марьям. О, Марьям! Немногие дочери Хавы обладали ее красотой. Была она подобна расплавленному золоту, лик ее услаждал, словно пахлава, желанна она была, как родник в пустыне. Волосы ее были – как ночь разлуки и расставания; щеки – точно алое вино. Сама тонкая, как тетива.
Она сделала изящный жест рукой.
– Постойте, не наливайте. Сейчас поезд пойдет по нагорью, будет трясти. Послушайте о Марьям.
Она прикрыла глаза.
– Немало отважных юношей, подобных леопардам, страдало из-за нее! Для любого была желанна и ожидаема. Для многих она могла бы стать усладой сердца уже в четырнадцать лет.
Родилась Марьям во времена правления Шахземана. Шахземан был родом из Самеркенда, но правил в Халебе. Скоро мы достигнем его, после Дамаска. Говорят, там замечательные фисташки!
Она мечтательно прикрыла глаза.
– Родом Марьям была из племени Амир ибн Саса – того же самого, что и Зайнаб, благословенная жена Пророка, мать правоверных. Отец ее был благочестив и угоден Аллаху. Но мать Марьям была из проклятого племени Маджудж[23], что поклонялись пустынным дьяволам.