На формальном основании отказывать в защите и, вместо того чтобы слушаться голоса любви, побуждающего взяться за оружие, повиноваться мёртвой букве, приказывающей его бросить, – а потом ссылаться на «волю Божию» – это значит проповедовать моральное самоубийство.
Итак, при неизбежности выбора между двумя убийствами вопрос сводится к тому, кого считать в данном столкновении злодеем и кого невинною жертвой. Другими словами, вопрос переносится совсем в другую плоскость. Речь идёт уже не о том, допустима или недопустима война в принципе, а какая именно война допустима. Здесь христианин стоит перед оценкой не самой войны, а тех целей, которые она преследует. Отсюда ясно, что христианство допускает войну во имя тех задач, которые совпадают с христианскими идеалами. В несправедливой войне «нехристианским» является не самая война, а та несправедливость, во имя которой она ведётся. И напротив, война благословляется Церковью только в той мере, в какой может быть благословенна её конечная цель.
Подведём итог.
Анализ сущности войны приводит нас к выводу, что с христианской точки зрения война не только допустима, но иногда может быть нравственно обязательной.
Допустима потому, что она не исключает возможности подлинно христианской любви к врагам. И обязательна потому, что иногда она может быть единственной возможной формой для выражения деятельной любви. Это в тех случаях, когда на войне предоставляется выбор не между пролитием и непролитием крови, а между двумя неизбежными убийствами, из которых одно – убийство злодея, а другое – убийство невинной жертвы.
VII
В Евангелии есть одно трудное для толкования место, которое часто приводят противники войны и которое не исчерпывается нашими рассуждениями о войне и убийстве.
Это тот момент в Гефсиманском саду, когда Пётр отсёк ухо рабу и Христос велел апостолу вложить меч в ножны, сказав: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26, 52).
Ведь как будто бы речь шла именно о защите, да ещё о защите Невиннейшего из невинных? Так, может быть, здесь даётся абсолютное осуждение всякого «военного действия» в принципе?
Ведь апостол хотел защищать, а не «убивать»?
Но и здесь, как в заповеди «не убий», за буквой не видят духовной сущности слов Христа, читают – и не разумеют.
Прежде всего восстановим это событие в памяти по всем Евангелиям. В Евангелии от Матфея рассказывается о нём так:
«…Вот Иуда, один из двенадцати, пришёл, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришёл? Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. И вот, один из бывших с Иисусом, простёрши руку, извлёк меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсёк ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (Мф. 26, 47–54).
Из Евангелия от Марка:
«Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно. И, придя, тотчас подошёл к Нему и говорит: Равви! Равви! и поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его. Один же из стоявших тут извлёк меч, ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Тогда Иисус сказал им: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме и учил, и вы не брали Меня. Но да сбудутся Писания» (Мк. 14, 44–49).
В Евангелии от Луки:
«…Ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтён. Ибо то, что о Мне, приходит к концу. Они сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно… Когда Он ещё говорил это, появился народ, а впереди его шёл один из двенадцати, называемый Иуда, и он подошёл к Иисусу, чтобы поцеловать Его. Ибо он такой им дал знак: Кого я поцелую, Тот и есть. Иисус же сказал ему: Иуда! целованием ли предаёшь Сына Человеческого? Бывшие же с ним, видя, к чему идёт дело, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечом? И один из них ударил раба первосвященникова и отсёк ему правое ухо. Тогда Иисус сказал: оставьте, довольно. И, коснувшись уха его, исцелил его» (Лк 22, 37–38, 47–51).
В Евангелии от Иоанна:
«Опять спросил их: кого ищете? Они сказали: Иисуса Назорея. Иисус отвечал: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, – да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого. Симон же Пётр, имея меч, извлёк его, и ударил первосвященнического раба, и отсёк ему правое ухо; имя рабу было Малх. Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец? Тогда воины и тысяченачальник и служители Иудейские взяли Иисуса и связали Его» (Ин 18, 7-12).
* * *Не будем выхватывать отдельных фраз из рассказанных событий и превращать их в механические бездушные «правила». Постараемся шаг за шагом воскресить перед собой свершившееся во всём его внутреннем значении. Господь пришёл с учениками Своими в Гефсиманский сад. Он знал, что в эту ночь будет предан на распятие и смерть. Сказал об этом и ученикам Своим.
У учеников «по-человечески» мелькнула мысль: «Защищаться».
Они сказали:
– Господи! Вот здесь два меча.
Христос отвечал:
– Довольно.
Он не говорил им, что мечи не нужны. Напротив, в слове «довольно» звучит как бы согласие. Но на что? На «защиту»? Дальнейшие события этого не подтверждают. Защита была отвергнута! Так для чего же было «довольно» мечей?
Ученики, утомлённые тревогой ночи, засыпают. Христос молится. Это молитва Его перед Голгофой. Душа Его скорбит смертельно. Он молится до пота кровавого. О чём молитва Его? Чтобы миновала чаша? Страданий ли «испугался» Сын Божий? О, нет! Он молился о человечестве, о земле, чтобы искупление её не свершалось путём Богораспятия.
«Впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет».
После этих слов меч для «защиты» явно не нужен.
Но всё же он нужен для чего-то. Иначе не было бы сказано: «довольно» двух мечей. И вот в саду появляется народ. Многие вооружены. Это «обыск», «облава» на Христа и Его учеников.
Впереди всех Иуда. Воины боятся ошибиться, и потому поручено ученику-предателю дать знак. Этот знак – поцелуй. Чтобы Учитель, как «разбойник», не убежал, а подумал бы, что, если ученик приветствует целованием, значит, бояться нечего.
Но вся обстановка явно говорит о намерениях вооружённой толпы. А слова Христа: «Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?», – уничтожили последнее сомнение.
Апостол Пётр готов к самообороне. И когда воины хотят «возложить руки» на Иисуса Христа, он выхватывает меч и отсекает ухо рабу Малху.
И вдруг неожиданные слова:
– Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут.
Если «мечом» не надо мешать «Писанию», если оно должно сбыться обязательно – зачем же было одобрять апостолов, запасшихся оружием, и говорить: двух мечей достаточно?
Очевидно, эти мечи нужны были не для защиты, а для раскрытия какой-то тайны в учении Христа, еще не постигнутом учениками.
Если смысл события в запрещении «убивать», то ведь это давно уже было сказано заповедью «не убий».
Так что же раскрывалось нового в этом «мече» апостола Петра?
VIII
Перед вооружённой толпой стоял Сын Божий – Воплощённая Истина и Правда. Эту Истину и эту Правду хотели люди уничтожить силой.
Апостол Пётр усумнился в Правде и поднял меч на Её защиту.
Христос велел вложить меч в ножны не потому, что «нельзя» или «можно» убивать. К убийству и к «проблеме» войны всё происходящее не имело никакого отношения. Речь шла о тяжбе между Божественной Правдой и сатанинской силой. И Христос торжественно засвидетельствовал, что Божественная Правда победит тёмную силу.
А потому – вложи свой меч на его место.
К кому же относятся слова: «Все, взявшие меч, мечом погибнут»? К Петру? В том-то и дело, что они прямо обращены к воинам.
Ты, Пётр, вложи меч на его место, потому что все, подымавшие меч против Правды, погибнут от своего собственного оружия.
Мысль Христову можно передать так:
– Ты, апостол Пётр, хочешь защищать Меня, Сына Божия, высшую Правду и Истину, воплотившуюся в мире. Не делай этого. Это не нужно, ибо все, поднявшие меч против этой Правды, – погибнут.
Что именно так нужно понимать слова Христа о «погибели», особенно уясняется из тех слов, которые непосредственно за тем следуют: «Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов».
Что именно так нужно понимать слова Христа о «погибели», особенно уясняется из тех слов, которые непосредственно за тем следуют: «Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов».
Другими словами:
– Я мог бы уничтожить своих врагов силою оружия, но они погибнут сами, потому что подняли меч против Правды.
А потому: «вложи меч свой».
Мы поняли бы Гефсиманское событие только наполовину, если бы не уяснили себе связи «меча» апостола Петра со следующими словами Христа: «Как же сбудутся Писания, что так должно быть».
Что же именно должно «сбыться»?
Только ли распятие Сына Божия? Нет, и победа Его над подымающими меч. Та абсолютная Правда, которую в лице Иисуса Христа хотел защищать апостол, в историческом процессе реализуется в Церкви Христовой. «Как же сбудутся Писания» означало:
– Как же Сын Божий иначе искупит мир, как же иначе создаст Он Церковь Свою, как же иначе исполнится обетование, что врата адовы не одолеют ее?
Таким образом, в Гефсиманском саду не решался вопрос о войне, об убийстве, о защите оружием несчастных жертв, которых оружием же мучают злодеи.
Решался вопрос о судьбе мира. О столкновении Божественной Правды с косною силою и о том, что Божественная Правда, ставшая в мире Церковью Христовой, одержит победу, а подымающие против неё меч погибнут от своего собственного оружия.
Но какое это имеет отношение к защите силой оружия младенца от поднятого на него меча разбойника? Какое это имеет отношение к защите силой оружия моих дочерей, которым грозит бесчестье?
Если в мире Церковь для своего окончательного торжества не нуждается в мече, то из этого не следует, что то или иное проявление зла в форме обиды или жестокости над человеком должно быть мною принято без «сопротивления». Когда тебя ударят в одну щёку – надо подставить другую. Но когда бьют беззащитного ребенка, и я могу силой защитить его, я обязан это сделать, а не подставлять его под новые удары.
По совершенно верному замечанию Вл. Соловьёва, «допускать обиду против себя самого – значит жертвовать собою, и это есть подвиг самопожертвования; допускать обиду других – значит жертвовать другими, и это уже никак не может называться самопожертвованием» («Оправдание добра»)[4].
Но главное, что слова Спасителя «вложи меч твой» имели совсем иное назначение.
Если бы в Гефсиманском саду речь шла о судьбе человека Иисуса из Назарета, об убиении его злодеями, тогда мечи были бы необходимы для защиты. Но вопрос был о Божественной Правде, воплощённой в Христе и реализуемой в Церкви, о столкновении двух противоположных сил – Добра и Зла и о судьбах этого столкновения.
И потому: «вложи меч твой…»
Легионы не нужны! Должно быть показано людям, во исполнение Писания, что распинаемая Правда станет непобедимою Церковью.
Вот в чём лежит религиозный смысл гефсиманского события. А вовсе не в толстовском правиле: если на ваших глазах насилуют вашу дочь и кроме как убить насильника у вас нет иного средства спасти её, – отложите ваше оружие в сторону, потому что «взявший меч – мечом погибнет»!
Какое извращение и религиозной мысли, и религиозного чувства!
IX
Итак, в Гефсиманском саду раскрывались конечные судьбы мира. Воплощаемая в мире Правда – Церковь Христова – была непобедима, вооружённая одним оружием – Крестом, символом Голгофы.
Но исторический путь длинен. Далеко не весь мир «сразу» становится Церковью. Существует мировой процесс, постепенное раскрытие Божией правды в мире. В этом процессе вне Церкви действует масса самых противоположных сил – и злых, и добрых. Церковь одни из них осуждает, другие благословляет – в зависимости от той роли, которую они играют в мировом процессе.
Как ни трудно было апостолам, говоря по-человечески, признать своих гонителей, представителей языческой власти «святою силою», в истории они сделали это по внушению свыше, руководствуясь не разумом и не чувством человеческим, а теми провиденциальными данными, которые открывались им в их духовных прозрениях.
Власть – это организованная сила, покоящаяся на определённых нормах, на законе, который является минимумом нравственности.
Эта организованная сила – необходимое условие бытия народа, ещё не организованного в духе и истине Церковью. Потому – она от Бога.
Но власть государства невозможна без вооружённой защиты. Поэтому апостолы, благословляя власть, как святую силу в историческом процессе, – тем самым благословляли и военную силу, которая служит её основой.
Если бы не было организованной законом власти, человеческое общество превратилось бы в дикую анархию, и если бы не было «войска», люди вооружились бы как разбойничьи шайки. Это было бы гибелью для мира, а значит, и для Церковного дела.
Вот почему, по апостолу, представители власти не напрасно носят меч[5]. Временное злоупотребление этим мечом не меняет положительного значения власти в историческом процессе. В принципе власть остаётся «от Бога», потому что в общем она является как бы преддверием к тому внутреннему единству, которое даётся Церковью. Если государство не может создать из людей живого организма, ибо живой организм требует не механического соединения людей, а внутреннего, духовного, мистического их соединения, что и осуществляется в Церкви, если государство не может выполнить этой высшей задачи, то всё же оно может объединить людей для совместной культурной жизни и обеспечить дальнейшее развитие общества.
Признав всякую власть от Бога, апостолы тем самым признали от Бога и вооружённую силу, являющуюся основой государственного бытия. Признали, потенциально, и войну как неизбежный исторический факт.
Церковь не нуждается в «оружии»: «вложи меч свой в ножны». Но ведь Церковь – совершенный организм, а государство – организация внешнего порядка. Оно организует людей принудительной силой. Весь мир в целом до церковной организации ещё не дорос. Мир – во зле лежит. В известном смысле это больной организм. И без участия острого ножа иногда нельзя справиться с злокачественною опухолью.
Иного способа защитить своё бытие, как только силою оружия, у государства нет.
И если признаётся добром в историческом процессе государственная организация, должна быть признана относительным добром и та военная сила, которая обеспечивает её существование.
Добром должна быть признана и война, в зависимости от тех исторических причин, которые её вызывают, и в зависимости от тех государственных целей, которые она преследует.
Таким образом, и здесь, вне Церкви, моральный смысл войны определяется конечною целью, во имя которой идёт борьба государства с государством.
* * *Итак, из анализа заповеди «не убий» и понятия «войны» вытекает положительное решение вопроса: допустима ли война с христианской точки зрения?
Моральная оценка войны не может иметь абсолютного характера. Война может быть и добром, и злом в зависимости от целей, которые она преследует. Индивидуальная христианская совесть не должна смущаться принципиальным отношением к войне. В принципе война недопустима. Но совесть должна очень смущаться вопросом: во имя чего ведется война? Ибо если не всякая война зло, то и не всякая война добро. Христианин может принять только ту войну, цели которой могут быть благословлены Церковью.
Из анализа событий в Гефсиманском саду вытекает ненужность вооружения Церкви мечом, так как абсолютная Правда и Истина, воплотившиеся в Богочеловеке и в историческом процессе реализуемые в Церкви, – сами в себе носят все силы для своего конечного торжества. Точно так же как поднимающие против неё меч сами в себе носят залог своей погибели.
И наконец, из анализа христианского отношения к власти следует положительное отношение к войне, поскольку она является реально необходимой в историческом процессе.
X
Многие смешивают любовь со слащавой улыбкой. Больному, всё спасение которого в ампутации ноги, вместо «жестокой операции» давать сладенькую водицу – это не любовь!
Или, вы думаете, не было в сердце Сына Божия любви, когда Он бичом гнал торгующих из храма?[6] Или когда Он в пламенном гневе произносил эти грозные слова: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры… Безумные и слепые!.. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?»[7]
Да, в глазах Христа отражалась зелёная Галилея. Но в них же была запечатлена и грозная Голгофа. Да, Он трости надломленной не переломил. Но Он же проклинал негодную смоковницу и возвещал, что секира уже лежит у подножия мёртвого дерева![8]
В Сыне Божием была Божественная любовь, но не было слабосильной сантиментальности!