«…Труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил на него мертвые, позеленевшие глаза. Бурсак содрогнулся, и холод чувствительно пробежал по всем его жилам».
От этой повести пошли самые страшные страницы в литературе следующего, ХХ века.
5Тот, кто хорошо помнит «Мастера и Маргариту» М. Булгакова, давно, наверно, увидел сходство с «Вием» некоторых сцен знаменитого романа. Например – свет настольной лампы, освещающей кабинет финансового директора театра Варьете Римского, когда пред ним сидит администратор театра Варенуха. Он уже превратился в вампира, но Римский этого еще не знает. Он только смутно и с ужасом догадывается о чем-то непонятном и страшном, «ни на мгновение не сводя глаз с администратора, как-то странно корчившегося в кресле, все время стремящегося не выходить из-под голубой тени настольной лампы…».
Темный кабинет – и только свет лампы, от которого прикрывается газеткой Варенуха… Вспоминаются свечи в церкви в «Вие», которые освещают «только иконостас и слегка середину церкви». А потом начинаются всякие страшные вещи.
Во вторую ночь гоголевский Хома «слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу …» Нельзя не вспомнить, как у Булгакова в кабинете Римского голая девица, к его полному ужасу, «ногтями начала царапать шпингалет и потрясать раму», стремясь проникнуть внутрь.
А на третью ночь у Гоголя уже внутри самой церкви «все летало и носилось, ища всюду философа».
У Булгакова все совершается в одну ночь, ускоренно. Варенуха подпрыгивает возле двери, «подолгу застревая в воздухе и качаясь в нем». Это – сильно уменьшенная картина того, что происходило в церкви в повести Гоголя. И когда в романе Булгакова с распахнувшейся рамой «в комнату ворвался запах погреба», то и здесь пахнуло Гоголем – от его «приземистого, дюжего, косолапого человека», который, как помнит всякий читавший Гоголя, весь был «в черной земле».
«…С треском лопнула железная крышка гроба, и поднялся мертвец. Еще страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы и, дико взвизгивая, понеслись заклинания» («Вий»). От повести Гоголя и его страшных мертвецов ведет свое происхождение нечисть – свита Воланда: «…Она испустила хриплое ругательство, а Варенуха взвизгнул … девица щелкнула зубами …»
Напомним и «петуший крик» в «Вие». «Это был уже второй крик», и под него «испуганные духи бросились кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь». И прямо-таки вслед за ними – тоже после повторного крика петуха – у Булгакова и мертвая девица, и Варенуха вылетают из окна, оставляя в комнате «седого, как снег, без единого черного волоса старика, который недавно еще был Римским…». Напомним, что это же случилось столетием раньше с Хомой Брутом – героем «Вия»: «Да ты весь поседел. <…> половина волос его точно побелела».
Персонаж Булгакова, получается, оказался покрепче Хомы Брута – все-таки остался жив. Но ужасы, от которых седеют мужчины, переняты Булгаковым непосредственно у Гоголя – его самого любимого писателя. Гоголь, можно сказать, показал дорогу к этим ужасам в литературе – всегда кто-то первым пролагает путь новациям.
Первая репетиция ужасов у Булгакова – в его повести «Роковые яйца» (задолго до начала работы над «Мастером и Маргаритой»). Там сначала из лопухов подымается какое-то огромное «сероватое и оливковое бревно», потом «на верхнем конце бревна оказалась голова… Лишенные век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба». А дальше – «змея приблизительно в пятнадцать аршин и толщиной в человека, как пружина, выскочила из лопухов».
Умножаем 15 на 70 см (длина аршина) – получаем змейку длиной в десять метров…
И на глазах у Александра Семеновича Рокка змея толщиной в человека стала давить его жену Маню. «Изо рта у Мани плеснуло кровью, выскочила сломанная рука, и из-под ногтей брызнули фонтанчики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом надела свою голову на голову Мани и стала налезать на нее как перчатка на палец… Вот тут-то Рокк и поседел. Сначала левая и потом правая половина его черной, как сапог, головы покрылась серебром…»
Тоже – как не вспомнить тут Хому Брута!
6Зато последняя повесть в сборнике Гоголя «Миргород» сразу меняет настроение читателя – приносит ему какой-то душевный отдых после ужасов «Вия».
«Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая! А какие смушки! Фу ты пропасть, какие смушки! Сизые с морозом! Я ставлю Бог знает что, если у кого-нибудь найдутся такие! Взгляните, ради Бога, на них, – особенно если он станет с кем-нибудь говорить, – взгляните сбоку: что это за объядение! Описать нельзя: бархат! серебро! Господи Боже мой! Николай чудотворец, угодник Божий! Отчего у меня нет такой бекеши!»
Чтобы у вас не было недоумения, поясняю сразу же: бекеша – это такое зимнее короткое, выше колен, мужское пальто, а смушка – овчина из шкурки маленького ягненка, с мелкими завитками. И вот этой смушкой бекеша всегда была оторочена по всем краям – воротник, рукав, борт, полы, карманы…
Это – начало «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», которую с удовольствием рассказывает нам вот этот самый Рудый Панько, старый пасичник, прекрасно знающий всех обитателей Миргорода и их жизнь. Он знает даже, когда именно Иван Иванович сшил свою бекешу – «тогда еще, когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев. Вы знаете Агафию Федосеевну? Та самая, что откусила ухо у заседателя».
Гоголь вообще постоянно любуется разными вещами. Его герои очень серьезно относятся к своим вещам. Помните в «Тарасе Бульбе» – про любимую, видимо, трубку («люльку») Тараса?
«И пробились было уже козаки, и, может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: „Стой! Выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!“ И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались, как бывало прежде, схватившие его гайдуки. „Эх, старость, старость!“ – сказал он, и заплакал дебелый старый козак. Но не старость была виною: сила одолела силу. Мало не тридцать человек повисли у него по рукам и по ногам».
Как написал когда-то преподаватель Московского университета В. Н. Турбин – может быть, напрасно даже мы видим у Гоголя в его восхвалении бекеши иронию? Может, Гоголь устами своего пасичника вполне всерьез ею восторгается? «Вещь, ту же трубочку-люльку, шинель, бекешу кто-то трудолюбиво делал: кроил, шил, изобретательно украшал. В создании ее участвовали люди, участвовала природа; в конечном счете весь мир трудился для того, чтобы одарить какого-то человека, Ивана Ивановича красивой и радостной вещью. И вещь родилась, возникла. И неужели она не заслуживает похвалы – такой же похвалы, какую расточают прекрасным произведениям зодчества?..»
7Критик Белинский был особенно поражен первой и последней повестями, резко отличными и от жуткой фантастики «Вия», и от героики «Тараса Бульбы». «Возьмите его „Старосветских помещиков“ – что в них? Две пародии на человечество в продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? …О, г. Гоголь истинный чародей, и вы не можете представить, как я сердит на него за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них, которые только ели, пили и потом умерли!»
Но впечатление от повести о том, как поссорились навеки из-за полнейшей чепухи два помещика, было еще более новым для русской литературы и удивительным для читателя.
«В самом деле, – писал Белинский все в той же статье, поднявшей двадцатишестилетнего Гоголя на неожиданный для всех пьедестал, – заставить нас принять живейшее участие в ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, насмешить нас до слез глупостями, ничтожеством и юродством этих живых пасквилей на человечество – это удивительно; но заставить нас потом пожалеть об этих идиотах, пожалеть от всей души, заставить нас расстаться с ними с каким-то глубоко грустным чувством…»
Так в чем же все-таки тайна обаяния этой повести, посвященной, в сущности, бессмыслице – ссоре на всю жизнь добрых соседей только из-за того, что один сказал другому, что тот сердится как гусак? Почему едва ли не всякий русский читатель вот уже третье столетье в выпавшую свободную минуту берется ее прочитать? А кто-то, глядишь, и перечитает. И вам я непременно советую ее прочитать. Почему?..
Первое – это потрясающее гоголевское владение безграничными возможностями русской речи. Какая-то поразительная словесная вязь опутывает нас при чтении и берет в плен. Мы, как заколдованные, вчитываемся в исполненные пленительной абсурдности и внутреннего комизма строки:
«…Эта выдумка так нелепа и вместе гнусна и неприлична, что даже не почитаю нужным опровергать пред просвещенными читателями, которым, без всякого сомнения, известно, что у одних только ведьм, и то у весьма немногих, есть назади хвост…»
Но есть еще что-то, чем привлекают нас и «Старосветские помещики», и повесть о двух Иванах. Знаете что? Ну вот то самое, что мы чувствуем, читая роман Гончарова «Обломов», – не каждый ведь признается, что в глубине души он чувствует себя немножко Обломовым…
Жара в Миргороде, от которой почти что и нет спасения, описана в повести со знанием дела – как и средства спасения, которые ищут гоголевские герои. «Иван Иванович только после обеда лежит в одной рубашке под навесом; ввечеру же надевает бекешу (зимнюю одежду! – М. Ч.) и идет куда-нибудь…», «Иван Никифорович лежит весь день на крыльце, – если не слишком жаркий день, то обыкновенно выставив спину на солнце, – и никуда не хочет идти»; «Иван Никифорович чрезвычайно любит купаться и, когда сядет по горло в воду, велит поставить также в воду стол и самовар, и очень любит пить чай в такой прохладе».
Кто ж не позавидует – хотя бы в душе?.. И сами герои явно довольны такой жизнью – и мы, читая, так или иначе радуемся за них. (Как не вспомнить глубокую народную поговорку: «Кто малым не доволен – тот большого недостоин»?) Испытываем, как сказали бы сегодня, позитивные эмоции – пока сами герои не разрушают свою идиллию…
…За год до напечатания Гоголь читал свою повесть вслух Пушкину. Читал же он необыкновенно артистично. Современники вспоминают: «Когда Гоголь читал или рассказывал, он вызывал в слушателях неудержимый смех, в буквальном смысле слова смешил их до упаду.
Слушатели задыхались, корчились, ползали на четвереньках в припадке истерического хохота».
И Пушкин записал в дневнике: «Вчера Гоголь читал мне сказку…» (так определил он эту повесть) – «очень оригинально и очень смешно».
А первый рецензент повести написал в известном московском журнале: «Я уверен, что Иван Иванович и Иван Никифорович существовали. Так они живо написаны. Но общество наше не может поверить в их существование»…
Да, недаром Белинский объявил – с его немалым авторитетом критика – во всеуслышание, что его надежды на молодого писателя «велики, ибо г. Гоголь обладает талантом необыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в настоящее время он является главой литературы…»
Можете вообразить себе, как был потрясен такой оценкой молодой писатель?.. И он не обманул этих ожиданий. Впереди были и петербургские повести – «Нос» (как нос взял да и сбежал от своего владельца!), «Шинель» – ну, тут и говорить нечего: просто невозможно русскому человеку не прочитать историю Акакия Акакиевича Башмачкина, которой уже более полутора веков не устает восхищаться весь просвещенный мир! Ну и, конечно, «Записки сумасшедшего» – куда же нам без них?
8Про «Мертвые души» вы, наверное, много уже знаете. Но, может быть, не знаете главного – что их надо в первую очередь просто читать. Читать – и все, и не думать во время чтения ни про какие «образы» – просто получать удовольствие от того, как пишет Гоголь.
Когда-то, еще в конце ХIХ века, замечательный литератор Василий Васильевич Розанов заметил такую особенность этой книги – что все мы, русские читатели, «открыв случайно „Мертвые души“, к какому бы нужному делу не спешили, перевернем еще и еще страницу…»
Действительно – здесь какая-то тайна. Многие мне это подтверждали – специально спрашивала. Проверьте сами. Представьте, например, что вы захотели вспомнить, какого цвета был фрак у Чичикова. И вот вы нашли это место в поэме «Мертвые души». И все равно не удержитесь – прочитаете одну-две страницы. Гоголь затягивает в свои словесные сети – если, конечно, вы любите родной язык и способны наслаждаться демонстрацией его богатства. И еще – особым, ни на кого не похожим гоголевским комизмом.
Да вот наудачу – хотя бы описание дам города N. на балу у губернатора (девочкам особенно будет интересно, но и мальчикам, по-моему, тоже).
«В нарядах их вкусу было пропасть: муслины, атласы, кисеи таких были модных цветов, каким даже и названья нельзя было прибрать (до такой степени дошла тонкость вкуса). …Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все было у них продумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностью; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным вкусом… Длинные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, – словом, кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж!»
Поневоле вспомнишь еще несколько фраз Розанова: «…Страницы как страницы. Только как-то словечки поставлены особенно. Как они поставлены – секрет этого знал один Гоголь».
9Напоследок – о том, как хорошо знал Гоголь людей и каким замечательным актерским талантом был наделен.
Ехал он как-то с друзьями в город Торжок и все обещал накормить их знаменитыми котлетами. Приехали поздно ночью, заказали на всех котлеты, они были и правда необыкновенно вкусны, но… во всех оказались «длинные белокурые волосы… Шутки Гоголя придали столько комического этому приключению, что несколько минут мы только хохотали как безумные». Они послали за половым (служащим гостиницы и кухни) – для объяснений. «…А Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового: „Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Откуда прийти волосам-с? Это так-с, ничего-с! Курины перушки или пух“, и проч., и проч. В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, даже теми же словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек (то есть, слуга, который с ними путешествовал. – М. Ч.) посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления».
ТАЙНЫ ЖЮЛЯ ВЕРНА
1Около середины ХIХ века во французском городе Нанте, в семье адвоката Верна, жил да был мальчик Жюль. И в одиннадцать лет он взял да и нанялся, не спросясь родителей, юнгой на шхуну, отправлявшуюся не более не менее как в Индию. Ну конечно, через несколько часов был он возвращен домой, но ничуть не выкинул из головы мысли о кругосветном путешествии.
Получил в Париже образование, но в Нант по требованию отца не вернулся, на его стезю не встал, а погрузился в изучение достижений человечества в области географии, физики и математики. И накопил в конце концов двадцать тысяч карточек с разными интересными выписками (ведь компьютера-то тогда не было, до его изобретения еще больше столетия оставалось). Да еще сдружился с известным путешественником Жаком Араго и, что называется, рот раскрыв, слушал его рассказы о дальних странах.
И в конце концов написал роман про ученого – «Пять недель на воздушном шаре». Его напечатали в «Журнале воспитания и развлечения» – ну, вроде современного очень хорошего, на мой взгляд, журнала «Семья и школа», только потолще.
Роман имел невероятный успех. И открыл целую серию романов Жюля Верна под общим названием «Необыкновенные путешествия». Это был совсем новый жанр, в тогдашней литературе его еще не было.
Лучшим был признан роман «Таинственный остров».
…Это как раз была первая прочитанная мною по-настоящему толстая книга. Помню, как в первом классе, в сентябрьские теплые дни московской золотой осени, я, еле высидев на уроках, особенно на уроке чтения («Ма-ма мы-ла ра-му…»), со всех ног мчалась домой, чтобы узнать, что же дальше?! Что происходит со смелыми людьми, оказавшимися, как и Робинзон Крузо, на необитаемом острове?
2Только они оказались там не в результате кораблекрушения, а совсем иным образом.
Дело происходило в 60-е годы ХIХ века в Северной Америке. Тогда там шла война между «северянами» – противниками рабовладельчества – и «южанами», которые не мыслили себе своих плантаций без рабского бесплатного труда негров.
И вот несколько «северян» разных профессий и разного возраста оказались в плену у «южан». (Туда же по доброй воле пробрался и негр Наб, давно отпущенный своим господином – инженером Сайресом Смитом – на свободу, но бесконечно ему преданный.) И сумели улететь из этого плена на воздушном шаре, сделанном «южанами», естественно, вовсе не для них.