– А отец? – снова спросила Ниночка.
– В управлении служит. Инженер.
Помолчали.
– Ваш тоже на службе? – спросила нянька.
Ниночка сразу не поняла вопроса.
– Мой?.. Кто?..
– Муж-то ваш, говорю, служит же?
– Нет, он умер.
И почему-то встала. Ей вдруг захотелось сейчас же найти Колю. Она посмотрела на прежнее место. Его там не было.
– Убежали, верно, – сказала няня. И тоже стала искать глазами.
В это время, с другой стороны круга, прямо на них бежала «тройка». Коля бежал с какими-то двумя мальчиками, оба они были старше его и тянули его за руки.
Ниночка быстро пошла к нему навстречу. Коля засмеялся ей и хотел бежать дальше.
– Коля! Коля! – крикнула Ниночка.
Коля остановился, но не подходил к ней.
– Будет. Домой пойдём.
Коля перестал улыбаться и мотает головой.
– Пора, пора, – говорит Ниночка и берёт его за руку.
Коля еще сильнее мотает головой и снова хочет бежать.
– Нельзя, Коленька, – уговаривает его Ниночка, – обедать ждут. Завтра опять придем.
Но Коля слушать не хочет и вырывается из рук. Она наклоняется, чтобы взять его, но он упирается и отмахивается руками.
Ниночка смотрит на него поражённая, она никогда не видала его таким.
Коля стоит неподвижно, сжав кулачки, и смотрит на неё исподлобья тяжёлым, недетским, злым и упрямым взглядом.
– Коленька, ты что? – невольно упавшим голосом говорит она.
Ниночка слышит, как на соседней скамейке говорит кто-то:
– Какой некрасивый мальчик.
Ниночка знает, что он некрасивый. Но сейчас эта фраза почему-то особенной болью отдаётся в ней. И она смотрит на Колю почти с ужасом.
…Да, некрасивый. Страшно некрасивый… Урод… только глаза хорошие, добрые и тихие… Но сейчас и глаза страшные… И потом опять это сходство… Как тогда, в первый день…
– Коля, перестань, – твёрдо говорит Ниночка, снова нагибается и берёт его на руки.
Он не сопротивляется, но Ниночка чувствуете, что весь он какой-то чужой, холодный, враждебный. Она быстро идёт по бульвару. Ей тяжело смотреть на играющих детей. Жутко идти по шумным улицам… скорей бы дойти до дому… Скорей бы… Там этого не будете. Вот и площадь прошли. Вот и узенький переулок… Сейчас дом… Скорее бы…
Она старается не смотреть на Колю. Она боится смотреть на него. Она знает, что снова увидит чужое, некрасивое лицо.
…Вот придём домой и все кончится… Мне показалось… Просто показалось, как тогда. И больше никогда не буду ходить на бульвар… Там чужие все… Пусть один растёт… Около меня…
– Погуляли? – встречает их бабушка.
– Да. Возьми его, – говорит Ниночка, – я устала. Я сейчас приду.
И, не глядя на Колю и на бабушку, уходит в свою комнату.
V
Сходство Коленьки с тем страшным лицом не «показалось» Ниночке, оно было несомненно.
Первые годы, пока черты лица были неопределённы, это не бросалось в глаза. Но когда ему исполнилось шесть лет, Ниночка не могла уже больше обманывать себя: губы и нос были совсем такие же.
Сходство особенно увеличивалось, когда он сердился, наклонял голову и смотрел исподлобья. А когда плакал, лицо делалось совсем другое: жалкое, маленькое и сморщенное, как у старичка.
Здоровье было у него слабенькое. Плечи узкие. Сам худенький и немного сутулый. Только руки были большие и длинные. Он любил играть, часто смеялся и шалил, хотя в общем был послушен. Но иногда на него нападало дикое, необъяснимое упрямство. Тогда он забивался в угол, смотрел угрюмо, как пойманный зверёк, и ни просьб, ни угроз, ни уговоров не слушал.
У него появилась подруга: маленькая девочка из соседнего дома, Катя. Кругленькая, розовенькая, всегда точно только что вымытая, с мягкими ямочками на щеках.
Они очень подружились.
Катя приносила с собой все свои новые игрушки. И они с Колей играли в саду на песочной дорожке.
В мае ему исполнилось семь лет. Катя пришла поздравить его и в подарок принесла заводной поезд: локомотив и три вагончика.
Коля смеялся, хлопал в ладоши. Они сейчас же устроили на дорожке станцию и стали играть в «железную дорогу».
Ниночка сидела около окна и читала.
До неё доносился звонкий смех Коли и свистки «локомотива».
И вдруг почему-то всё смолкло. А затем неожиданно послышался плач.
Ниночка бросилась в сад.
На дорожке, забившись в куст сирени, сидел Коля и держал в руках «поезд». У скамейки, прижав к глазам маленькие свои кулачки, плакала навзрыд Катя.
– Катя, миленькая, что случилось? – бросилась к ней Ниночка. Села рядом на скамейку.
Катя долго не могла выговорить ни слова.
– Коля, что случилось?
Коля насупился, уставился в траву и молчал.
Катя немного успокоилась и, тяжело переводя дух, сквозь слёзы рассказала, что она нечаянно, «совсем нечаянно» наступила ногой на вагончик «и он раздавился». А Коля ударил её по голове.
У Ниночки всё задрожало внутри.
– Ударил?.. Тебя?..
– Я же нечаянно, совсем нечаянно, – повторяла Катя, снова припадая к своим кулачкам.
Ниночка встала и подошла к Коле.
– Дай сюда игрушку и иди в дом.
Коля молчал.
– Слышишь?
Он не двигался с места. Только глубже забился в куст и угрюмо смотрел исподлобья.
– Отдай сейчас же игрушку и иди в дом, – медленно повторила Ниночка, чувствуя, что у неё начинают трястись руки.
Коля молчал.
– Не пойдёшь?
Ниночка едва владела собой. Она подошла к нему совсем близко и хотела взять игрушку сама. Но он быстро схватил смятый «поезд» и прижал к груди.
– Отдай, слышишь… Сейчас же… Или я… – она задохнулась и не могла кончить.
Коля совсем наклонился к земле и вцепился изо всех сил в маленькие вагончики.
Ниночка быстро нагнулась, схватила игрушку, но он так крепко прижал её к себе, защищая всем телом, что она не могла взять её.
– Отдай! – крикнула Ниночка и рванула вагончики из его рук.
Он разжал руки. Завыл каким-то странным, хриплым голосом, поймал руку матери и схватился зубами за палец.
Острая боль ударила ей в голову. Она выдернула руку и, не помня себя, ударила его смятым вагончиком по лицу.
Коля побледнел, охнул и повалился на траву, в страшном плаче.
Ниночка бросилась в дом. Слёзы душили её. Она упала на постель. Уткнулась в подушку – чтобы бабушка не слыхала её крика. Пролежала так больше часа, пока не утихло всё внутри.
Потом медленно пошла в сад. Кати уже не было. На дорожке валялись исковерканные вагончики и локомотив без колёс и трубы.
Стала искать Колю. Он сидел в углу у забора, прижавшись лбом к решётке, и тихо, жалобно плакал. Острые, худенькие плечи его подымались и маленькая голова вздрагивала. Лицо было видно с боку: морщинистое от слёз, как у старичка.
Ниночка быстро подошла к нему, наклонилась, взяла за плечи и прижала его к себе. Он вздрогнул, заплакал сильней. Но потом быстро стал успокаиваться и спрятал голову у неё на груди.
– Милый мой, мальчик мой, прости меня, прости меня, – повторяла Ниночка и целовала его мокрое сморщенное лицо.
Он совсем успокоился и тихо прошептал:
– Я больше не буду драться. Никогда не буду.
Она понесла его на руках в дом. И всё время целовала его. Ему было щекотно. Он смеялся и зажимал ей рот руками.
Весь день Ниночка была какая-то рассеянная. Не находила себе места. Начинала говорить и забывала кончить. Не отвечала на вопросы. Спрашивала и, не дождавшись ответа, уходила в другую комнату.
– Что с тобой, Ниночка? – встревожилась бабушка.
– Ничего, ничего… так… Глупости…
Вечером Коленька уселся за круглый стол рисовать синим карандашом. Он с увлечением чертил синие фигуры.
Ниночка тихонько села против него и стала рассматривать, совсем как постороннего.
На лампе абажур был тёмный и на стол падал яркий круг свита, от этого вся комната казалась чёрной. Фигура Коленьки выделялась резко, точно вставленная в раму.
Ниночка не старалась успокоить себя. Напротив, с какой-то упорной жестокостью она выискивала сходство с тем, страшным лицом. Полузакрыла глаза, чтобы мягкие, детские черты стали туманнее и чтобы резче выступало то, что особенно врезалось ей в память и было почему-то особенно ненавистно: толстые, синеватые губы и нелепо вывороченные ноздри. Она напрягала все силы, чтобы не видеть ничего остального, ничего детского, чтобы довести сходство до конца. И чем больше это ей удавалось, тем ненавистнее становился чужой некрасивый мальчик, сидевший за круглым столом, и тем холодней и упорней она продолжала его рассматривать.
Да, чужой. Совсем чужой. Но почему-то жалко его… До ноющей, почти физической боли в груди. Как будто бы родной, близкий, любимый каким-то чудом превращён в ненавистного урода… И вид его вызывает отвращение и ужас, но память о том, каким он был раньше, продолжает по-прежнему жить и мало-помалу переходить в скрытую, томительную жалость.
«Люблю ли я его?» – спрашивала себя Ниночка, не сводя глаз с ярко освещенного лица Коленьки, и что-то нужное, радостное подымалось в ней в ответ.
«Люблю ли я его?» – спрашивала себя Ниночка, не сводя глаз с ярко освещенного лица Коленьки, и что-то нужное, радостное подымалось в ней в ответ.
Это её мальчик. Её маленький Коленька, у которого такой смешной, круглый затылок, слабенькие, худенькие плечи, который так застенчиво, так робко иногда ласкается к ней, прячет лицо своё на её груди… Как же она может не любить его?.. Конечно, любит… Но не может же, не может она любить его… Не может любить лица его… И какой он страшный, когда угрюмо наклонит голову и смотрит исподлобья…
…Не люблю я его… Не могу… не хочу я его любить…
Коленька устал. Ему захотелось спать. Он подошёл прощаться.
– Я спать хочу, мамочка.
И потянулся к ней поцеловаться.
Ниночка быстро взяла его за плечо, отстранила и торопливо сказала:
– Ну, ступай, ступай. Я сейчас.
Коля удивленно посмотрел на неё: почему она не хочет его поцеловать? Значить, всё ещё сердится. И он тихонько придвинулся к ней и сказал, не сводя с неё глаз:
– Мамочка, я больше никогда не буду.
– Нет-нет, я не о том, – смущённо проговорила Ниночка, точно пойманная на чём-то нехорошем.
И, быстро нагнувшись, поцеловала его в лоб. Встала и повела укладывать спать. Она раздела его, положила в маленькую кроватку с решёткой. Покрыла мягким одеялом. Зажгла лампадку, чтобы в комнате не было темно. А внутри всё время стучала одна мысль: «Не люблю я его, не люблю я его…»
И чем настойчивее она это повторяла, – тем безнадёжней и тоскливей становилось на душе. Точно почва из-под ног ускользала. И становилось так пусто, ненужно всё.
Ниночка пошла к бабушке.
Анна Григорьевна не спала, и даже как будто бы ждала её.
– Что ты, Ниночка, такая измученная сегодня?
Ниночка помолчала, ничего не ответила. И вдруг сказала:
– Я Колю сегодня ударила.
– Колю? Ударила? За что?
– Катя у него игрушку сломала – он её по голове ударил. Я ему смятый вагончик… в лицо бросила…
Бабушка молчала. В глазах у неё появилось то жалкое выражение ужаса, которое Ниночка не могла спокойно видеть. Ниночка почувствовала это и уставилась в пол.
– Это страшно гадко и подло, – продолжала она, – но я знаю, что буду бить его. Я знаю, что буду. Когда он такой, я себя не помню. Сумасшедшая делаюсь. Сегодня я в первый раз его ударила – но теперь знаю, что буду бить.
– Что ты, Ниночка, что ты?..
Бабушка сказала это, точно защищаясь, точно замахнулись на нее.
И разом исчезло у Ниночки холодное оцепенение, в котором она находилась весь вечер. Силы оставили её, как будто сейчас только она поняла весь ужас свой, всю безысходность своей жизни,
– Ненавижу я его… И жалею, и ненавижу… Я не знаю, как объяснить тебе… Лицо его ненавижу… Он такой же… как тот… Чем больше растёт, тем больше,. Я… Бабушка, милая, разве я не знаю, что подло бить. Я себе стала гадкой сегодня… Сама себе простить не могу… Мне самой страшно… За себя страшно… Семь лет заставляла себя любить, забыть всё. Полюбить всем сердцем… Как ребёнка своего… И не могу. Никогда не смогу… Я измучилась, бабушка… Такая пытка, такая пытка… Я с ума сойду… Господи, уехать бы куда-нибудь. Убежать бы куда-нибудь… – как стон вырвалось у Ниночки.
Каждое слово её пригибало бабушку к земле. Как ей помочь? Чем ей помочь?
– Терпеть надо, Ниночка, – когда-нибудь кончится. Не всё так… Хорошо когда-нибудь будет, – говорила она первые попавшиеся слова.
За стеной послышался голос Коли:
– Мама, мамочка…
– Пойди к нему, – сказала Ниночка, – я не могу.
Бабушка ушла и скоро вернулась.
– Что он? – спросила Ниночка.
– Ничего, во сне.
Ниночка встала,
– Я пойду.
– Как же теперь будет? – сказала бабушка.
– Не знаю.
– Может быть, правда, уехать тебе?
– Совсем? – серьёзно спросила Ниночка и пристально посмотрела в глаза бабушке.
– Отдохнуть уехать, – торопливо сказала Анна Григорьевна.
Ниночка покачала головой.
– Нет, тут надо как-нибудь иначе. Надо как-нибудь по-другому.
– Как же? – с тревогой спросила бабушка.
– Не знаю. Сейчас ещё не знаю.
– Она ушла, снова холодная, застывшая, как раньше.
VI
На следующий день Коля захворал.
Утром у него болела голова и грудь. Он сразу так ослаб, что с трудом встал с постели. К вечеру начался кашель и сильный жар.
Доктор, который когда-то лечил Ниночку, нашёл у него воспаление лёгких. Прописал лекарство и сказал:
– Болезнь серьезная, ребёнку нужен абсолютный покой.
Ниночка провожала его до прихожей. Когда он оделся и взялся за ручку двери, она остановила его:
– Доктор, отчего захворал мой сын?
Доктор поднял брови и пожал плечами:
– По всей вероятности, простуда.
– Вчера он сидел в саду на сырой земле больше часа и плакал; мог он захворать от этого?
– Разумеется, мог. – И прибавил: – Тревожиться особенно нечего: прежде всего нужен покой.
Доктор ушел. Ниночка заперла за ним дверь. И долго стояла в прихожей, – смотрела на улицу. Ночь была тёмная и туманная. Фонари расплывались в стёклах тусклыми пятнами, и мелкими искорками отражались в запотелых окнах.
…Сыро теперь на улице и земля холодная… Ранней весной всегда земля холодная…
У ней плечи вздрогнули, точно и их коснулась холодная сырость.
«Я себя обманываю, – не хочу думать о главном. Коля из-за меня простудился. Если он умрёт, я буду виновата».
Ниночка мысленно отчеканивала каждое слово, точно гвозди в себя вбивала.
И сама удивлялась: совсем не больно! – Ну, я виновата, и пусть… Неужели до такой степени всё безразлично?
И не жалко, и не страшно. Только сильнее плечи вздрагивают от холода и неприятно смотреть на тусклую, сырую улицу.
Ниночка отходить от окна и медленно идет из прихожей.
«Я не могу ухаживать за ним – пусть бабушка. Это очень скверно, но я не могу».
Она доходит до своей комнаты. Поворачивается.
Идёт в детскую.
Коля спит. В углу горит лампада и в комнате мягкий, ровный свет. У изголовья, в кресле, сидит бабушка – дремлет.
Ниночка подходит к ней и говорит:
– Бабушка, иди спать. Я буду за Колей сама ходить.
Бабушка привыкла слушаться Ниночку и не тревожить её лишними вопросами, она покорно встаёт, крестит Колю, целует холодное, неподвижное лицо Ниночки и уходит к себе.
Ниночка на следующий день перенесла свою постель в детскую – и больше уже не отходила от Коли.
С каждым днём ему становилось хуже. Доктор приезжал два раза в день, и Ниночка каждый день спрашивала его в упор, не стараясь смягчить своего вопроса:
– Выздоровеет или умрет?
Доктор пожимал плечами, морщился и говорил уклончиво:
– Положение очень серьёзное…
На четвёртый день к вечеру Коленька почувствовал себя особенно плохо.
Ниночка задремала в кресле. Ей снился глубокий, тёмный овраг. На дне его высокая колючая трава. Ниночка никак не может выбраться из неё. Колючки цепляются за её платье, бьют по рукам, по лицу… А от земли подымается холодный, пронизывающий туман.
Она слышит сверху отчаянный крик:
– Мама… Мамочка…
«Это Коля кричит, – думает Ниночка, – как он пришёл сюда?.. Больной, – а пришел…»
Крик сильней, над самым ухом. Ниночка наконец понимает, что это не во сне, а на самом деле кричит Коля. Но она всё ещё не может заставить себя, проснуться…
– Мамочка… Мамочка…
Она чувствует, как что-то горячее прикоснулось к её руке.
Она сразу пришла в себя. Коля почти встал с постели и судорожно тянет её за руку.
– Нельзя, нельзя вставать! – испугалась Ниночка. – Ты пить хочешь? Да?
Но она взглянула на него и поняла, что началось то, о чём она спрашивала доктора. Коля смотрел на неё в упор и в глазах его был такой неотступный страх, такая беспомощность, что Ниночка невольно отвела глаза. Как будто он спрашивал: что это такое со мной? И почему мама не хочет помочь?
– Я… дышать не могу… – едва выговорил он.
Она тихонько уложила его. Накрыла одеялом. Положила на его горячий лоб свою руку.
Коля не говорил больше ни слова. Он, казалось, успокоился. Только грудь его тяжело и неровно подымалась.
«Он умрёт, – с особенной отчетливостью, как всегда последнее время, думала Ниночка: – и всем ужасам конец. Я буду рада. Да, рада. Это единственный выход. Нечего себя обманывать. Я хочу его смерти. Хочу!»
И опять она удивилась: нисколько не больно от этих слов, и не страшно.
…Неужели это всё равно?.. Ведь я живу… не умерла ещё…
И опять плечи её вздрогнули от ощущения холодной сырости. Она убрала свою руку с головы Коли. Глубже села в кресло.
Коля не стонет больше. Но дышит всё тяжелее: воздуха ему не хватает. Одной рукой крепко сжал угол одеяла, другую беспокойно перекладывает то на подушку, то на край простыни. Голову закинул назад. Глаза закрыты. Мокрые, мягкие волосы свесились на лоб жиденькими прядями.
…Он умирает… Неужели же она не видит, что он умирает?..
– Бабушка! Бабушка! – кричит она в ужасе.