Алексей Азаров Человек без биографии
Те из знакомых женевцев, что вели свою родословную от алеманов и остготов, называли его герр Дорн; другие, гордившиеся принадлежностью к романизированным кельтам, — мсье Дорн; для итало-швейцарцев и ретороманцев он был синьором Дорном, или сьером Дорном. Здороваясь с ними, он отвечал на любом из четырех государственных языков республики Гельвеции — немецком, французском, итальянском или ретороманском, но мог, если требовалось, говорить еще и на венгерском, испанском, русском и английском. И не мудрено: господин Феликс Дорн, владелец издательской фирмы “Геомонд”, имел дело с географическими картами, и положение обязывало его в известной мере быть полиглотом.
Бригадный полковник[1] Роже Массон из швейцарской разведки — ХА, в чьем ведомстве сосредоточивались сведения об иностранцах, считал его обывателем, деятельность и убеждения которого не наносят ущерба Конфедерации. Отзывы о господине Дорне, данные контрразведкой полиции, были положительными.
Не менее положительно отзывался о Феликсе Дорне и Центр, получавший сообщения за подписью “Норд”.
В Центре Дорна считали опытным и знающим сотрудником военной разведки и к сведениям, поступавшим от него из Женевы, относились с исключительным вниманием.
Вместе с Дорном и под его руководством в Швейцарии работали Сисси, Мод и Роза, что дало ему основание для шутки о милых старых дамах, организовавших клуб для совместного чаепития. С некоторых пор, правда, “клуб” этот распался, и члены его встречались, соблюдая особые меры предосторожности. Одновременно резко возрос спрос на продукцию издательства “Геомонд” — карты, схемы и планы, очень подробные и очень точные. Хотя Швейцария и не воевала, храня традиционный нейтралитет, это не значило, что гельветы не проявляли интереса к войне. Напротив, в каждом доме карты заняли почетное место, и отцы семейства, двигая флажки или вычерчивая линии, с опаской приглядывались к черным стрелам, прорвавшимся к самым границам Конфедерации и нацеленным на перевалы.
Нарушит ли Гитлер нейтралитет? И когда это произойдет? Об этом думали не одни обыватели. В военном департаменте Конфедерации срочно разрабатывали планы обороны, с отчаянием убеждаясь, что все они достаточно эфемерны: у Швейцарии не было сил противостоять солдатам, поставившим на колени две трети Европы и ведущим бои у самого сердца могучей России.
Все семеро членов Союзного совета были в ужасе от прогнозов на будущее и от расходов на вооружение и армию. О боже, государственный бюджет республики, привыкшей к экономии, трещит по всем швам, не выдерживая бремени затрат: за один месяц армия “съедает” столько, сколько прежде за год! Эта мобилизация разорит Гельвецию дотла! Банки уже сейчас придерживают платежи и сводят к минимуму межгосударственные операции. Как ни прискорбно, Совет вынужден не увеличивать, а сокращать число солдат. В мае 1940 — 450 тысяч, в августе — 145 тысяч, в октябре сорок первого — 130 тысяч человек во всех родах войск. Это просто счастье, редкостная удача, что Гитлер увяз с блицкригом на Востоке и, кажется, отложил до лучшей поры планы захвата Швейцарии. Бригадный полковник Массон подтверждает правильность вывода: разведке достоверно известно, что в Берлине не намерены сейчас нарушать швейцарский нейтралитет… А завтра?
После бурных дебатов в Совете было принято соломоново решение: держать войска наготове в оборонительных редутах; помогать Англии военными материалами, не отталкивая при этом Германию и всячески демонстрируя дружбу с Берлином; балансировать, балансировать, балансировать… По всей стране ввели правила затемнения; с 20 часов ни один лучик не должен проникать на улицы. Полиции приказали штрафовать нарушителей. Ей же предложили не замечать сигналов, подаваемых с крыш домов самолетам, которые направляются с английских аэродромов на бомбежку Северной Италии и юга империи. Таможни Швейцарии изымали из туристского багажа любые предметы, имеющие военное назначение. Занятые этими хлопотами, они, естественно, не в силах были уследить за посылками, адресованными в Лондон часовыми фирмами. В этих посылках, тщательно упакованные, лежали “запасные части”, с успехом используемые для бомб и снарядов замедленного действия… Одновременно контрразведчики Роже Массона старались не докучать сотруднику германского военного атташе в Берне Вальтеру Крюгеру, закупавшему станки, вооружение и боеприпасы. Они знали, что агенты “Сикрет интеллидженс сервис”, работающие на железнодорожных узлах, ведут точный учет этим закупкам и их отправке в рейх.
Каждому — свое… И все-таки в Совете нацистам предпочитали союзников. Гитлер был слишком агрессивен, и дипломатические гарантии Риббентропа не стоили ни сантима. Германские туристы все время с подозрительной настойчивостью хлопочут о визах, и не всегда находится предлог им отказать. Больше того, Берлин потребовал пропустить через Конфедерацию эшелоны, следовавшие в Италию. Совет скрепя сердце санкционировал этот акт, гадая: а не произойдет ли с Гельвецией то, что было недавно с Норвегией, когда из трюмов германских пароходов, бросивших якоря в бухте Осло, на свет появились не контейнеры с товарами, а головорезы диверсионного полка “Бранденбург”? Отказать Берлину было нельзя: швейцарские банки слишком широко питали кредитами германскую промышленность, и Берну дали понять, что в случае осложнений уплата процентов по кредитным обязательствам будет отнесена на неопределенно долгий срок.
Совсем иного плана тревоги, но тоже тесно связанные с военной угрозой, обуревали бригадного полковника Роже Массона и его прямого начальника генерала Анри Гизана. За последние месяцы Женева с поразительной быстротой возвратилась к обстановке первой мировой войны, когда кафе и пансионы города кишмя кишели представителями секретных служб воюющих стран, а в некоторых ресторанах почти легально функционировали “шпионские биржи”. Здесь в один и тот же вечер одна и та же тайна продавалась несколько раз, оплачиваемая марками, франками, иенами, долларами, кронами и фунтами стерлингов. Вот и сейчас англичане и особенно немцы раскинули сети по всей республике, вылавливая секреты, вербуя помощников из числа швейцарцев и совершенно открыто нарушая закон о нейтралитете… Тысячи агентов — в бюро бригадного полковника вели им учет и составляли особые списки.
Господин Феликс Дорн в этих списках не фигурировал. Фирма “Геомонд” — тоже. Сотрудники секретной полиции, наблюдавшие за ним, как за иностранцем, с чистой совестью подписывались под строчками рапортов: “В предосудительных поступках не замечен”. По их сведениям, господин Дорн жил скромно, не посещал злачных мест и тех ресторанов, где, по данным полиции, охотнее всего встречались со своими агентами эмиссары “Интеллидженс сервис” или разведок третьего рейха. Известно было только, что “Геомонд” испытывает финансовые затруднения, хотя господину Дорну и удалось получить заказы ряда влиятельных и богатых газет на схемы военных операций “Европе. Известно было также, что время от времени владелец фирмы встречается с Александром А.Ярдом, англичанином, служащим, но не имелось никаких данных о встречах с Эдмондом Гамелем и его женой Ольгой, господином по имени “Пакбо” и “Люси” — немецким журналистом Адольфом Гесслером, имеющим статус политического эмигранта. Не установлена была и связь с другими лицами — небольшим по составу кружком антифашистов.
Фирма “Геомонд”, занимавшая тесное и неуютное помещение на седьмом этаже дома 113 по рю де Лозанн, быстро завоевала популярность у клиентуры: карты, изготовленные господином Дорном, всегда отличались четкостью деталей и содержали максимум полезных сведений. Погоня за точностью вынуждала картографа выписывать множество газет, журналов и официальных изданий из европейских стран, переписываться с другими картографами и собирать сведения иными средствами, в частности, расспрашивая компетентных лиц, приезжающих в Швейцарию на отдых из-за рубежа.
В Центре, направляя Дорна в Женеву и ставя перед ним задачу вести стратегическую разведку фашистской Германии, знали, кого посылать на дальний рубеж: военный разведчик Генштаба РККА Феликс Дорн, он же “Виктор”, обладал разнообразными и глубокими дарованиями. Прирожденный лингвист, отличный художник, широко и всесторонне образованный, он был, когда надо, педантом, способным сутками сидеть над уточнением отдельной детали; и вместе с тем в общении с людьми он проявлял достаточную свободу взглядов и мягкость характера, несвойственные педантам по натуре. Наблюдательный и остроумный, он легко становился “душой общества”, если хотел; но умел и молчать, слушая других, и не выдавать отношения к услышанному. Опыт и знания Дорна были выше того уровня, который отмерен для 40-летнего мужчины, сына ремесленника.. Так впоследствии охарактеризовал шефа его бывший помощник по группе, и в этих словах не содержится преувеличения.
“Стальным характером” отличалась Юлия, жена Дорна, друг, на которого он полагался всегда и во всем. Нежной и женственной была Роза — радистка и шифровалыцица; вместе со вспыльчивой “Сисси”, хладнокровным Лонгом и рассудительным Тейлором они представляли несходный по компонентам сплав характеров и душ, спаянных в единое целое антифашистским долгом и стремлением выполнить этот долг.
Все они в разное время и с разных концов Европы съехались в Швейцарию, преодолев при этом трудности, о которых никогда не рассказывали даже в самом узком кругу. Военные разведчики, они считали, что трудности для того и созданы, чтобы их преодолевать, и Дорну не приходилось слышать от них ни жалоб, ни сетований.
…Первые радиограммы, подписанные “Норд”, Центр получил с началом второй мировой войны. До этого дня рации Дорна бездействовали, хотя досье, собранные им и хранившиеся в конторе “Геомонд”, содержали немало ценных сведений о вермахте и люфтваффе. Но и после того, как немцы вошли во Францию, связь с Центром поддерживала только одна установка — на ее ключе работала Роза. Центр считал, что “швейцарцы” должны беречь себя до той суровой поры, когда слово “риск” окажется перечеркнутым реальной военной необходимостью.
Это были самые скверные для Дорна месяцы. Обреченный на почти полное бездействие, он обязан был не только сдерживать себя, но и объяснять другим, почему приказ Центра подлежит неукоснительному исполнению. Сисси спорила с ним до хрипоты. Черт знает что, немцы имеют в Женеве, Берне, Цюрихе и Люцерне десятки резидентур; англичане посылают депеши в Лондон не только через посольство, но и прямо телеграфом, объясняя чиновникам, что это торговые бюллетени, зашифрованные коммерческими кодами! “А мы? Чего мы ждем?!”
— Приказа Центра, — отвечал Дорн.
— Он явно запаздывает Нам здесь виднее, как поступать!
— Рация Розы работает, этого достаточно.
— Одна… а у нацистов их десятки! Сотни!
— Скорее провалятся.
— Это не аргумент, Феликс!
Они расставались, не убедив друг друга.
Самым сильным доводом против консервации раций Сисси считала сведения Пакбо. Они казались отличными, и она настаивала, чтобы Центр получал их вне очереди. Дорн был внутренне согласен с ней в оценке данных, но при этом отказывался нарушить приказ.
— Это крупнейшая ошибка! — говорила Сисси, едва сдерживая негодование. — По вашей милости они устаревают, черствеют, как хлебные корки…
— Возможно, но это меня беспокоит меньше, чем подозрение, что информация Пакбо — блистательно состряпанная абвером “деза”.
— До сих пор все подтверждалось.
— Вот именно, до сих пор.
— Ну, знаете ли!
Сисси морщила лоб; глаза ее горели. Дорн, предотвращая стычку, торопился охладить страсти:
— А что мы знаем о нем?
И Сисси умолкала.
Действительно, что?.. Случайная встреча, обернувшаяся поначалу случайным знакомством, а потом, спустя два–три месяца, осторожный намек Пакбо, что он хотел бы установить контакт с теми, кто борется с Гитлером. Для того, чтобы раздавать такие намеки, надо, очевидно, рассчитать, с кем имеешь дело! Откуда, спрашивается, мог знать Пакбо, что у Дорна есть связь с Центром? Или он стрелял наобум?.. Но так или иначе, Пакбо угодил в “яблочко”, а информация, доставляемая им, похоже, поступает прямо из Берлина. На это он и сам прозрачно намекнул выбором псевдонима. “Пакбо” по начальным буквам означало: партийная канцелярия Бормана. Ни больше, ни меньше!
Все это было достаточно подозрительно, и все-таки Дорн решил рискнуть. Роза сообщила о Пакбо Центру и получила ответ: присмотритесь и решайте, не спешите только ни отталкивать Пакбо, ни дарить его доверием. В конце телеграммы Центр подтверждал запрещение использовать резервные рации до дня объявления войны.
Прочитав ответ, Дорн прикусил губу. Роза с беспокойством поглядела на него. Спросила:
— Плохие новости, да?
Феликс ответил без улыбки:
— Как обычно, нормальные.
Встретившись с Пакбо, он попытался вернуться к разговору о Бормане. Пакбо вежливо выслушал его и, в свою очередь, опросил
— Знают ли ваши о моих условиях? — Что вы имеете в виду?
— Мой гонорар… Надеюсь, вас не шокирует, что я говорю о нем?
— Это улажено, — сухо сказал Дорн.
— Спасибо, но учтите: меня не интересуют ни марки, ни доллары. Только швейцарские франки.
— Хорошо.
— Где мы будем встречаться?
Они договорились о месте встреч и паролях на случай, если Дорн не сможет прийти и пришлет кого-нибудь, и разошлись. Идя по скверу вдоль берега озера и глядя на чаек, Феликс ломал себе голову над вопросом: кто он, этот Пакбо? Антифашист, имеющий связи с подпольем в Германии, или провокатор высокой квалификации? Ответа не было. Но его предстояло найти, и как можно скорее, ибо от него зависело не только будущее Дорна, но и дело, порученное ему. Рискуя собой, он не мог, не смел, не имел права рисковать этим делом, и потому вопрос “Кто?” приобретал для него с течением дней все более острое значение.
Сначала хлопот у Дорна было немного. В Центре было сказано: не торопиться, устроиться с квартирой и работой, приглядеться к обстановке. Явки и пароли для Ярда и супругов Гамелей он получил месяца через три; потом появилась Роза, и курьер привез для нее расписание связи — два раза в неделю на волнах 18,2–19,8 и 21,3 (ночью) и 48,4–52,3 и 78,6 (утром). Время передач — 7.05 и 23.15. В экстренных случаях — 21.10 и 23.40.
У Гамелей был магазинчик, лавка радиотоваров, сам Эдмонд превосходно разбирался в схемах, а Ольга умела обращаться с ключом и делала это не хуже любителей-коротковолновиков. Дорн устроил у них запасную радиоквартиру, и Центр одобрил этот шаг.
Швейцария готовилась к войне. Еще 29 августа 1939 года были отмобилизованы и приведены в готовность войска пограничного прикрытия. Президент Конфедерации Филипп Эгер выступил по радио с коротким заявлением: граждане, имеющие красную карточку в воинских билетах, должны прибыть в места сбора. Населению предложено было “сохранять величайшее хладнокровие”. Милиционная швейцарская армия делала вид, будто намерена всерьез сопротивляться бронетанковым дивизиям вермахта. Сутки спустя собралась Ассамблея и, в соответствии со статьей 89 главы 3-й конституции, проголосовала за то, чтобы полковник Анри Гизан стал генералом — высшим военным руководителем страны.
Все это: мобилизация необученных обывателей, чьи милицейские винтовки нечищенными ржавели в кладовых, ультрапатриотические речи членов Ассамблеи, выборы генерала — походило бы на фарс, если б не трагизм положения. Нетрудно быть пророком, зная, что сделал Гитлер с Польшей, Голландией, Францией, Норвегией. От известий, проникающих через рубежи, веяло ужасом: концлагеря, грабежи, расстрелы, порабощение… Воля маленького швейцарского народа — защищаться всеми средствами, — по мнению Дорна, заслуживала величайшего уважения, и оставалось только сожалеть, что политиканы обрамляли ее звуками фанфар и барабанным боем, превращая в оперетту. Что стоили, например, утверждения — такие пылкие и горячие! — о неприступности перевалов, защищаемых “самым стойким, самым сильным и самым лучшим в мире” солдатом, если о боевых качествах этого солдата предлагалось судить по почерпнутым из истории примерам: ссылаясь то на одного, то на другого из французских Людовиков, державших в средние века при своих особах “швейцарские роты”!
“План Барбаросса”[2] оказался для политиков Конфедерации даром небес. Он нес народам Советского Союза неслыханные тяготы войны — войны, где дело шло о жизни и смерти почти двухсот миллионов людей; и он же сулил Швейцарии избавление от вторжения. В Берне вздохнули спокойно, получив сообщение бригадного полковника Массона о новых планах Гитлера. Так далекая “страна варваров и азиатов”, “государство большевистских бунтарей и бородатых комиссаров” — единственная страна, не имевшая в демократической Гельвеции своего посольства, и единственная, кто ни прямо, ни косвенно не покушался на ее целостность, политический строй и свободу, отвела в тысяча девятьсот сороковом году неминуемую и чудовищную беду от мирного очага швейцарского гражданина.
…Известие о “плане Барбаросса” Дорн получил от Тейлора — Кристиана Шнейдера, служащего Международного бюро труда. Шнейдер близко дружил с Сисси, работавшей в том же Бюро, считал нацистов бешеными собаками и, пользуясь своими связями с немецкими политэмигрантами, добывал порой важные сведения. В числе его источников были старые деятели социал-демократии и среди них бывший министр земли Гессен эпохи веймарского правительства.
Сведения о “Барбароссе” были туманными, расплывчатыми, хотя и получили косвенное подтверждение от Эрнста Леммера — “Агнесс”, представителя Риббентропа в Швейцарии, с которым у Дорна была связь через Лонга. Дорн попросил Сисси узнать, если удастся, хоть какие-нибудь подробности у бывшего рейхсканцлера Вирта, доживавшего свой век в качестве политэмигранта и сгруппировавшего вокруг себя отставных германских политиков; Вирт и его коллеги нелегально переписывались с друзьями в империи. Сисси сказала, что попробует, но вскоре с разочарованием сообщила, что эксрейхсканцлер в основном занимается проблемами формирования будущего правительства, в котором отводит себе главную роль; такие мелочи, как планы Гитлера, Вирта не занимали.