Возраст зрелости. Время мудрых, счастливых и немного святых 2 стр.

Рассказ одной древней души о Ное и потопе

Помню, что вода пошла внезапно. И ее сразу было так много, что казалось – она льется не из туч, а из опрокинутых ведер. Не было так, как бывает обычно: захмурится небо, упадут первые капли, потом пойдет дождь и вскоре закончится. Нет! Сразу как из ведер! И до чего же вместительны эти ведра!

Я вспоминаю, вспоминаю тот кошмар, и он медленно возвращается.

День сменяет ночь, и ночь сменяет день, а потоки литься не перестают. Небо словно приблизилось к земле плотным ковром, приблизилось, словно вооруженное войско, и мы в ужасе потеряли счет дням.

Солнца не видно. Вскоре уже никто не помнил и не понимал, сколько дней прошло с тех пор, как это началось. Три? Пять? Восемь? Дней, недель. А может, мы уже родились в этой воде и скоро у нас вырастут необходимые плавники, чтобы навеки жить в водной стихии? Скорее бы они выросли, если это так. Иначе всякая плоть захлебнется, набухнет от воды, посинеет, вздуется, станет отвратительной.

Дети, которые вначале громко плакали, и женщины, которые несколько дней голосили, уже давно затихли. Как избитое плеткой животное, мы поняли, что ни плачем, ни криком делу не поможешь. И бежать некуда. Небо всюду пойдет за нами, не переставая лить на наши головы бесконечные потоки воды.

Всем холодно. Все мокры насквозь, и лучше оставаться голым, чем носить на себе тяжелые и мокрые одежды – шкуры или ткани. Но голым человек долго ходить не может. Он зябнет, его трясет, он сходит с ума от холода и страха. Плавники не вырастают, и чешуя не покрывает нашу плоть. Вместо этого мы синеем, как живые мертвецы, стучим зубами, как ожившие скелеты, и месим ногами грязь, не зная, куда бежать и что делать.

Старики поняли все первыми. Они сели на месте и, опустив головы, подставили костистые плечи холодным потокам. Они приготовились умирать. Даже если бы у нас были лодки, стариков никто бы не спасал. В таком ужасе не всякая мать уже помнит о своих детях. Если бы у нас были лодки…

И только теперь мы поняли, зачем так долго строил этот чудак такую громадину. Он был уже стар, и многие смеялись над тем, что не успеет достроить ее. В ответ он только смотрел, тихо и грозно, будто ему было уже открыто будущее – этот потоп. Вдали от большой воды, от моря или даже полноводной реки, день за днем и год за годом, он все строил и строил. А мы ходили смеяться над ним и наблюдать за работой. Сколько насмешек, сколько едких шуток выслушали его уши! Теперь, когда сквозь водяные потоки не видно далее протянутой руки, он сидит где-то неподалеку в своем громадном сооружении, и сидят с ним, поджавши уши и прижимаясь друг к другу, животные.

О, это было зрелище! Когда львы вместе с хомяками и зайцами шли к кораблю, чтобы занять свое место, мы тоже смеялись. Но чувствовалось, что смех здесь уже не к месту. Было что-то величественное и страшное в этом наполнении корабля (ковчегом, кажется, называл его Ной) животными. И мы смотрели все на странную процессию, а кто-то из шутников крикнул: «Эй, Ной! Выгони вон того шакала и дай мне его место!» Все тогда хохотали. Но сегодня всякий сел бы на место шакала, на место свиньи, на место козы или козла, на какое угодно место, лишь бы вода перестала литься на его обезумевшую голову, а ноги перестали вязнуть в грязи.

Сколько грязи! Кажется, и камень размокает от всесильной влаги. Немного раньше уже трудно было ходить, а теперь волны бьют по коленям. Когда же это закончится? Неужели никогда? Неужели мы все станем пищей рыб, которые никогда не плавали в этих краях, а теперь соберутся на пир? Пир из нашей плоти!

Вода подбирается к паху, и я уже не могу идти. Несколько вспухших трупов уже проплыли мимо меня. Это были женщины, молодая и старая. Трудно поверить, что это голое молодое тело еще недавно кого-то влекло к себе. Сейчас оно отвратительно, но и на полное отвращение сил уже нет. Нет сил бороться, нет сил идти. Закрывши голову руками, в этой бесполезной позе остается только стоять под проклятыми потоками и ждать конца. Вода поднялась выше пупка.

Она, кажется, прибывает быстрее. От щиколоток до пупка она поднималась дольше, а от пупка до горла ускорила путь. Я смирился с тем, что скоро начну хлебать эту грязь, уже полную мертвой плоти. После одного или двух глотков вода войдет внутрь, и я последний раз подниму глаза, чтобы увидеть свинцовые тучи и не увидеть солнца.

Но что это за темная и тяжелая громада покачивается невдалеке? Неужели это корабль Ноя? Вот для чего он строил год за годом этот смешной и огромный ящик! Если бы кто-то протянул мне руку оттуда! Но нет. В ковчеге нет и окон. В нем нет ни руля, ни парусов, ни мачты. Но в нем есть сухое место для людей и животных.

Страшная молния пустила щупальца по черному небу и исчезла, уступая права не менее страшному удару грома. В то краткое время, когда тьма разорвалась, стало видно ковчег. Он действительно качался на волнах и выглядел неуклюжим. Он бы выглядел грозно и одновременно нелепо, если бы не ужас, творившийся у его бортов. Сейчас же он был даже красив. Волны бились о его борта, и это были грязные волны. Насыщенные землей, обломками жилищ и мертвыми телами, эти воды собирали на себя грех, который успел стать для людей обыкновенным и привычным. И поскольку греха было много, небо долго не прояснялось, а струи воды все лились и лились, смывая из книги истории огромную главу под названием «Допотопное человечество».

Принято осмысливать нынешнее через прошлое. Но можно идти и в обратном направлении… Прошлое можно осмысливать через настоящее.

Знакомство с судьями Израиля

О разрешении важных вопросов, возрасте и милосердии в библейские времена

У евреев до разрушения Второго Храма был Великий Синедрион, или Сангедрин – высший судебный орган, решавший самые сложные вопросы жизни народа. Всю бесконечную житейскую мелочь решали малые суды на местах, по городам. До высшего суда доходили лишь вопросы войны и мира, календаря, богослужения, богохульства, смертной казни. Число членов суда было нечетным – 71 – чтобы избежать полного равенства в случае решения неоднозначных проблем. И поскольку Синедрион решал вопросы не бытовые, а жизненно важные, то и требования к его членам предъявлялись экстраординарные.

К примеру, нужно было знать все основные языки и диалекты региона, чтобы при допросах не требовать присутствия переводчиков. Были возрастной ценз и ценз по здоровью. Вне всякого ценза необходимо было доброе свидетельство от народа, начитанность в Писании, твердое следование Закону и прочее. Получался собор крепких умом и богатых опытом старцев, обладавших великолепной памятью и не утративших сил. Старцев, которым, по-земному говоря, лично ничего уже не надо, а в сфере интересов – только справедливость в суде, исполнение Закона, благо народа и слава Божия.

Была еще одна черта, выигрышно отличавшая древний Синедрион от всех других судебных устроений, а именно: его члены не могли быть бездетны. Безбрачия в Израиле не было. За редчайшими исключениями все мужчины были женаты. Ну, а иметь детей или не иметь – это уже не только дело супругов, но и дело Того, Кто детей дает. Библейское сознание не могло родить ничего подобного современной фразе «завести детей». Дети принимались в дар, но никак не «заводились».

Вот ярчайший пример отношения к этому щепетильному вопросу: «И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей, а если не так, я умираю. Иаков разгневался на Рахиль и сказал: разве я Бог, Который не дал тебе плода чрева?» (Быт. 30:1–2).

Итак, членом Синедриона не мог быть человек, которому Бог не дал детей. Он не виноват, но все же не может занять должность. И вот почему. «Бездетные жестоки», – говорит опыт человечества. Бездетный человек, достигший заката жизни, но не встававший никогда к постели сына, не державший на руках внуков, не ведший дочку под свадебный балдахин, не может в принципе соотносить подсудимых с детьми или внуками. Они для него безнадежно далеки и чужды. Приговор, вынесенный таким человеком, был бы немилосердным, а суд ассоциировался тогда с милосердием.

Можно, конечно, спорить о логике подобного запрета – на бездетных судей, но спорить – это единственное, что мы умеем во времена бесконтрольной свободы слова. Лучше вдуматься, вслушаться в эту непривычную мысль. Человек всюду действует исходя из опыта. И вряд ли в определенных ситуациях мы откажемся отличать, например, воевавшего человека от человека сугубо гражданского, новичка от бывалого. В этом смысле опыт бездетности действительно отличает человека от того, у кого дети есть. Отличает, скорее, невыгодно.

Если «бездетные жестоки» даже в случае желания, но рокового неимения детей, то что же скажем о добровольной бездетности? Чем еще, кроме эгоизма, кроме желания «пожить для себя», объясняется бездетность тех, кто может рожать? Может, но не хочет? Бесчеловечие ведь фактаж свой представляет не только через криминальную хронику. Отвращение от округлившихся животиков, ненависть к пеленкам, к детскому плачу есть тоже современная форма басурманства и бесчеловечия. И если даже и можно спорить с бесчеловечием бездетных, то с бесчеловечием эгоистов спорить невозможно. Как сказал «апостол» эгоизма – Сартр: «Другой – это Ад». Необходимость подстраиваться под кого-то, учитывать чьи-то интересы, делиться комфортом и жизненным пространством для эгоизма невыносима. «Я», «мне», «мое», «у меня» – это исчерпывающий костяк эгоистического лексикона, следовательно – психологии.

Теперь вернемся к Синедриону. Можно ли судить кого-то, решать чужие судьбы, будучи полностью зацикленным на себе? Не смертельно ли это опасно? Не кажется ли, что движение мысли еврейских законоведов совершенно правильно? Это при том, что и слово «боги», именно во множественном числе, в Писании означает «судей», тех, кто решает чужие дела и влияет на судьбы. После Единого Бога, Чья власть не оспаривается, есть маленькие «боги», которых мы сегодня пишем с маленькой буквы; в древности строчных и прописных букв не было. Об этом говорит Псалом 81-й. Приведем как цитату его часть:

«Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд:

доколе будете вы судить неправедно

и оказывать лицеприятие нечестивым?

Давайте суд бедному и сироте;

угнетенному и нищему оказывайте справедливость;

избавляйте бедного и нищего;

исторгайте его из руки нечестивых».

Как видим, речь о судьях как о «богах» с маленькой буквы.

Синедриона у евреев сейчас нет. Но дело не в этом. Дело в том, приблизились ли мы к истине, коснулись ли одного из ее живых нервов? Если да, то у мысли будут неизбежные благие последствия. Уясненная правда всегда меняет жизнь, пусть и не так заметно, как хочется.

Как мостик от истории и теории к действительности отметим следующее: бездетность лидеров современной Европы. Эту тему, к моему личному удивлению и тихой радости, в последнее время поднимали неоднократно самые разные журналисты и блогеры. Радость, это нужно обязательно пояснить, не от самой бездетности, а от того, что общественная мысль движется в русле здравой оценки действительности. Итак, смотрим: во главе Германии, Франции и Британии стоят Меркель, Макрон и Мэй соответственно. Все трое в браке, все трое бездетны. Бездетны премьеры Италии, Швеции и Голландии. Правда, последний – Марк Рютте – холост. Бездетен, хотя и в браке, глава Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер. То есть налицо не случай, а закономерность. Особенно яркая, если сравнить эту новую выставку с галереей политиков еще недавнего прошлого. Закономерность была подмечена большой группой независимых друг от друга аналитиков и журналистов, зафиксирована людьми разных взглядов.

Дело, конечно, и в демографии, и не только в ней. Дело в глубинных сдвигах в мировоззрении современного человека. И дело в психологии бездетности, как в одной из разновидностей психологии эгоизма, этой мысленной раковой опухоли современного человечества. Дело, может быть, и в том, что для изменившегося человечества нужны изменившиеся вожди. Эгоистическим массам нужны, возможно, соответствующие эгоисты-вожди, чтобы понимать друг друга, пребывать в одних мысленных координатах. Не нужны отцы и матери, бабушки и дедушки. Нужны потребители товаров и услуг, индивидуумы с набором прав и обязанностей, правители без санкции Неба.

Я склонен думать, что бездетные (добровольные бездетные – особенно) могут быть склонны к черствости и жестокости в суждениях и поступках более, чем те, кто знает крест и радость родительства. И мне глубоко близка мысль о том, что судьи – это «боги» с маленькой буквы. Совмещая обе мысли, получаем формулу: бездетные судьи, а также правители, начальники высшего ранга – это «жестокие боги». Ну, а что такое быть под властью «жестоких богов», нам подробно может рассказать история народов и цивилизаций. Да и само словосочетание «власть жестоких богов» говорит о себе достаточно ярко.

Сладкий плод старости

Мысли, возникшие перед образом родителей Богородицы – праведных Иоакима и Анны

Иоаким и Анна долго были бесплодны. Так говорит Предание. Что значит это неплодство, нам трудно понять. Но нужно постараться. Бесплодие утробы есть некая длящаяся суббота. Ведь суббота касалась не только непосредственного труда, но и отношений с рабами, с землей и рабочим скотом. Земля, стоящая под паром, субботствовала Богу. И вол, имевший некий покой от труда, субботствовал. Утроба Анны субботствовала и была незачинающей.

Теперь перейдем от этих слов к другим. Когда Господа Иисуса убили, когда умер Он на позорном Кресте, приближалась суббота. И сняли с поспешностью тело Иисусово с орудия казни, и положили в новом гробе, «да не останут на кресте телеса в субботу – бе бо велик день тоя субботы». А женам-мироносицам, находящимся под игом Закона, пришлось пережидать целые ритуальные сутки, чтобы на рассвете первого дня пойти к гробу Господню с миром в руках. Этот субботний покой жен-мироносиц, возможно, был самым тяжелым в истории Израиля субботним покоем. Одно дело, когда ты отдыхаешь. Но совсем другое дело, когда ты готов бегать, и рвать на себе волосы, и плакать, и идти неведомо куда, – а ты должен по заповеди сесть на месте и сидеть целые сутки. О! Это были великие сутки очень тяжелого бездействия. Бездействие вообще есть вещь очень тяжелая.

Может, вы думаете, что люди в большинстве своем устали от суеты и мечтают о покое? Ничуть не бывало. Они не могут иначе жить, как только в суете и в маете. Посади их в тишину, и они начнут бить головой о стену, чтобы их выпустили туда, где орет телевизор, где мигает реклама, где рассказывают слухи и сплетни. Или вы этого не знали? Тогда вы не понимаете смысл субботнего покоя. Господь заповедал, приказал Своему народу упражняться в молчании и бездействии. На дурь у нас хватает сил. А вот молча и тихо сидеть мы не можем. Особенно трудно сидеть без действия, когда совершается нечто великое. «Как же без меня? Как же я не увижу?» Вот, все побежали, а я субботствую. Да это же пытка! Суббота есть пытка для суетного человека.