========== Часть I. Наваждение ==========
— Сюда, ваша светлость!
Толчок был довольно сильным. Споткнувшись о корень, Гай пролетел вперед и с размаху упал на колено. Попытался было обернуться, но в загривок уперся острый наконечник, заметно прибавив терпения. Гай поднялся, медленно развернулся и с ненавистью взглянул на толстого монаха, держащего в одной руке арбалет, а в другой — грязно-зеленое тряпье. За спиной у того возник рослый йомен в зеленом одеянии и залихватски заломленной набок шапочке с пером. Забрав у толстяка арбалет, он повел им перед носом Гая.
— Ваша одежда, сэр Гисборн! — толстяк швырнул лохмотья в руки рыцарю, повернулся и вразвалочку направился к дружкам, орущим и веселящимся на поляне.
Гай смотрел в улыбающееся красивое наглое лицо, испытывая острое желание сомкнуть пальцы на горле негодяя.
— Ты заплатишь за это, проклятый ублюдок, — прорычал он, сжимая тряпье и мысленно представляя, что это глотка гаденыша Гуда.
— Как-нибудь в другой раз, — бандюга весело ухмыльнулся. — А сейчас давай-ка снимай свой богатый наряд. Он куплен на деньги бедняков и саксов.
Арбалетный болт смотрел в грудь. Гай медленно взялся за ворот, стараясь, чтобы не дрожали пальцы. Его затрясло, когда Гуд ногой отпихнул сброшенные на землю плащ и котту и шагнул к нему.
— Признаться, я удивлен, — заявил наглец, продолжая держать Гая на прицеле. — Не ожидал, что ты будешь настолько глуп, чтобы так легко попасться.
Гай закусил губу. Горячая ладонь разбойника легла ему на грудь, опалив кожу даже через рубаху.
— Красивая камиза, Гисборн… но она сшита из ткани, отобранной у старой вдовы, что живет на окраине деревни, — жестко произнес Гуд. — Так что давай, снимай и её тоже. И всё остальное.
Гай прерывисто вздохнул и зажмурился. Перспектива предстать нагишом перед чертовым саксом внезапно заставила его покраснеть до ушей. С трудом взяв себя в руки, он стянул камизу через голову и застыл, держа перед собой тонкую ткань, словно последнюю защиту от разбойничьего произвола.
— Продолжай, — голос Гуда отчего-то стал хриплым, и Гай не мог заставить себя взглянуть проклятому отщепенцу в лицо.
— Нет, — едва слышно произнес он, отступая и опуская руки. — Можешь убить меня, если хочешь.
— Убить… — Гуд резко выдохнул сквозь зубы. — Слишком просто!
А потом случилось то, чего Гай совершенно не ожидал. Сильные руки крепко обняли его, перехватили запястья, завели локти назад. Он оказался прижатым к большому мощному телу, в ноздри ударил запах травы, земли, здорового мужского пота. Голова закружилась, и он бы упал, если бы Гуд не держал его. Рука, стиснувшая правое запястье, разжалась и спустя миг оказалась уже на его затылке. Пальцы зарылись в волосы, больно сгребли их в горсть, потянули, заставляя запрокинуть голову и поднять пылающее лицо. Гай успел увидеть горящие темные глаза и ощутить теплое отдающее элем дыхание. В следующий миг его поцеловали — жадно, яростно, почти жестоко. Потрясенный рыцарь глухо ахнул, попытался оттолкнуть свободной рукой обнаглевшую лесную тварь, но неожиданно осознал, что сам уже перебирает волосы Гуда.
За деревьями послышались голоса. Будто ушат холодной воды выплеснулся на две горячие головы. Они отшатнулись друг от друга. Робин нервно облизнул губы. Гай, ошеломленный собственным падением, опустился на выступающий корень и уставился в землю.
— Одевайся, — велел Робин, подбирая с травы камизу и швыряя рыцарю. — Накинь… чтоб тебя, Гисборн…
Он развернулся и скрылся за деревьями. Гай продолжал сидеть, всё ещё чувствуя на своих губах губы заклятого врага. Потом медленно натянул рубаху и поплелся к веселящимся лесным стрелкам.
========== Часть II. Отчаяние ==========
Безмолвие сумрачных галерей Ноттингемского замка нарушалось лишь тихим журчанием воды вдалеке. Холодные камни хранили странные и страшные тайны, многие из которых не были известны даже нынешнему шерифу. У стен, как известно, есть уши, а зачастую и глаза, но эти стены на своем веку слышали и повидали слишком много, и не выдали бы того, кто преступал закон под самым носом толстобрюхого глупца. Того, кто, пристально вглядываясь в переплетение теней, ждал прихода врага.
Горячая ладонь зажала рот. Гай вздрогнул, но заставил себя стоять спокойно. Гуд был позади, правая рука его обхватывала талию рыцаря, левая накрывала губы. Гай стиснул челюсти, подавив желание податься назад, окунуться в тепло, исходящее от разбойника. В тепло, которого он никогда не ощущал ни в родном Гисборне, ни здесь, в проклятом Ноттингеме.
— На тебе её запах, — сказал он, как только ладонь убрали ото рта. — Решил заглянуть напоследок ещё и сюда?
— Мэриан здесь не причем, — дыхание Гуда, отдающее олениной и мятой, обожгло ухо и шею. Гай прикрыл глаза, стараясь унять бешено заколотившееся сердце.
— Бегаешь к ней, а потом ко мне, — он криво усмехнулся и отстранился. — Определись уже, кто тебе нужен.
— Не знаю, — Робин сжал кулаки, в карих глазах читалась растерянность. — Я не знаю, какого дьявола пришел сюда. Не знаю! Но с тех пор, как ты… как я… после того случая в лесу я себе места не нахожу.
В другое время Гай был бы доволен, что хваленая невозмутимость Гуда дала трещину, а с ненавистного лица исчезла насмешливая улыбка. Но сейчас у него самого земля уходила из-под ног. “Ледышка”, — так его часто называли. Женщины произносили это с обидой, соратники и завистники — с восхищением. Он давно научился подавлять взрывной характер. Тот, кто неспособен держать эмоции в узде — слаб духом и не сможет подняться высоко. А Гай был на вершине, дальше которой уже только корона. Он ухаживал за Мэриан, одерживал в её честь победы на турнирах, надевал ее цвета на пирах, оказывал ей знаки внимания. Этот брак был выгоден обоим. Трезвый расчет и умасленная гордость, приправленные каплей чувства — леди Фитцуолтер была красива, а красоту Гай ценил. Но вот появляется этот саксонский пес… И все катится в преисподнюю. Один взгляд. Одно прикосновение. Один, будь он тысячу раз проклят вместе с Локсли, греховный поцелуй… Отстраненность и сдержанность, которые стали второй натурой, вплавились под кожу невидимой несокрушимой броней, разлетелись вдребезги.
— Ну так найди, наконец, и угомонись, — Гай прижался пылающим лбом к ледяным камням. Хотелось до жути, до боли очертя голову броситься в неукротимое пламя, именуемое Робином Гудом, позволить ему спалить себя. Что угодно, только не вечный вымораживающий изнутри холод!
Видимо, этот безмолвный вопль не остался неуслышанным. Он опомниться не успел, как его схватили за плечи, развернули. Твердые обветренные губы впились в рот, и Гая затрясло как в лихорадке. Остановиться было выше его сил, но он вынудил себя поднять руки и отшвырнуть Гуда к парапету.
— В лесу ты отвечал иначе, — сказал тот, потирая ушибленный локоть и хмуро глядя на рыцаря. — И готов поклясться, что не я один желал этого.
— Это грех, — Гай, задыхаясь от ярости и отчаяния, отступил под замшелый свод. — И мне стоит лишь крикнуть. Один крик — и тебе конец!
— Тогда кричи, — Робин метнулся вперед стремительно, как в бою, если не быстрее, и буквально впечатал его в стену. — Пока можешь.
Гай, ошалевший от такого напора и почти животной страсти, утратил остатки здравого смысла. Рассудок капитулировал перед зовом сердца и влечением тела.
Жестокие, до прокушенных губ, поцелуи в клочья рвут душу, жадные объятия выдавливают последние капли воли. И вот уже Гай из Гисборна, отважный рыцарь и верный вассал короны, стонет и извивается под бесстыжими ласками лесного бродяги.
— Сэр Гай!
Раздавшийся за дверью голос заставил их замереть. Гай дернулся было в сторону, но Робин не позволил, просунув колено ему между бедер, и только после этого оторвался от искусанных губ.
— Я вернусь, Гай. И клянусь своей бессмертной душой, не будет никакой Мэриан… — Робин слегка сдвинул колено, провел рукой по тонкой ткани шоссов, сжал напрягшееся естество. Гай задохнулся и закусил рукав камизы, той самой, которую Гуд столь великодушно оставил ему в лесу. — И никаких преград для меня.
Снова поцелуй, будто адова метка. Гай сам обхватил Робина за шею, кидаясь в это безумие, как в омут. А потом разбойник исчез, словно растворился среди арок, теней и промозглых переходов.
Гай дрожащими руками расправил одежду, затянул шнуровку рубахи. Его бил озноб, такой сильный, что зуб на зуб не попадал. Но более всего тревожило то, что неудовлетворенное желание было невозможно скрыть. Почему он сразу не надел котту? Теперь придется пробираться в спальню обходными путями. Проклятье!
— Сэр Гай! — снова голос стражника, чтоб его черти забрали в преисподнюю.
Гисборн в изнеможении сполз по стене, пытаясь загасить бушующий в теле огонь. Вдохнуть, выдохнуть. Господь милосердный, за что?! За что всё это?..
Гай вошел в зал и с невозмутимым видом проследовал на свое место. Котта благополучно скрывала возбуждение, а по припухшим губам он небрежно похлопывал перчаткой, притворяясь, будто зевает. Шериф что-то говорил принцу Джону, который нетерпеливо постукивал пальцами по подлокотнику. И того, и другого рыцарь предпочел бы сейчас увидеть там же, где злосчастного стражника.
— Вы изволили посылать за мной, ваше высочество? — обычное холодное высокомерие сейчас давалось ему ценой неимоверных усилий. — Прошу меня простить, я задремал.
— Да, сэр Гай, — принц Джон махнул рукой и откинулся на спинку кресла. — Расскажите-ка мне еще раз, что произошло в Шервуде и как вы намерены исправлять свои промахи.
Нахлынула глухая, тянущая злость. Гай подавил желание опустить на макушку брата короля тяжелый кувшин, кивком велел пажу наполнить кубок, отпил вина и только после этого заговорил. Собственный голос показался ему чужим и звучал будто издалека. Идея, как заманить Гуда в ловушку и захватить его, возникла еще в лесу, но теперь слова застревали в глотке и приходилось через силу выталкивать их наружу. Голова раскалывалась от боли, а сердце — от противоречивых чувств. Перед глазами то и дело всплывал шалый взгляд Робина, губы всё ещё хранили вкус его поцелуев. Такой пытки и врагу не пожелаешь. Собрав в кулак жалкие крупицы контроля, Гай постарался как можно скорее покончить с рассказом, после чего, сказавшись больным, ушел к себе.
Близился вечер. Гай под предлогом того, что нездоров, не стал спускаться вниз, а велел слуге подать ужин в покои. Тот поспешил исполнить приказ, и вскоре по комнате поплыл соблазнительный аромат густо поперченной и сдобренной чесноком баранины. Однако аппетита не было, и к мясу Гай даже не притронулся.
Стащив котту, он рухнул ничком на кровать и со стоном уткнулся лицом в подушку. Кожа в тех местах, где ее касался Робин, до сих пор горела, словно его заклеймили. Хотелось стереть все воспоминания о сегодняшнем дне и о том, что грызло изнутри, как злой пёс грызёт кость. Со стороны окна раздался шорох. Гай вздрогнул, хотел подняться, но между лопаток легла сильная рука, прижала к постели.
— Тихо, не дергайся, — вторая рука скользнула по затылку, пальцы зарылись в волосы, то ероша, то приглаживая, и от этой осторожной ласки у Гая перехватило дыхание. — Не мог я уйти. Не мог не сказать тебе…
— Что тебе нужно? — ему хотелось плакать и кричать, как иной раз в детстве, но многолетняя привычка сдерживать эмоции взяла свое, и голос прозвучал ровно, даже безжизненно. Все-таки он уже давно не ребенок и не может позволить себе ничего такого. Хватит того, что уже позволил, подпустил, поддался. — Зачем ты пришел? Зачем терзаешь себя и меня? Мы враги, этого не изменить.
Он наконец вывернулся из-под рук Робина, сел и натолкнулся на пронзительный взгляд, от которого внутри все сжималось. Будь оно проклято…
— Так что тебе нужно?
Вместо ответа Робин молча притянул Гая к себе и поцеловал, но на этот раз не зло и яростно, а нежно, как невинную девицу.
— Вот что сейчас важно, — голос его был болезненно спокоен, сродни умащенной и слабо ноющей ране. — Важно для тебя и для меня, Гай. Я ничего не делаю наполовину. И любить наполовину не умею. И ненавидеть тоже.
Он провел ладонью по щеке рыцаря, неотрывно глядя в серые глаза, обычно колючие, холодные, а сейчас подернутые дымкой от непролитых слез. Потом резко отстранился, вскочил с кровати и направился к окну.
— Гуд… Робин.
Тот замер, спина напряглась, словно в ожидании удара.
— Что, Гай?
— Не приходи на турнир лучников, — он одним выдохом рассек гордиев узел чувств. — Сам не приходи и людям своим запрети соваться в город.
Робин медленно повернулся и шагнул к нему. Гай выпрямился, кусая губы.
— Я приду, — пообещал Робин, и в его улыбке Гисборн прочел свой приговор.
========== Часть III. Исступление ==========
Лестница в преисподнюю, к самому жуткому кошмару его жизни. После бессонных ночей кружилась голова, и Гай несколько раз приваливался к стене, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать цветные пятна. Он трижды хотел повернуть обратно, но тело словно само двигалось вперед.
«Я приду, Гай!»
Он сжал кулаки. И ведь пришел! Пришел, лесной дьявол, чтобы неминуемо сдаться в руки того, кто честно сказал ему не появляться на турнире. Будь ты проклят, Локсли, за что ты так со мной!
Стражник при виде господина побледнел и поспешно сунул в карман флягу с вином. Сэр Гай держал своих людей в ежовых рукавицах, а за выпивку нарушителю светила дюжина плетей на конюшне.
— Все тихо, милорд, разбойник не буянит, — суетливо забормотал тот, пожирая рыцаря преданным взглядом. — Наконец-то вы избавите Ноттингем от этой напасти.
— Иди наверх и передай, чтобы никто не смел сюда соваться, — сухо приказал Гай. Он заметил флягу, но сейчас его больше заботило, чтобы охранник поскорее убрался.
Стражник чуть ли не бегом рванул по лестнице, мысленно обещая себе сегодня же пожертвовать шиллинг на алтарное покрывало. Про Гисборна ходили жуткие слухи, очень похожие на правду. Сэр Гай, конечно, рыцарь благородный и красивый, но как вспомнишь охоту, когда он остановил волка в броске и ударом латной рукавицы размозжил зверю голову… Или когда на пиру в честь его высочества голыми руками вырвал глотку убийце, переодетому менестрелем. Так что одними плетьми дело могло не закончиться.
Ключ со скрежетом повернулся в замке, и Гай толкнул дверь. Пахнуло затхлостью и вонью гнилой соломы. Он шагнул в каменный мешок, всмотрелся в сумрак, разгоняемый светом факела. Снова ступени — спуск в ад, где его ждет Сатана в обличье Локсли. Первая, вторая, третья…
— Здравствуй, Гай, — узник, сидящий в оковах у стены, даже не открыл глаз. — Зачем пришел?
Гисборн застыл, ноги будто приросли к полу.
В ночь перед турниром Гай не мог уснуть. Он ворочался, страдая от духоты, проклинал знойное лето и слуг, которые не сняли полог. Сбросив камизу, он нагим метался по мокрой от пота постели. Успокоения не находило ни измученное тело, ни томящееся тревогой сердце.
«Я приду, Гай!» — снова и снова раздавалось в затуманенном сознании. Мерещились чужие властные губы на губах, сильные руки на плечах, и это срывало последние оковы сдержанности.
— Отстань… — едва слышно пробормотал Гай и против воли скользнул ладонью вниз, обхватил наполовину вставший член. Тянущая темная жажда с каждым движением превращалась в сладостную судорогу. Представить, что это рот Локсли, мягкий и влажный, его горячий язык, представить, что это он там, внизу… Гай закусил край подушки, чтобы заглушить стон, царапал свободной рукой покрывала и волчьи шкуры. От сумасшедшего болезненного наслаждения мутилось в голове, а в груди разливалась омерзительная легкость. Потом было ощущение бесконечного взлета и безумного падения, а много позже — липкая теплая влага на животе, он нащупал её дрожащими пальцами.
Звяканье кандалов выдернуло Гая из оцепенения. Он одолел оставшиеся ступени и вставил факел в держатель. Вытер вспотевшие ладони о бедра.