Сэхун рассеянно слушает Бэкхёна, пропускает мимо ушей парочку просьб, связанных с работой, прощается и бродит по клубу, не решаясь подойти к стойке. Потом торчит в туалете и остервенело умывается, чтобы прояснить голову. Не помогает. Но когда он возвращается к бару, Чонина там уже нет. Сменщик говорит, что Кай куда-то спешил, но всё равно задержался на четверть часа. На ту самую четверть часа, что Сэхун проторчал в туалете.
Сэхун поспешно забирает пальто, впопыхах накидывает на плечи и несётся на стоянку, но знакомого автомобиля там нет.
Спустя неделю ноги сами приводят Сэхуна в тот же клуб, к той же барной стойке, но там приветливо улыбается уже другой бармен.
— Кай? Не знаю. Я новенький, простите, господин.
Через неделю ничего не меняется, как и через месяц. Сэхун вообще не понимает, почему продолжает заглядывать в клуб. Он далеко не сразу вспоминает, что некогда бармена звали Юги. Но он помнит Чонина. И Чонина не хватает. Не хватает даже не в постели. Не хватает его смеха, тёплого взгляда, грациозных движений и напитков под настроение. Его умения слушать и отвечать так, чтобы Сэхун забывал о серости и тоске.
Жизнь катится по наезженной колее, и в ней не случается ничего, способного превратить мгновение в маленькое чудо. Поначалу Сэхун пытается возместить потерю статьями о шибари, но без живого доказательства в виде Чонина это выглядит таким жалким и бессмысленным, что он забывает и об этом.
В конце недели его снова несёт знакомой дорогой в клуб. Он плюхается на стул за свободным столиком, делает заказ официанту и бездумно пялится на барную стойку, где ловко готовит коктейли незнакомый бармен.
— Можно?
От этого голоса Сэхуна будто прошибает током. Он даже ответить не может, поэтому высокий смуглый парень в голубой рубашке присаживается за столик без разрешения и согревает Сэхуна лёгкой улыбкой.
— Люди — рабы своих привычек. Ты ходил сюда раньше, ходил при мне, значит, будешь ходить и дальше. У тебя опять что-то стряслось? Или моё явление слишком внезапное?
Сэхун мотает головой в ответ на какой-то из вопросов или сразу на все — он сам не знает, просто говорить не может. Просто забыл, какой Чонин. То есть, помнил, но воспоминания рядом с действительностью кажутся такими тусклыми и выцветшими, что… Сердце колотится в районе горла и не желает возвращаться туда, где ему положено быть согласно анатомическому атласу. Сэхуну хочется умереть сразу и от улыбки Чонина, и от звука его голоса. Мысли испуганной стайкой разлетаются в голове. Пока до Сэхуна не доходит, что он всего-навсего счастлив. Что он мечтает остановить вращение планеты, заморозить время и насладиться этим мгновением. Смотреть на Чонина и ждать, пока эйфория схлынет немного или же станет настолько привычной, что дар речи вернётся.
— Можно… к тебе? — сдавленно спрашивает Сэхун до того, как осознаёт, что он, собственно, говорит. Когда осознаёт, испуганно замолкает и замирает в ожидании катастрофы.
Чонин смотрит на него с недоумением минуту, но кивает. Путь до машины Сэхун не запоминает — пожирает взглядом Чонина. Потом под ним приятно скрипит кожа сиденья, нос чутко ловит запах Чонина, а мир полон ярких красок, что почти играют на кончиках пальцев — можно потрогать, если очень захотеть.
— Я уезжал из страны. Хотел тебе сказать, но ты куда-то подевался, а ждать дольше я уже не мог. Ты так и не скажешь, как твои дела?
Сэхун молча пялится на профиль Чонина и не может сказать, что всё идёт своим чередом. Не может — и всё тут. Язык не слушается. Эйфория не проходит, и дар речи всё ещё гуляет где-то сам по себе.
Чонин бросает на него косой взгляд и больше ничего не говорит и ни о чём не спрашивает. Он всё тот же, только выглядит так, словно не спал нормально пару суток.
Машина останавливается, и Чонин ведёт Сэхуна за собой. Но Сэхун по-прежнему никуда не смотрит — только на Чонина. В реальность он возвращается тогда, когда Чонин уделяет внимание консьержу за конторкой.
— Доброй ночи, дядюшка Чон. Почта была?
— Конечно, молодой господин, — мелко кивает старичок, копается в ящике и протягивает Чонину кипу конвертов. И, наконец, замечает Сэхуна, чувствующего себя неуместно в роскошном холле. — Это…
— Мой друг, — невозмутимо отвечает Чонин на вопрос, который не успели задать. Судя по реакции старичка, к Чонину домой друзья не ходят.
В кабине лифта они поднимаются на двадцать какой-то этаж, идут по просторному светлому коридору и попадают в большую квартиру. И вряд ли владельцу такой квартиры вообще нужно работать, но это уже…
Неважно.
Сэхун умирает и воскресает, едва его затылка касается ладонь, а белые конверты с шелестом осыпаются им под ноги эдакими креативными осенними листьями. Стирает губами усталость с век Чонина, тонет в поцелуе, лезет руками под одежду. Куртка падает на пол — поверх рассыпанных конвертов, а пальцы Сэхуна сжимают гладкий шёлк рубашки.
Сэхун не помнит, как теряет собственную одежду по пути туда, где им будет удобнее. Он вообще ничего не помнит и не замечает. Только кровать, потому что у Чонина она идеально круглая, застеленная двумя простынями. В центре валяется смятая подушка, а одеяло лежит комом на полу.
— Я не рассчитывал на гостей, — выдыхает после очередного поцелуя Чонин в качестве извинения за бардак в спальне. Но это такой пустяк. Куда важнее, что кровать вообще есть. Без дурацких ножек и спинок. И куда важнее, как горячо смотрит на Сэхуна Чонин. Сэхун продал бы душу дьяволу без раздумий за один лишь этот взгляд. Только бы Чонин так смотрел на него вечно.
От толчка в грудь Сэхун падает на кровать. Под спиной пружинит — кровать жёстче, чем кажется. Но Сэхун вмиг забывает об этом, потому что у него прямо перед глазами Чонин, который стягивает рубашку через голову, отказавшись от возни с пуговицами. Худой и жилистый, похожий на закалённый клинок. Гибкий и грациозный. Заставляющий желание бурлить в крови и жечь изнутри до фантомной боли.
Сэхун резким движением вскидывается и хватается за пояс брюк. В один миг расстёгивает пуговицу и натыкается на шнуровку вместо молнии. Это настолько сексуально выглядит, что Сэхун невольно проводит ладонью по коже брюк и переплетённому шнурку. Чувствует, как Чонину сейчас там тесно, и не может сдержать улыбку. С нарочитой медлительностью он тянет за конец шнурка, распускает шнуровку и ещё медленнее сдвигает брюки вниз.
У Чонина пожар в глазах, и Сэхун не может отказать себе в желании подкинуть дров. Гладит ладонями сильные узкие бёдра, перемещает руки выше и обводит пальцами вызывающе тёмные аккуратные соски. Встав на колени на кровати, он касается ладонями шеи и заставляет Чонина наклонить голову. Ловит губами сочную нижнюю губу и дерзко обхватывает пальцами рельефный ствол. До слабого низкого стона в унисон.
— Не искушай…
— Буду…
Отпрянув от Чонина, Сэхун избавляется от остатков одежды, откидывается спиной на подушку и облизывает сразу два пальца. Держит взглядом взгляд Чонина и растягивает себя. Стыда не чувствует совсем, ещё и выгибается так, чтобы Чонин не мог отвести глаз. И Сэхуну не хватает слов и определений, чтобы выразить свои чувства в этот миг. Он не просто хочет Чонина, это больше, чем желание, но что именно… Нужное слово не приходит на ум, а сил искать ответ не остаётся. Он убирает пальцы, возится на смятых простынях и замирает, повернувшись спиной к Чонину. Прикрывает глаза, ощутив горячий выдох на шее, закусывает нижнюю губу, чтобы пережить поцелуй, что будет гореть меткой на коже ещё долго.
Пальцами Сэхун сминает простыню и дрожит от прикосновений ладоней к бёдрам. Задыхается, когда меж ягодиц скользит твёрдое и горячее, мягко прижимается к подготовленному входу, но не спешит ворваться внутрь. Пытка. Невыносимая. Сэхун сам подаётся назад, поторапливая и намекая, что так нельзя. Что это нечестно.
Поцелуй между лопатками как клеймо и выстрел на старте. У Сэхуна даже локти подгибаются на внезапно сильном толчке. Пальцы Чонина так цепляются за него, словно Чонин боится его отпустить или потерять. Но это сладко. Вдвойне слаще, потому что Сэхун нравится не кому-то там обычному, а человеку, помешанному на эстетике. Нравится по-настоящему, потому что желание нельзя подделать — это одна из самых правдивых вещей на свете.
Чонин тянет его за пояс, входит глубоко, прижимает к себе спиной, пальцами твёрдо касается подбородка и заставляет повернуть голову. Целует неистово, сминая губы, и позволяет Сэхуну посасывать кончик языка, чтобы после этот проворный язык прошёлся по кромке зубов и скользнул глубже, дразня лёгкими и быстрыми касаниями. Сэхун падает и падает в пропасть, где нет дна, накрывает рукой ладонь Чонина у себя на животе, другой рукой находит на ощупь затылок Чонина, путается пальцами в густых волосах и не разрешает остановиться. Воздуха не хватает до слёз под ресницами, но хочется, чтобы поцелуй был бесконечным.
Поцелуй всё же заканчивается, и Сэхун, уперевшись руками и коленями понадёжнее, раскачивается от быстрых толчков. Упивается тем, как его мышцы сжимают внутри член Чонина, упивается то лёгкими, то жёсткими прикосновениями ладоней к его телу, мнёт пальцами простыню и мечтает сорвать голос к чёрту, чтобы его стоны не были такими… предательски сладкими, чтобы не выдавали его накопившуюся тоску и жажду близости. Хотя думать об этом всё сложнее. Думать и вовсе не получается, только чувствовать и сходить с ума.
Кровать пружинит под коленями, и Сэхун задыхается от рывка, чтобы вновь прижаться спиной к груди Чонина. Сам поворачивает голову и опять тонет в поцелуе, невольно приподнимается на коленях от сильного толчка и опускается вниз, плотнее насаживаясь с глухим стоном. Ладони Чонина на его поясе влажные от пота и невыносимо горячие, но держат крепко. Губы жадно прижимаются к шее, и Сэхун откидывает голову, позволяя целовать везде, где Чонину возжелается. Шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, едва кончик языка надавливает на ямку меж ключицами, вызывая новую вспышку удовольствия.
Они оба падают на скомканные простыни. Сэхун прячет лицо в гладкой ткани и жмурится от тяжести навалившегося на него Чонина. Это ещё не всё, и он расслабленно лежит, наслаждаясь плавными движениями. Чувствует, как Чонин приподнимается, упирается руками в пружинящий матрас и начинает вновь двигаться быстрее, вжимая его собой в упруго-жёсткую поверхность. Кусает шею, целует и снова вбивает в матрас каждым новым толчком с такой одержимостью, словно мечтает оказаться внутри Сэхуна весь. Хотя он и так уже внутри. Весь. И Сэхун не знает, что с этим делать. Чонина слишком много, так много, что реальность давно забыта. Только хочется ещё больше. Даже если это не пережить. Так много прикосновений, поцелуев, тела, эмоций, блаженства. Чересчур. Но нет сил отказаться от добавки. Пока от них обоих ничего не останется.
Ничего и не остаётся. Вообще ничего.
Сэхун после с лёгким удивлением понимает, что лежит на боку и обнимает прижавшегося к нему Чонина. Оба ещё с трудом дышат и кутаются в одеяло. Но Сэхун не помнит, кто из них смог дотянуться до одеяла и затащить на кровать. У него самого хватает сил только на то, чтобы водить руками по телу Чонина, прикасаться губами, гладить. Чонин неожиданно податливый и послушный, нежится от его ласк и выглядит живым соблазном со слегка потерянным взглядом, яркими после поцелуев губами, блестящей от пота кожей… В лице заметнее следы усталости, и он точно выглядит как человек, который пару суток не спал вовсе.
Сэхун гладит его по голове, запуская пальцы в тяжёлые тёмные пряди. С довольным вздохом Чонин всё-таки прикрывает глаза и почти сразу проваливается в сон. Такой спокойный, чистый и доверчивый в объятиях Сэхуна. Удержаться невозможно — Сэхун касается губами смуглого лба и прижимает Чонина к себе крепче. До сих пор ощущает в себе недавнее присутствие Чонина и отголоски оргазма. Тело запуталось в сетях истомы и непривычной нежности, но Сэхуну это нравится. Нравится точно так же, как обнимать тихого и спящего Чонина, греться его жаром, переплетая под одеялом ноги.
На время Сэхун тоже проваливается в дрёму и подрывается от острой жажды. Хочется пить. А ещё не мешало бы попасть в душ. Чонин едва слышно сопит, уткнувшись носом ему в грудь, и продолжает крепко спать, когда Сэхун осторожно сползает с кровати. Сэхун подсовывает Чонину подушку, поправляет одеяло и неохотно отходит от кровати. На ковре валяется одежда, а с мебелью в этой комнате туго. Сэхун просто сгребает одежду в одну кучу и после настороженно выглядывает из спальни. В соседней комнате находит стол и стеллажи у стен. На столе выключенный ноутбук и стопка альбомов. Из любопытства Сэхун раскрывает верхний альбом и натыкается на снимки. Как те, что показывал ему Бэкхён, только отличного качества. На фотографиях миниатюрная тайка, украшенная верёвками. Убедившись, что в этом альбоме только её снимки, Сэхун берёт следующий. Там смешанные фотографии. На одних — всё та же тайка, на других — рослый крепкий парень с застенчивой улыбкой. Сэхун долго смотрит на один снимок, где сильное тело как будто опутано сетью с головы до ног. Узлы при этом в самом деле кажутся необычными — более плотными и крупными. Сеть, скорее, похожа на украшение, чем на простую верёвку. Необъяснимо красиво и завораживающе.
Сэхун кусает губы от нежданного укола ревности. Парень на снимке очень красивый, по-мужски красивый, без капли женственности. И ошеломляюще покорный, беспомощный, передавший себя всецело в руки мастера, украсившего его путами. Даже на снимке в глазах модели Сэхун читает уверенность в себе, в собственной красоте, в желанности. Видит чувство собственного достоинства, преданность и бесконечное доверие мастеру. И видит чувственное удовольствие, которым пропитан весь облик модели. Модели нравится быть раздетым и связанным, нравится быть во власти мастера.
Чонина.
Почти отбросив альбом в сторону от глухой злости, Сэхун убирается из комнаты, находит воду в мини-баре в гостиной, потом всё же попадает в роскошную ванную, приводит себя в порядок, в спальне торопливо одевается и несётся к входной двери. Там ждёт облом, потому что открыть дверь без кода Сэхун не может.
Он прислоняется лбом к двери и сжимает пальцами ручку. Прямо сейчас это похоже на гадскую ловушку. Но он сам захотел попасть домой к Чонину. Попал. И убедился на все сто, что Бэкхён сказал ему правду. Сэхун и не сомневался в этом — Бэкхёну незачем лгать. Но тогда больно не было. Было странно. А теперь…
Кимбаку-бой — вот кто такой Чонин. И он хранит снимки двух своих моделей. Двух бывших пассий. И, быть может, готовит Сэхуну участь третьей пассии. Сэхун помнит, как Чонин рисовал пальцами на нём узоры в прошлый раз. Помнит, как Чонин при этом смотрел на него. Под этим взглядом хочется плавиться, как воск. Но не хочется быть просто моделью, от которой после останутся лишь альбомы со снимками.
Сэхун бесцельно бродит по квартире, но возвращается в спальню и забирается на круглую кровать, где спит Чонин. Борется с искушением и проигрывает. Руки сами тянутся к Чонину, умоляют о прикосновениях. И Сэхун сдаётся, обнимает жаркое тело и прижимает к себе. Обнимает и думает о тех снимках в альбомах. Думает, что Чонин раздевал и связывал всего двоих. И с обоими встречался, быть может, даже спал с ними на этой самой кровати, на которой недавно доводил Сэхуна до предельной черты.
Сэхун думает, что это хорошо. С одной стороны. Потому что Чонин прикасался только к этим людям. С другой стороны, если бы он прикасался к толпе народа… Нет, Сэхун опять теряется и не знает, что ему думать. Да и есть ли у него право думать в таком направлении? Они с Чонином всего лишь пару раз переспали. Три раза, если быть точным. И они ни о чём не уговаривались. Это не тянет на отношения, ведь так? Просто хорошо провели вместе время. Не считая долгие ночи в клубе и тысячу разговоров ни о чём. Чонин даже не назвал Сэхуну настоящее имя и ни словом не обмолвился о “невинном увлечении”.
Красиво раздевать и красиво связывать.
========== Кусь 3. Полный трындец, и гуси уже улетели ==========
Комментарий к Кусь 3. Полный трындец, и гуси уже улетели
Доброе утро, котички :)
Даже не знаю. С утра… На ночь точно не стоит. И на работе тоже не надо.
Последний кусь, наверное, приволоку ближе к ночеру :)