– Я не хотел, чтобы у нас вот так вот… – слова застревают у тебя в горле, потому что я бью. Без замаха, раскрытой ладонью. По твоим блядским потрескавшимся губам. Просто ради того, чтобы заткнуть.
По подбородку у тебя из-под моей ладони, которую я почему-то не убираю, лениво ползет красная жирная капля.
Не хотел он.
Убираю руку, отступаю на шаг.
Трогаешь рот кончиками пальцев, слегка морщишься, а потом ухмыляешься. Эта злая ухмылка искажает твое и так некрасивое лицо. На всю щеку расползлось алое пятно, их еще называют «винными»*. Такое же у тебя на левой ключице. Под покрасневшими глазами – мешки. А еще я чувствую стойкий запах перегара. Видимо, ты хорошо развлекся этой ночью.
Что я мог найти в тебе?
– Ну, извини, – в твоем голосе равнодушие. – Я просто хотел быть вежливым.
Вежливым, блядь. Вежливым. Отсасывать в моей квартире какому-то левому мужику, видимо, тоже вежливо.
И, главное, как отсасывать. Как элитная шлюха, стоя на коленях, пропуская глубоко в горло. Точно, блядь, так же, как и мне в лучшие дни. Это резануло, кстати, сильнее всего.
– Нагадить мне хотел напоследок? – спрашиваю тихо. – Ты же знал, во сколько я приду.
Молчишь. Только больше не улыбаешься. Смотришь холодно своими серыми, цвета мокрого асфальта глазами.
– Или вам, пидорам, похуй на чужие чувства? – внутри ворочается глухая злоба. Такая же серая и замученная, как утренняя хмарь за окном.
– «Нам, пидорам»? – переспрашиваешь насмешливо.
– Я жопу мужикам не подставлял, – бросаю зло.
Лицо у тебя каменеет. На скулах проступают желваки.
– Ну, конечно, петуху в душевой заправить – не пидорство, я знаю, как у вас считается, – это «у вас» ты выделяешь.
Меня передергивает.
Про свои пять лет строгого режима я предпочитал не вспоминать. Как и про влажную холодную спину под ладонями.
Я не помнил лица того парня, не помнил его имени. Только эту вздрагивающую холодную спину, хриплые всхлипы и розовые подтеки на широко расставленных бедрах.
Не воспоминание – клеймо. Свидетельство моей трусости.
Кажется, тогда я даже отпустил пару грязных комментариев на потеху публике. Кажется, меня даже похлопали по плечу. Кажется, тогда я перестал быть человеком.
Ты всего этого не знал. Но непостижимым образом попал в точку. Ударил по самому больному.
– У тех петухов хоть морды смазливые были, – выплевываю. – Признайся, ты заплатил, чтоб тот ушлепок разрешил тебе взять свой хер в рот?
Твоя рука дергается к щеке, но замирает на полпути.
– Один-один, – киваешь. – Молодец.
– Не боишься? – тихо спрашиваю. – Ты ведь знаешь, за что я сидел.
Сто восьмая статья** – не из редких в этой стране. Правда по ней редко идут за убийство трех и более лиц.
В спецназе учат убивать и без оружия. Я был лучшим в батальоне.
– Убьешь меня? – прищуриваешься.
– Выметайся, – бросаю устало.
Молча дергаешь плечом, отходишь к окну, к сваленной неопрятным ворохом одежде. Наклоняешься за футболкой.
Спина у тебя худая и белая. Наверняка холодная. На лопатке россыпь мелких шрамов. Я любил целовать их.
Отворачиваюсь и иду на кухню.
Через пять минут ты, не прощаясь, хлопаешь входной дверью.
Вот тебе и Новый Год. Мать его…
***
Мы познакомились почти год назад. На стройке, где я вкалывал арматурщиком. Взяли меня, совсем недавно вышедшего из тюрьмы, только потому, что жена прораба Виктора была моей одноклассницей. Ну и еще потому, что прежде, чем загреметь в армию, я закончил строительное училище по специальности «сварщик арматурных сеток и каркасов».
Но, конечно, первый фактор стал решающим.
Я «варил», а ты, заплативший Виктору пятихатку не торгуясь, мешался под ногами и тыкал объективом своей дорогущей зеркалки во все щели.
Индустриальный, блядь, фотограф.
Искры от электрической сварки казались тебе красивыми. Уже потом, когда ты ознакомил меня со своим инстаграмом, на одной из фотографий я узнал себя: в грязном ватнике и надвинутой на лицо маске.
Но тогда я еще не знал даже твоего имени. И поэтому, матерясь под нос, поминал просто ёбнутых фотографов, которые не дружат с головой.
Каски у тебя на голове не было. Только тонкая черная шапка, из-под которой выбивались растрепанные рыжие волосы.
У рыжих нет души. Это я знал. Потому что моя бывшая жена тоже была рыжей.
В полумраке, сюда плохо добивал прожектор, я не заметил твоего уродства. А может и заметил. Не знаю. Я думал тогда только о рыжих растрепанных волосах.
– Знаете, как попасть наверх? – голос у тебя был словно у подростка, с задиристыми, нагловатыми интонациями.
Только тогда я разглядел твое лицо окончательно. Неправильное, какое-то ассиметричное, с огромными запавшими глазами и непонятного в темноте цвета пятном во всю щеку, оно отталкивало и притягивало одновременно. На подбородке у тебя была россыпь подростковых прыщей. Тогда я подумал, что тебе от силы шестнадцать.
Ошибся, как потом оказалось, не сильно. Всего на год.
– И зачем тебе наверх? – я поднял щиток маски, стянул перчатку и потер ноющую переносицу.
Спросил просто так, из праздного интереса, совершенно не собираясь помогать.
В ответ ты потряс фотоаппаратом и выдал:
– Фото для инстаграма. Я типа блогер. Фотографирую индустриальные места.
– Известный? – полюбопытствовал я.
– Ну более-менее, – ты уклончиво пожал плечами. – Так прово́дите? Это самая крутая стройка в районе.
Интересно, как я пропустил момент, когда «знаете» превратилось в «прово́дите».
– Ну, пошли, блогер, – я снял вторую перчатку, бросил на сварочный аппарат и зашагал к двери, ведущей на лестницу. Все равно давно пора было устроить перекур, да и рабочий день почти закончился.
– С меня бутылка, – ты обрадовался. За спиной защелкал затвор камеры.
– Лучше деньгами, – отказался я. В шутку, конечно. Но ты, кажется, решил, что я серьезно и поинтересовался:
– Штуки хватит? У меня нала больше нет. Только если банкомат искать.
– Уймись, – я толкнул дверь на крышу. Обдало холодным ветром, бросившим в лицо взвесь мелких капель дождя. Март, мать его. – Мамка-то знает, куда ты деньги тратишь?
– Это не ваше дело, – вдруг окрысился ты.
– Ладно, – я пожал плечами и выбил сигарету. – На десять минут крыша твоя. Потом вали.
Ты что-то буркнул и принялся щелкать своей камерой. И в какой-то момент, я понял, что наблюдаю за тобой. За тем, как ты подолгу замирал у края, ища нужный ракурс, как присел у лужи с плавающими в ней шариками раскрошившегося пенопласта.
Движения у тебя были угловатые, резкие. И сам ты был какой-то нескладный и неловкий.
А потом я зачем-то спросил:
– Сколько лет?
– Двадцать, – после секундной заминки выдал ты.
– А если не врать? – я затянулся и выпустил дым в пропитанную моросью темноту.
– С чего вы взяли, что я вру? – ты явно злился. Еще бы, до золотого мальчика докопался какой-то небритый работяга.
То, что ты не из простой семьи, я понял почти сразу. Хотя бы потому, что ты сунулся в такой район с дорогущей техникой и полными карманами налички.
– Ты бы мне поверил, если б я сказал, что мне двадцать? – я отбросил окурок и достал себе еще сигарету. Прикурил.
– Не пиздите, вам точно не меньше тридцатника, – между бровей у тебя залегла морщинка.
– Тридцать четыре, – кивнул я.
Ты помолчал. Попинал ногой лифтовую надстройку – я невольно отметил дорогие белые кроссовки, которые, возможно, стоили половину моей зарплаты, а, возможно, и больше, – и нехотя признался:
– Ну, семнадцать, – и, словно спохватившись, добавил: – А вам-то зачем?
– Интересно, – я смахнул пепел в лужу. – Детям лучше не гулять на ночь глядя в таком районе.
Почему-то очень ярко вспомнились черные тени, неверный свет мигающего фонаря, вонь мусорных баков и пронзительный девчачий визг.
Что бы с ней было, если бы я не возвращался в тот вечер без машины?
А со мной?
Я бы точно не сел. Потому что никого бы не убил в ту ночь. А ее бы…
Я с силой потер лоб, пытаясь отогнать воспоминания. Сигарета в пальцах дотлела до половины.
– Ну, я пошел? – в голосе у тебя почему-то был вопрос.
– Если подождешь пятнадцать минут, до метро дойдем вместе. Или хоть камеру куда спрячь.
Про то, что этого будет явно недостаточно, я не сказал.
Я был уверен, что ты пошлешь меня куда подальше. Но ты неожиданно скомканно кивнул и как-то ссутулился, теребя черный ремень камеры с крупными буквами фирмы-производителя. С собой у тебя не было не то что чехла, но и рюкзака.
Я выбросил окурок и пошел к двери, чувствуя спиной твой непонятный, словно оценивающий взгляд.
***
Пока я переодевался, ты торчал у бытовки, все щелкая своей камерой. Это я видел в окно, натягивая штаны. Мужики, курившие у котлована, порой с интересом оглядывались, явно не понимая, что тут делает пацан с фотоаппаратом, но не совались. Может, решили, что ты мой родственник. А может, им просто было лень.
Я накинул куртку, надел шапку, вышел на улицу и велел:
– Вперед.
Ты послушно поплелся следом, поминутно шмыгая носом. Ну, конечно, твоя тонкая короткая куртка вряд ли могла защитить от пронизывающего холодного ветра, который гулял по стройке.
Подростки, мать их.
Я уже плохо помнил, был ли сам настолько безответственным и глупым. Наверное, был. С возрастом многое забывается. Смазывается. И человеку кажется, будто он всегда имел накопленный с годами опыт.
– Как хоть тебя зовут, блогер? – я оглянулся.
– А вам типа прям так интересно? – ты глянул на меня искоса.
– Нам типа еще двадцать минут до метро топать, – я не удержался и передразнил дурацкое словечко.
Ты хмыкнул, видимо, оценив, и обозначил:
– Иулиан.
– Опять врешь? – я даже слегка растерялся. Такое имя я встречал только в учебниках истории и философии во время учебы в академии.
– Нахуй надо, – ты обиженно вздернул нос.
– И как тебя все зовут? – я решил не обращать на твою обиду внимания.
– Так и зовут, – ты пожал плечами. – Мне нравится, как звучит. Древнее римское имя, между прочим.
– Юлиан, – вдруг вспомнил я производное от этого имя. – Юлька, выходит?
– Не надо, – ты поморщился. – Это неприятно.
И я почему-то прикусил язык. Стало неловко.
– Мать Иуликом звала, – вдруг сказал ты, спустя длинную паузу. – Типа сокращенно.
– Понял, – коротко отозвался я. Прошедшее время, в котором ты упомянул мать, все ставило на свои места.
– И деньги я не ее трачу, а отца, – продолжил ты, словно читая мои мысли. – Ему похер. Я много никогда не беру. Только на карманные расходы.
Карманные расходы стоимостью больше ста тысяч рублей сиротливо болтались у тебя на шее.
– На, – я вытащил из кармана рюкзака пакет из «Пятерочки». – Заверни пока.
– Зачем? – ты непонимающе смотрел на мятый целлофан.
– Затем, – я кивнул на тусующихся около побитой и наглухо затонированной иномарки неопределенного возраста субъектов. – А то ведь могут поинтересоваться, не меняешь ли.
– Ладно, – ты торопливо запихнул камеру в попахивающий колбасой мешок и невольно ускорил шаг.
Я хмыкнул, но комментировать не стал.
Так, в молчании, мы шли еще минут пятнадцать.
– Скоро метро уже, – разбавил я тишину. – Только МКАД перейдем.
Ты коротко едва заметно кивнул.
– Тебе куда хоть? – зачем-то спросил я.
– Международная, – ты даже не спросил, зачем мне это нужно, просто ответил и все. Словно думал сейчас о чем-то другом.
– “Москва-Сити”? – сомнений твой адрес не вызывал.
– Башня «Федерация», – нехотя отозвался ты. – Слушайте, а можно я типа… ну, у вас перекантуюсь?
– Чего? – видимо, в моем голосе было столько удивления, что ты тут же «дал заднюю».
– Я просто спросил, – ты уставился под ноги.
– А не боишься? – спросил я, с ужасом понимая, что не против, чтобы ты у меня, как ты выразился, «перекантовался». Слишком тоскливо бывало в моей обшарпанной однушке по вечерам. Настолько, что пару раз я прикидывал, выдержит ли люстра мой вес.
– А есть чего? – в глазах у тебя промелькнуло какое-то странное любопытство.
– Может быть, – я незаметно включился в эту игру.
– Например? – ты облизнул губы.
– К примеру, я могу оказаться маньяком, – я добавил в голос зловещих интонаций.
– Сексуальным? – выдал ты и осекся, видимо, поняв, что сказал что-то не то. Меня это позабавило. Поэтому я выдал еще более провокационное:
– Пусть сексуальным. Привяжу тебя к батарее…
– К кровати, – ты сглотнул, – у батареи неудобно.
Тут уже пришла моя очередь давиться словами. Перед глазами мелькнула откровенно пошлая картинка, а потом… Потом я почувствовал под ладонями холодную и влажную вздрагивающую спину.
Затылок будто окатило кипятком. По позвоночнику прокатилась мерзкая липкая дрожь.
– Я сидел, – голос у меня откровенно охрип. – За убийство. Тройное.
– Ты не похож на убийцу, – ты смотрел мне в глаза, вдруг перейдя на «ты». Наверное, от волнения.
А убийцы редко похожи на убийц. Как и насильники на насильников. С виду они могут быть обычными небритыми работягами со стройки.
– Я и до этого убивал, – я никак не мог отвести взгляд. – В рамках закона, конечно.
– Ты военный? – ты все кусал нижнюю губу, отдирая зубами отслоившуюся кожу.
– Был, – я с трудом кивнул.
– Кого ты убил в тот раз? – ты спросил это совсем тихо. Без любопытства, а будто зная, как я хотел рассказать это хоть кому-то, кто не осудит.
– Они были ублюдками, – я стиснул подрагивающие пальцы в кулаки. – Хотели изнасиловать какую-то девчонку. Она тогда была твоей ровесницей. Я не хотел убивать. Но один достал нож, и я…
Как объяснить подростку про рефлексы, которые вдолблены годами тренировок? Про то, что́ тело может сделать за доли секунды, наплевав на мешкающий разум.
– Превышение допустимой самообороны? – ты явно имел в виду статью, по которой я загремел в колонию.
Мне оставалось только молча кивнуть.
– Дерьмово, – ты покосился на меня, а потом достал пачку «Парламента». Видимо, решил, что после всего я не стану указывать на твой возраст.
Ты был прав. Потому что мне самому очень хотелось закурить. Только вот последнюю сигарету я выкурил сорок минут назад.
Просить было неловко.
Впрочем, этого не потребовалось. Ты молча протянул мне пачку. Я так же молча достал сигарету и прикурил, пряча огонек зажигалки от ветра.
– Типа к тебе? – спросил ты, выпуская дым.
И я кивнул.
***
Вы пили когда-нибудь с семнадцатилетним подростком водку на кухне? А я пил. Пил и рассказывал, забыв, что он подросток.
Рассказывал такое дерьмо, которое и сам боялся вспоминать. Прерываясь только на то, чтобы плеснуть по стаканам. А ты молча слушал, тиская в пальцах стакан.
А потом поцеловал. Просто перегнулся через стол, скользнул пьяным взглядом по моим губам и поцеловал, обхватив ладонями мои небритые щеки.
Я было дернулся, но ты держал крепко. И целовал так жадно, будто я был не небритым рабочим со стройки, который вышел из тюрьмы три месяца назад, а американской топ-моделью с ногами от ушей. Или кого там представляют в мечтах подростки-геи, имеющие апартаменты в башне «Федерация»?
– Ты чего? – это было единственным, на что меня хватило, когда ты отстранился, чтобы перевести дыхание.
– А чего? – ты был вдрызг. Как и любой подросток, который сел пить со взрослым мужиком. Но говорил на удивление связно.
Я не нашелся с ответом. А пока я соображал, ты поднялся, опираясь на стол, сделал пару неверных шагов ко мне и почти упал на колени, держась за мои бедра. Это было удобно, потому что сидел я боком, привалившись спиной к стене.
Я схватил тебя за плечи, намереваясь что-то сказать, но наткнулся на твой пьяный расфокусированный взгляд. В нем было столько похоти и чего-то еще, пробирающего дрожью до самого нутра, что я сдался. И молча позволил тебе расстегнуть мои штаны и вытащить мой член.