Старик подержал клинок в ладонях над головой, и луна наполнила металл своей силой. Потом он вонзил клинок в землю, чтобы сила земли вошла в металл, потом привязал клинок к поясу. Хотя не ему носить замечательное оружие – приедут из царского стана и заберут акинак, – но пока акинак при нём, Старик привязал его справа, как положено воину, и двинулся в степь. Там он дождётся рассвета и покажет клинок солнцу, чтобы закалили металл огненные лучи.
– Хочу быть, как он, – прошептал Арзак. – Хочу узнать все тайны металла, хочу сделать нетупеющий акинак, хочу стать мастером. – Арзак шептал до тех пор, пока Старик не скрылся из виду. Потом он залез под кибитку, где был раскатан войлочный толстый ковёр.
Светлый луч косо упал на войлок. Арзак чихнул и проснулся. Спал он недолго. Солнце едва успело сменить луну. Но ветер уже запел весёлую песню, и молодая трава зазвенела капельками росы.
– Привет тебе, утро!
Арзак перевернулся с войлока на траву и покатился, смеясь и ловя губами прозрачные вёрткие капли.
– Чтоб тебя! – притворно рассердилась Миррина.
Она сидела у горна. Мех фыркал в её руках, раздувая притихший огонь. Угли наливались багряно-красным цветом.
– Скоро Старик вернётся, и кое-кому хорошо бы начать работать, а не валяться подобно Лохмату, ошалевшему от весны.
– Готов! – Арзак вскочил на ноги.
Его не нужно было подгонять. Миррина это знала. Кузнечное дело Арзак любил, как скачку на быстром коне, как волю, как степь. К горну Старик приучил его с малых лет.
В груде вещей, принесённых соседями для починки, Арзак выбрал котёл с прохудившимся дном, взял пластинку из меди, примерил и пошёл стучать молотком. Медные клёпки одна за другой ложились на край, прижимая заплату к котлу. Работа простая, требующая ловкости, не мастерства, и лучше разделаться с ней поскорее, тогда останется время для отливки пантеры. Одатис может вернуться из царского стана хоть завтра. Арзаку очень хотелось сделать пантеру к приезду сестры.
Последняя клёпка встала на место. Арзак вбил её в медь и поднял котёл днищем к солнцу. Ни один самый тоненький луч не светил из-под края заплаты, значит, удержится и вода.
– Сделал, – сказал сам себе Арзак. Этим словом Старик отмечал удавшуюся работу.
– Не сделал, – раздалось за спиной.
Арзак вскочил, не выпуская котла из рук.
– Не сделал. – Старик ткнул пальцем в стенку у горловины и направился к горну.
Сейчас будет вынут горшок с вмазанной крышкой и через малое время разбит. Так всегда происходит наутро после ночи полной луны. Но Арзак не хотел смотреть в сторону горна. Ему было стыдно. Какой он воин, если, думая о пантере, он перестал слышать степь и не расслышал шагов Старика? Какой он кузнец, если не разглядел следы отвалившихся ручек и Старик ему указал на вмятину. Нет, никогда ему не узнать заветные тайны металла.
– Арзак, смотри! – крикнула Миррина.
Арзак не обернулся. Он взял толстый прут и пошёл к своей наковальне. Рабочее место у него было собственное.
– Всё равно услышишь, – рассмеялась Миррина, – а слышать и знать, что означает звук, почти то же, что видеть.
Миррина была права.
Вот раздался тяжёлый глухой удар, и Арзак словно увидел, как Старик опустил молоток на крышку; треск – развалился горшок из непрочной глины; звон с перестуком – освобождённые наконечники рассыпались по каменной наковальне. Со вчерашнего дня они томились в горшке вместе с обрезками козьей шкуры и костями. Жар закалил их, кости придали крепость. Стоит насадить такой наконечник на древко и пустить в разящий полёт, он пробьёт любую твёрдую цель, даже плиту из меди, если встретит на пути.
Тайну негнущихся наконечников, пробивавших толстую медь после закалки в горшке, – эту тайну Арзак давно знал. Неужели ему никогда не откроется тайна нетупеющих акинаков?
До высокого солнца Старик и Арзак работали. Старик сдирал с наконечников заусеницы и наплывы. Арзак прилаживал к горловине котла затейливо скрученные ручки.
– Хоть в царский шатёр, – сказала Миррина. Она принесла молоко и кашу и с горшками в обеих руках остановилась возле Арзака, рассматривавшего свою работу. Кручёные ручки вились на котле, словно две змейки. Старик покосился и хмуро отвёл глаза.
– Нет, Миррина, не сделал, – грустно сказал Арзак и, переложив на слова значение брошенного Стариком взгляда, добавил: – Может быть, ручки и хорошие, только украсить нарядными ручками старый оббитый котёл – всё равно что поставить на куртку из потёртой овчины красную шерстяную заплату.
– Понять ошибку – значит встать на путь мастерства, – сказала Миррина. Она всегда ободряла Арзака. От Старика редко слово услышишь. Поэтому Арзак очень обрадовался, когда, кончив есть и отерев руки и бороду чистой тряпицей, Старик произнёс:
– В горне медь, добавь для прочности олово.
Арзак умел понимать молчание Старика. Ему ли не понять сказанное? Старик разрешил приступить к отливке пантеры!
В два прыжка Арзак очутился у горна, но вдруг обернулся, замер, увидел, что Старик тоже прислушивается. Сомнений не оставалось.
– Савлий едет! – закричал Арзак и, забыв о пантере, помчался в стойбище.
Глава III
Девочка в белой кибитке
– Тебя заколют, прежде чем ты сделаешь первый шаг.
– Тогда умру, только без боя не сдамся.
– Слушай, – Миррина положила руку ему на плечо. – Я рассказала тебе немало своих историй, пришло время поведать ещё одну. Десять лет прошло с того дня, когда врачеватель Ликамб решил перебраться в Ольвию и построить лечебницу у целебных ключей. Он уехал, а я отправилась позже вместе с домашним скарбом и слугами. Корабль, на котором мы плыли, назывался «Надежда». О, лучше было бы мне умереть, чем подняться на палубу злополучного корабля! – Миррина поправила чёрную прядь, прикрывавшую шрам через щёку.
Арзак сделал попытку высвободить плечо. Он всё время смотрел туда, где паслись Белоножка и Белоног, похожие друг на друга, как отражение в чистой воде. Белоножка была верховой лошадью Старика. Её сын, Белоног, принадлежал Арзаку.
– Не торопись, слушай. – Рука Миррины сделалась тяжелей. – Была буря, корабль разбился, но крушение случилось у самого берега, и всем удалось спастись. Мы радовались, благодарили богов. И тут нас настигло бедствие страшнее морской пучины. На нас напали царские скифы, старых убили, молодых увели в плен. Я была молода, ночью я перегрызла проклятые путы и убежала. Меня догнали, избили. Второй раз я убежала через год, когда, пройдя по летним и зимним пастбищам, кочевье снова вернулось на юг. Этот побег чуть не стоил мне жизни.
– Если Одатис погибнет, Старик отпустит тебя на волю, – сказал нетерпеливо Арзак.
– На родину я не вернусь, – Миррина снова поправила чёрную прядь. – Слушай внимательно. Я дважды бежала, и оба раза ранней весной. Отсюда, с весенних пастбищ ближе всего. За пять дней ты доберёшься до Ольвии, куда не добралась я. Ты разыщешь Ликамба и скажешь: «Мудрый и добрый врачеватель, я приехал к тебе за снотворным настоем цвета белужьей икры. Я знаю, что, выпив этот настой, человек цепенеет и делается словно мёртвый. Другого способа спасти сестру у меня нет».
Арзак с удивлением посмотрел на Миррину и вдруг понял. Если Одатис станет как мёртвая, её выбросят из кибитки. Умершая раньше срока служанка никому не нужна.
– Врачеватель знает такое зелье? Он даст?
– Ты всё объяснишь ему, тогда он даст. Только помни, ты не должен упоминать моё имя. Если тебя будут спрашивать, откуда ты узнал о Ликамбе, отвечай: «Имя мудрого известно и в диких степях», если спросят, откуда узнал о настое, скажи: «Торговцы из Ольвии рассказали о чудодейственном средстве».