И легче ли это, чем человеку цивилизованному противиться искушению обаяния одного конкретного варвара?
Не стану лукавить: мое отношение к барраярцу сделалось весьма двусмысленным. В одну минуту я видел в нем равного себе во всем - по положению, воинскому званию, - и даже превосходящего по статусу, поскольку в эту секунду я был его пленником и поклялся ему в подчинении. И тут же я напоминал себе, что он не относится к моей расе и что это лицо, едва отмеченное печатью взросления, принадлежит юнцу, которого я вдвое превосхожу годами. В следующее мгновение я вспоминал, что это мой враг, лишь по чистой случайности не подвергший меня той же варварской казни, которая пришлась на долю многих моих товарищей, и что уступить ему хоть в чем-то не позволяет мое достоинство. А потом вдруг приходила мысль, что не во всякой борьбе победу одерживает тот, кто оказывается сверху. Опытом состязания умов (равно и тех поединков, что происходят за дверьми спален) я, несомненно, его превосходил, и эта мысль оказалась неожиданно волнующей. Да, жизнь брала свое, и возвращенный в нормальное состояние дозой синергина, я с удовлетворением отметил у себя здоровые плотские желания. Увы, мое удовлетворение было не столь полным, как хотелось...
Я по натуре человек деятельный. Праздность без цели поистине сводит меня с ума, заставляя занимать рассудок игрой воображения - чем дальше, тем причудливее. Заниматься моей прямой обязанностью - разведкой - здесь было бы бессмысленно. Вряд ли в бедном партизанском лагере могло найтись что-то ценное - помимо сведений о его местонахождении, которое могло измениться в любую секунду, стоит барраярцам сорваться с места и скрыться в чаще подобно вспугнутым лесным зверям. Бездействие тела, буквально запертого данным мною словом на нескольких квадратных метрах палатки, и неопределенное ожидание, не подстегнутое близкой опасностью, - ведь мне была обещана жизнь - оказали на меня странный эффект. Мои мысли начали блуждать в области полной абстракции.
Какое-то время я играл с мыслью взять у капитана генетическую пробу и тем самым по возвращении раскрыть его инкогнито - но что это дало бы мне, кроме удовлетворенного любопытства? Потом я запоздало сообразил, что здешний генный пул настолько запутан и неизучен, что я запросто могу всего лишь подменить одну загадку другой. А как я себе представляю взятие материала в полевых условиях? Нам же не по чину тончайшие инструменты Райского сада, восстанавливающие ген-карту по микроскопическим частицам кожи при любом касании. Гм...
Да, есть один способ уговорить мужчину поделиться своим генным материалом. Столь же символичный, сколь и эффективный, весьма приятный в своей символичности и способный при том удовлетворить не одно только любопытство. А всего элегантнее внешняя невинность происходящего: держу пари, мой капитан счел бы это лишь легкомысленной забавой, не распознав генетической кражи и не получив повода оскорбиться моей бестактностью.
Поистине мои измышления вертелись вокруг одной темы, изысканную интимность которой способен здесь оценить я один. Вряд ли барраярец, очаровательный не менее, чем невежественный, догадывался, как подходят сейчас к нему строки классической поэмы:
Разум и тело
Спор о сути познанья
Вечно ведут:
Что сокровенней -
Знать незнакомца имя
Или познать его?
Итак, решено. У меня появилась цель, и скучная праздность перестала терзать мой разум. К тому же, цель весьма изысканная: ведь ее достижение даст удовлетворение одновременно телу, любопытству и самолюбию. Последнее призван потешить обман - правда, невинный, точно чинная прогулка по лабиринту сада рука об руку со старшим родственником. Зато последствия таких прогулок бывают обычно поучительны и даруют почтительному юнцу бесценный опыт, который был бы вовсе нелишним для моего варвара-капитана...
***
Точно угадав мои намерения, тот явился вскоре. Капитан нырнул под полог палатки, мокрый, деловитый и взъерошенный, точно утка в императорских прудах. Сев на пороге тамбура, он принялся стягивать испачканные землей сапоги, сопровождая этот процесс рядом неизвестных мне местных идиом. Наконец избавившись от сапог и мокрой суконной накидки, он вздохнул, покосился на меня и, не говоря ни слова, забрался в спальный отсек и застегнул за собою прозрачный клапан. Мы остались наедине.
- Я думал, ты попытаешься бежать, - неожиданно сказал он. - Я бы пытался. Не стал бы сидеть, как болван. Впрочем, кто тебя знает, гем? Может, ты ночи ждешь. Только не надейся, на ночь я тебя свяжу. Слово словом, а спать с тобой рядом не слишком уютно.
Свяжет? Гм-гм, это может иметь свои положительные стороны, но все же я предпочел бы больше свободы - пока капитан не склонен к решительным действиям. Что ему мешает - благородная тактичность, юношеская робость, искренняя враждебность, незнание обычаев или просто ограниченность ума, не позволяющая увидеть человека, сидящего от него на расстоянии вытянутой руки?
- Неуютно? Я занял чье-то место? - мягко поинтересовался я, жестом обводя расстеленное одеяло.
- Шутник, - усмехнулся капитан. - Нет, как видишь, нам тут не до баб.
Во имя всех благих предков, да кому пришло бы в голову привести женщину в армейский лагерь? Даже если эта женщина - местная дикарка. Военная удача - ревнивая леди, она отворачивается от мужчин, имеющих дерзость изменять ей в ее же владениях. Говорят, у каких-то древних терранцев существовало суеверие насчет женщины на корабельной палубе - что ж, и у примитивных народов бывают моменты гениального прозрения.
- Разве ты делишь свою подушку только с женщинами? - удивился я. - Твой друг может быть спокоен: я почтительнейше не посягаю на его права и заранее признаю тебя свободным от каких-либо обязательств, налагаемых близостью.
Ах, бедный мой капитан! Теперь я убедился, что он действительно не слишком догадлив. Я мог воочию наблюдать смену настроений на его лице, когда вдогонку недоумению явилось понимание - почему-то смешанное с гневом. Он покраснел, безуспешно попытался скрыть это, сжал губы, несколько секунд искал ответ и, наконец, буркнув себе под нос нечто неразборчивое, просто отвернулся.
Алый, точно закат,
Вспыхнул стыда румянец...
Солнце, не уходи!
Я обеспокоился. Барраярцы такие непредсказуемые! Не затронул ли я своим предложением его воинский кодекс чести? Не подозревает ли он меня в коварном намерении изменить свой статус противника и с полным правом нарушить затем свое обязательство насчет побега? И я заторопился продолжить:
- Капитан, я тебе обещаю: мы были и останемся врагами. Если послезавтра ты попадешь ко мне в руки, я постараюсь выжать из тебя все сведения до последней капли, а что останется от допроса в Разведке - передам расстрельной команде.
- О-о, утешил... - саркастично, но как-то растерянно протянул барраярец. Впрочем, возвращение к более привычной военной теме произвело на него благоприятное воздействие: он невольно перестал стесняться, что хоть и смотрится обворожительно, зато так мешает в прояснении взаимных намерений!
- Конечно. А если у тебя завтра отпадет необходимость в обмене пленными, ты убьешь меня и оскальпируешь. С сознанием хорошо выполненного долга. Кстати, в какой именно последовательности у вас это принято делать?
- Надеешься, пощажу за красивые глаза? - усмехнулся капитан.
- Считаешь, они у меня красивые? - искренне обрадовался я. Положительно, он не совсем безнадежен, раз сумел заметить наследственное изящество черт клана Рау. Немного терпения и такта по отношению к непостижимой барраярской душе, и моя заветная цель сделается куда ближе! - Тогда что тебя останавливает? Клянусь генной книгой своего клана, в этой постели ты можешь меня не опасаться. - Я дружелюбно улыбнулся. - Я не кусаюсь.
Каюсь, тут я бессовестно воспользовался природным преимуществом гем-лорда. На моей стороне были отточенная многими поколениями идеальная быстрота рефлексов и... неожиданность. Я перехватил его кисть и, подавшись вперед, на секунду приложил к своей щеке. Барраярец попытался дернуться точно в тот момент, когда я разжал пальцы. Оттого раздосадованному капитану осталось только возмущенное шипение: " Не с-смей..." - к его чести, быстро оборвавшееся.
Благие небеса, да чем ему возмущаться? Хватка моя была сильной, но почтительной, а щека - мягкой, не обветренной на дожде и холоде и не знавшей ни безобразной щетины, ни тем паче варварского прикосновения убирающего ее ножа. По другому и быть не может. Даже мой отец, - а он уже в почтенных годах, я далеко не старший из его детей, - не припоминает времени, когда в моде среди людей благородных было оставлять на лице полоску волос. Капитан просто не мог не заметить гладкость и безупречность кожи, а при должной наблюдательности - и крепость мускулов.
Теперь главное - осторожность. Так подманивают пугливого дикого зверя, который сам еще не решил: кусаться, принять угощение или поскорее удрать. Опасный, красивый, нервный - как лазоревые дракончики в садах моей старшей сестры. Конечно, барраярец не мог вспорхнуть и улететь, и даже дергаться в тесноте палатки ему было неловко. Он едва отстранился, упрямо сжав губы и явно ожидая дальнейшего развития событий. Я же выбрал самое простое и действенное: просто лег, положив голову ему на бедро и прижавшись щекою. Классический канон соблазнения учит, что этот залп накрывает сразу несколько целей: сидящему нелогично ждать угрозы, когда на него смотрят снизу вверх; мужчине трудно не задуматься о том, как близко находятся чужие губы; жестокосердому придется тебя коснуться, чтобы встать и высвободиться.
- Офицер, а ведешь себя, как шлюха, - удивленно проговорил капитан, наклоняясь ко мне.
Мне снова потребовалась секунда, чтобы перевести услышанное с языка одной культуры на другой. Шлюха? Ах да, здешний жаргонизм для тех, кто предлагает плотское удовольствие за деньги. Он что, специально подвергает сомнению мою честность? Я мужественно подавил раздражение: нужно быть терпеливым и развеять его заблуждения. Ведь мальчик - совсем дикарь!
- Ты думаешь, я хочу что-то получить за нашу близость? Нет, ты мне платить не должен. Я - твой гость, и сейчас хотел бы ублажить тебя ради нашего взаимного наслаждения и моих к тебе добрых чувств.
- Ублажи-ить? - медленно, чуть ли не по слогам протянул барраярец. Положительно, он мил, но как медленно он понимает простые, понятные даже подростку вещи. Он протянул ко мне руки - ну, пусть без излишней нежности, но надо было же сделать скидку на армейский быт и простое, не знакомое с должными церемониями воспитание...
О том, что случилось дальше, мне до сих пор стыдно писать. Нет, себя самого я ни в чем не могу себя упрекнуть - разве что в излишней вере в людей. Да, барраярец, да, необразованный мальчик, но ведь он подавал уже надежды на то, что знаком с нужными церемониями и понимает их смысл, если не сокровенную суть! Я воспринял его, как равного, а он... он повел себя как не знающее приличий, ведомое лишь примитивными инстинктами животное.
Да. Вынужден признаться. Он меня ударил.
Сгреб за воротник, вздернул вверх и нанес удар в челюсть.
Он не мог не понимать, что, поднимая руку на почетного гостя, нарушает все те условности обязательств, что хранят между нами хрупкое перемирие. Он не мог находиться в заблуждении, что превосходно тренированный офицер разведки в чине центурий-капитана - это безобидный ручной хомячок. Он знал, что этим ударом разрушит все, что наносит мне ужасное оскорбление, что рискует затем собственной жизнью - и все же постыдно подался рефлексу, тем более нелепому, что для такого поведения не было разумных оснований.
Первейшим моим порывом было, более не сдерживаясь, ударить в ответ - и с моим опытом единоборств я не сомневался, что этот удар не ограничился бы разбитой губой, а серьезно покалечил или убил бы молодого наглеца. Но цивилизованному человеку не подобает, точно дикарю, поддаваться первому стремлению, не обдумав ситуации. Я придушил свой гнев и, медленно стирая кровь, - удар оказался болезненным, вдобавок его последствия совсем не украсят мое лицо, - попытался понять, что же произошло. Возможно, я искал причину, которая оправдала бы поведение симпатичного мальчишки и позволила бы мне не убивать его? Не в том же дело, что я боялся смертельного возмездия со стороны барраярцев, которое неизбежно последовало бы за убийством их командира!...
Ситуация вышла из-под контроля, что удвоило мое расстройство. Поддаваться панике я не способен просто генетически, но в известном мне арсенале достойных выходов из затруднительных ситуаций приемлемые меры отсутствовали. Будучи близок к отчаянию, я во внезапном приступе озарения выдохнул:
- Я не терплю грубости в любовных играх! Или ты умеешь только насиловать?
В ответ на этот полусерьезный упрек лицо моего капитана наконец приняло выражение, которое мне показалось приемлемым. Он слегка покраснел и отвел глаза, его злость сменилась раскаянием. Неужели я угадал? Знатоки здешнего фольклора говорили - хоть я и отказывался в это поверить, - что у барраярцев не считается зазорным поднимать руку даже на женщину. Насколько же агрессивными действиями должно предваряться у них соитие с мужчиной?
Быть может, барраярские любовные обычаи и уникальны, но мне не хотелось ради их соблюдения и дальше рисковать красотой собственного лица. Пожалуй, пришло время не опасаться, что спугнешь дикого зверя, а думать, как бы обезопасить себя от его клыков. Если силовой стиль интимного знакомства барраярцу ближе, может, он почувствует себя раскованней? Навалившись, я прижал его спиной к расстеленному спальному мешку (стараясь при том не доставить реальных неудобств и помня, что всего лишь внешне принимаю правила игры), и проговорил, глядя ему прямо в глаза и подбирая самые простые слова:
- Я могу забыть, что ты поднял руку на гостя... да не дергайся, фанатик!... но тебе придется, как человеку воспитанному, искупить свой проступок.
Мы лежали сейчас, замерев, как два бойца в ритуальных позах перед схваткой. Оба прекрасно понимали, что мы балансируем на протянутом над пропастью тонком волоске. Первый же удар превратит пробу сил в драку насмерть, в дикую и короткую битву врагов, смертельно опасных в боевой ярости, и скоротечным финалом окажется либо нож у меня в печени, либо переломанная моими руками шея. Благословение небесам, барраярец здраво просчитал, что я пока не питаю к нему враждебных намерений. Он покраснел и тяжело дышал, но прекратил так отчаянно вырываться - хотя вполне был способен на самый некуртуазный, но действенный удар коленом в пах.
- Что? - полушепотом выдохнул он. Слава Дарвину, капитан не только прислушивается к моим разумным словам, но и желает исправить содеянное и спрашивает, как!
Искушение хоть немного помучить в отместку склонного к рукоприкладству молодого грубияна было непреодолимо. Но я был готов ограничить мучения небольшой назидательной лекцией с некоторыми иллюстрирующими ее примерами, благо опыта в том, как именно продемонстрировать мужчине свое физическое расположение, мне было не занимать.
- Дикие гены! - Я начал с непристойного ругательства, давая барраярцу понять всю степень моего гнева и досады. - Ну как тебе пришло в голову драться? Ты, достойный всяческого сожаления юный варвар! - Тут я глубоко вдохнул, успокаивая кровь, и заговорил уже тише: - Должно быть, тебе не везло с любовниками, раз для удовлетворения ты прибегаешь к таким грубым и сильным стимулам. Нужно, чтобы тебе хоть кто-то показал, как действительно можно доставить удовольствие мужчине, и я - не худший выбор. Поверь мне, даже здешние женщины, и те восполняют невежество в любви одним энтузиазмом. Я легко докажу тебе, что искусней любой из них.
- Что же мне тебя, трахнуть? - растерянно вопросил капитан, утративший последние остатки сопротивления и лежащий подо мною совсем смирно.