Игорь Гергенрёдер
То, что вы прочитаете, пережито лично мною,
Игорем Гергенрёдером. Меня легко узнать
в одном из героев. Всё написанное - правда.
Я там был. Так было.
1
Трое (младшему из них нет семи!) подготовили убийство, поразительнейшее по способу.
До чего же ненавидели они эту мразь! Ноздрястая безобразная, гадкая харя! Мускулистый торс, руки, что расшвыряют троих, как котят. Любому из них свернут шею.
Но не только перед ним бессильны они. Их предназначили умирать в мучениях...
...Эта история началась 1 июля 1958 в Центральном ордена Трудового Красного Знамени научно-исследовательском институте ортопедии и протезостроения, в Москве.
На клеёнчатой кушетке в душевой сидел шестилетний голый мальчик. И ждал мать. Она вышла на минутку. Так она сказала. Дверь откроется. "Ну вот и я! - скажет мать. - А ты уж боялся, я не приду? Тебя бросила?" И он рассмеётся. Они с матерью будут смеяться, смеяться!..
Пол в душевой из жёлтых квадратиков, а стены из белых. На загнутую наверху трубку надета шляпка в дырочках: трубка со шляпкой похожа на подсолнух. Из дырочек выскакивает вода. Вода падает, падает - и об пол! звук -
как будто бьют по щекам.
Подсолнух называется душ.
Дверь открылась, но только вошла не мама, а толстая тётка. Кинула ему полотенце, велела надеть пижаму.
- А где мама?
- Мама тю-тю! - тётка помахала рукой.
Он уронил пижаму, опёрся на клюшку, чтобы встать: клюшка скользнула по жёлтым квадратикам... чуть не растянулся!.. Схватился за трубу. Труба скользкая-скользкая. Как обслюнявленная.
- Не догонишь, догоняльщик!
Пройдёт время, и он постарается убить Сашку-короля. А сейчас и не думает, что тот рядом.
* * *
Дверь опять открылась, и он хотел толкнуть тётку, пойти навстречу маме... Но это зашёл низкий дядька в синем халате: широкий, как комод.
- Вчерась тута краны менял и часы оставил. Ищу, ищу, думал - спёрли. Опосля нашлись. Если б спёрли, я б вам спёр!
- Чужого не берём. Мы свово не даём и чужого не берём, - сказала тётка.На ней халат белый, не как на дядьке.
- Уходите? - спросил дядька. - А я помоюся тута. Мочалка есть?
- Свою надо иметь.
- Институт - без мочалки! Тьфу! - дядька плюнул в дыру с решёткой, куда утекала вода.
Тётка надевала на него пижаму, а он глядел, какая у дядьки большая лысина и как на неё попадают брызги и блестят. И думал, что мама где-то рядом тут и всё равно придёт, хоть тётка и сказала: - Тю-тю! - А та взяла и повела его из душевой мимо уборной, откуда пахло хлоркой, а возле дверей стояли вёдра, полные мусора, в одном ведре на мусоре блестела совсем целая хорошая слива. Они попали в коридор, там стены зелёные-зелёные, как зелёнка на марле, а пол из дощечек, похожих на шоколадные плитки. Клюшка стукала по ним: дук... дук... а впереди далеко виднелась дверка...
2
Когда они подошли к ней, она оказалась здоровенной дверью, и за нею была комната: в ней кровать и тумбочка, кровать и тумбочка... И здоровенное окно.
А человека там только три. Один был мальчик и лежал на дальней койке. Две девчонки стояли возле коек близко к двери. На койках подушки похожи на поросячьи головы. Углы у подушек торчат, как у поросят уши. Он вспомнил - но только как-то плохо вспоминалось, потому что было давно-давно и он тогда был, как папа говорит, совсем клоп - он уже лежал в такой комнате, она называется палата. Они с мамой лежали там. Вместе с мамой...
А сейчас две девчонки подошли к нему. У одной голова золотистая, как серединка ромашки, а рука обвязана бинтом и подвешена к шее. Другая девчонка в пижаме, которая ей велика.
- Хочешь со мной рядом лежать? - спросила его девчонка с золотистой головой, и он вдруг понял - это мальчик. Просто волосы длинные и с завитками, как у девчонок.
- Это Владик, - сказала про золотистого девчонка в пижаме, которая ей велика. Она и правда была девчонка.
- Ты принесёшь мне бабочку? - спросил его мальчишка с дальней койки. -
Или стрекозу, ладно?
Глаза у мальчишки удивлённо-удивлённо раскрыты. "Будто увидал какого-нибудь Кота в Сапогах!" - подумалось про него.
- Это Проша. Ты не думай, он не на тебя, он всегда так смотрит, - объяснила девчонка. - Он стрекоз любит. Только они не залетают сюда.
- А он всё ждет! - золотистый Владик засмеялся. - До окна не дойдёт. А то б увидал, как высоко мы!
- Ну и что, - сказала девчонка.
И Проша сказал:
- Да.
А Владик запел:
Он хотел слететь с окошка,
Да расшибся, глупый Прошка!
Позабыл, что он не мошка.
Было б крылышек немножко...
Эта песенка вдруг вспомнится, когда он придумает, как убить Сашку-короля. Но то будет ещё нескоро - кончится лето, зима пройдёт... Он целый год проживёт в Королевстве Поли. И у него будет прозвище - Скрип.
3
- Когда залетят если, - Проша сказал ему, и он понял, что это, наверно, про стрекоз, - тогда поймай мне, ладно?
Он кивнул, лёг на койку. Какие там ему стрекозы!.. Вот если б выйти, спуститься по лестнице, убежать! Вокзал - поездов много-много. Они стоят в ряд под высоченной крышей, собрались уезжать отсюда назад, потому что тут рельсы кончаются...
Он с матерью ехал сюда от дома целый день и ночь. Отец подал его матери в вагон, сказал:
- Вернёшься - куплю тебе щенка. Только не реви - не расстраивай маму.
Он вытер кулаком слёзы, спросил:
- Волкодава?
- Волкодава. Настоящего!
А мать:
- Мы скоро-скоро назад! Покажемся врачам - и сейчас же...
Паровоз вдруг выкинул пар, ужасающе взревел - он дёрнулся, как юла, когда у неё кончается заводка, и затрясся. Он всегда трясётся, когда ревут паровозы. Разве что-то может напугать так, как паровоз?
Отец пошёл рядом с вагоном, но пассажиры в тамбуре заслоняли голову отца, и он видел только жёлтые отцовские брюки. Вдруг подумал, что никогда у других дядек не видал таких жёлтых, хороших-хороших, таких отцовских-отцовских брюк, которые вот сейчас, вот-вот пропадут из виду... И взял и спросил мать, почему ни у кого нет таких брюк? Пассажиры засмеялись, а мать сказала:
- Господи, да им сто лет! Это чесуча.
* * *
Вот бы опять быть в поезде - и чтоб поезд нёсся домой! И под вагоном стучало: ту-да! ту-да! ту-да!.. Отец встречает - уж не провожает, а встречает! Встречает его в своих жёлтых брюках! В сандалиях, которые никогда не застёгивает, и застёжки на ходу позвякивают. Отец берёт его на руки, несёт по перекидному мосту, под которым далеко внизу протянулись блестящие рельсы. Несёт по улице, где грязные лужи, а в сторону отбегают, поджав хвост, бродячие собаки. Отец вносит его во двор, там растёт низенькая травка, проложены дорожки из камней. С крыльца дома навстречу - бабушка.
Протянет к нему руки, у неё, как всегда, упадут очки, и она воскликнет, будто
о чём-то желанном:
- О, опять треснули!
Как щиплет глаза! Он отвернулся к стенке, к тёмно-серой гладкой противной стенке, она одна только и есть перед глазами. Плюёт в неё: "Н-на-а тебе! Н-на!"
- Тебе влетит, - шепчет девчонка. - А меня зовут Ия. Сколько тебе лет?
Он сказал.
- Хо! Я на три года старше! А Владик - только на два. А Проша - на один.
- Ф-фу, уже кашу несут! - Владик морщится.
Слёзы, проклятые слёзы! Каша никак не пролезает в горло. Владик машет на него рукой:
- Смотрите, смотрите - сам есть не умеет! Маленький, маленький!
Дома сейчас тоже ужин. Бабушка накрывает на стол. Перед высоким стулом с кожаной подушкой она не поставит чашку. Бабушка снимет очки, будет долго протирать их платком и глядеть, глядеть на пустой стул.