========== Глава 1. Опасность ==========
«… а вообще бывает ли когда-нибудь что-нибудь нормальным?
У людей за лицами иногда сплошная жуть…»
Стивен Кинг
«Сердца в Атлантиде»
Ему часто снился один и тот же сон. Один и тот же, но всё же Рицка каждый раз переживал его как в первый. И каждый раз задавался вопросом: насколько тонка граница между сном и явью? Насколько чётко мы можем разграничить реальность и то, что лежит за её пределами? Бесконечные обрывки бессвязных мыслей, поступков, сюжетов, существующих одновременно и тающих в пустоте. И не за что ухватиться. Все спасительные нити заняты. В этом мире без привычных нам входов и выходов, без начала и конца так легко заблудиться. Потерять последнюю нить-зацепку, а вместе с ней и способность отличать действительность от бесконечных изощрённых игр собственного подсознания.
Он точно знал, что не спит. Рицке казалось, он ещё не утратил последних связей с миром реальности. Но он также точно знал, что и не бодрствует. Просто лежит в своей кровати, но присутствует как будто вне собственного тела. Он не может шевелиться – мозг не управляет телом. Может только смотреть, как в полумраке комнаты колышется от лёгкого ветра шторка цвета лаванды.
Холодно. Тихо. Слишком тихо. Куда-то исчезло даже тиканье часов. Но ведь в реальности оно точно было. А в этой гулкой пустоте - нет. Значит ли это, что он находится уже не в своей комнате? Или не в этой реальности? И не в этом времени?
Рицка представил, как на пол падает стеклянный стакан и разбивается вдребезги. Но при этом не слышно ничего. Все звуки проглатывает пустота. Ни вздоха. Ни шороха сминаемой постели. Ничего не будет в этой комнате.
А потом приходит Сеймей. Медленно идёт мимо кровати мальчика, снимает пиджак и вешает на спинку стула. Что он делает? Это точно какой-то нелепый сон.
Рицка хочет сказать брату, что не спит, но он будто бы разучился говорить. И чей-то неприятный голос подсказывает, что ни один звук, произнесённый им, не долетит до слуха Сеймея.
…потому что он здесь, а ты там. Вы находитесь по разные стороны одной и той же сюрреалистической картины…
Сеймей останавливается у окна, сминает в руках тончайшую ткань шторы, а когда отпускает – она так и остаётся висеть неподвижно, словно став свинцовой и неподъёмной для ветра.
Внезапно Сеймей оборачивается. И Рицка точно знает, что брат видит его. Но сам мальчик не может разглядеть лица Сеймея - в комнате слишком темно. Однако чувство, что на него смотрят и знают, что он не спит, вызывает в груди тугой комок невысказанных слов.
И что-то ещё не так. Что-то не так с Сеймеем. И Рицка вдруг понимает, что не видит его лица не потому, что в комнате темно. А потому, что его просто нет. У Сеймея нет лица. Вместо него чёрная зияющая пустота, обрамленная тёмными волосами. И эта пустота смотрит прямо на него.
И нет сил закричать.
А Сеймей поднимает руку, которая тоже вся чёрная. На ней нет кожи. И эта рука, точнее, то, что было когда-то рукой, рассыпается в пепел, который исчезает, не долетев до пола.
Рицка кричит. Отчаянно, надрывно, зажмурив глаза, подарившие ему столь жуткое видение. И вместе с криком он просыпается в своей влажной и холодной постели, в комнате, где тикают часы, и слушает свои прерывистые вздохи.
Тик-так, вдох-выдох.
Уже два года прошло с той ночи. А сон так и не изменился. В то время как реальность, похоже, изменилась безвозвратно.
- Рицка? Почему ты такой грустный? Не выспался? – Сеймей возник из ниоткуда и взъерошил Рицке волосы на макушке.
Мальчик вывернулся из под его руки, тряхнул головой, так, что несколько чёрных прядей упало на глаза.
- Во сколько придут твои друзья? – спросил Сеймей, так и не дождавшись ответа на первые два вопроса.
Рицка посмотрел в окно на медленно падающие снежные хлопья и вздохнул.
- Они не придут.
- Почему? – Сеймей сел на кровать. – Ты разве не пригласил их?
- Я не хочу отмечать, - ответил мальчик, растягивая слова в лениво-равнодушной манере.
- Это из-за того, что Агацума не придёт?
Рицка порадовался, что Сеймей не видит его лица. Иначе он всё понял бы по тому, как дрогнули его губы и сошлись брови, когда он услышал эту фамилию, произнесённую Сеймеем с такой холодной небрежностью.
- Потому что ты не позволил ему прийти, - ответил Рицка, мысленно приказывая сердцу успокоиться. Он должен вести себя как взрослый. Он должен стать сильным. Должен.
- Рицка. Мы ведь уже сотню раз говорили об этом, – Рицка услышал, как брат поднимается с постели и снова идёт к нему. Хочет завладеть его взглядом. Думает, что ему удастся добиться его расположения, только лишь посмотрев в глаза, поймав улыбку, коснувшись детского ушка. Так было раньше. Но за два года многое может измениться, Сеймей.
И Рицка сжимает подлокотники кресла, ощущая под пальцами шершавость пластмассы, и продолжает смотреть в окно, даже когда Сеймей встает перед ним на колени, развернув его стул к себе.
- Рицка. Раньше ты никогда не сердился на меня, - говорит он.
Рицка молчит, хотя внутри столько невысказанных слов, разрывающих грудь, что трудно дышать. Но все эти слова никак не связаны друг с другом. Совсем не те слова, которые должен говорить взрослый.
- Ну? Посмотри же на меня, - Сеймей теребит его за рукав толстовки, ловит руку, сжимает её крепко, переплетая пальцы. – Мама приготовила всё, что ты так любишь. Её сыновья теперь снова с ней, и она так счастлива! Она старалась для тебя, ты же не хочешь расстраивать её? Утром она сказала, что её Рицка теперь уже совсем большой мальчик. Сказала, что ты можешь позвать своих друзей. Давай же, Рицка, тебе сегодня четырнадцать, это твой день! Твой праздник, и мы с мамой хотим порадовать тебя. У нас снова нормальная полноценная семья, как ты и хотел.
Рицка поморщился, опустил взгляд на Сеймея и сказал:
- Соби тоже мой друг.
И что-то в глазах Сеймея едва заметно изменилось от этих слов. И вроде это был такой же Сеймей, что и секунду назад, а вроде и нет. Как будто он заледенел за это бесконечное мгновение, замёрз на месте, только глаза горели. Наверное, такой же взгляд у него был бы, если бы Рицка дал ему пощёчину.
- Ты ошибаешься, Рицка. Агацума тебе не друг. Он тебе вообще никто, даже не боец! – и снова ударение на фамилии Соби, и губы Сеймея кривятся в презрении, и его прекрасное лицо вмиг становится отвратительным в своей жестокости. – Ты же знаешь, что я запретил ему приходить к нам домой! Ноги его здесь не будет! Каждая собака должна знать своё место, Рицка!
- Соби не собака. И он мой друг, - ещё раз повторил Рицка всё тем же спокойным уверенным тоном.
И снова что-то произошло с Сеймеем. Что-то настолько противное, что Рицка предпочитал бы не знать, что именно, и какие мысли были у Сеймея в тот момент в голове.
- Прежде чем разбрасываться такими громкими заявлениями, тебе следовало бы получше узнать этого… человека, Рицка. Агацума ужасен. Он… Он совершенно беспринципный, извращённый, отвратительный, слабый, никчёмный, жестокий, в конце концов! Я уже успел не раз пожалеть, что оставил его тебе! К сожалению, он очень дурно повлиял на твоё развитие.
Рицка вдруг улыбнулся, и эта улыбка на бледном лице выглядела так болезненно и пугающе в контрасте с ярко-алыми губами, что Сеймей замолчал на полуслове.
- А Соби никогда не говорил плохо о тебе, - сказал мальчик, аккуратно высвобождая свою руку из крепкой хватки Сеймея.
Сеймей осел на пол, ничего не говоря и позволив Рицке подняться со стула.
- Холодно сегодня, да? – Рицка подошёл к балконной двери, словно хотел приоткрыть её, но в последний момент передумал.
- Ты изменился, Рицка, - сказал Сеймей.
- Ты тоже, - ответил тот – А теперь я, пожалуй, спущусь вниз. Не хочу расстраивать маму.
Глаза Сеймея стали похожи на узкие щёлочки, затемнённые сенью ресниц. Рицка знал, что брат ненавидит, когда он поступает так, как будто сам принял решение, как будто никакие уговоры тут значения не имели, а только убеждение самого Рицки: «Не расстраивать маму».
Может, он и меня сейчас ненавидит, подумалось вдруг мальчику, когда он открывал дверь в коридор. Может, он только притворяется, что любит меня. Может, он лжет, когда говорит, что всегда будет заботиться обо мне. Но это ничего. Всё это ничего. Главное, что с ним всё хорошо, и он жив.
- Рицка, - голос Сеймея заставил его остановиться на пороге и замереть. Рицка услышал, как Сеймей поднялся с пола, но не обернулся. – Я только хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. Ты мой брат. Только мой Рицка. Я всегда буду любить тебя таким, какой ты есть.
Рицка закрыл глаза. В тот момент ему казалось, что если сомкнуть веки, слёзы не смогут пролиться. Но слёзы так и не пришли, и Рицка снова открыл глаза, посмотрел на уходящую вниз лестницу и широкую полоску света из кухни и сказал:
- Я тоже тебя люблю, Сеймей. Ты это и так знаешь. Но…
- Но? Что «но», Рицка? – Сеймей теперь стоял совсем близко, так, что его дыхание едва не касалось шеи.
- Но иногда мне кажется, что у тебя нет лица. Что вместо тебя на меня смотрит чёрная зияющая пустота. Что ты вот-вот рассыплешься в пепел.
- Рицка… О чём ты говоришь?
Испуг. Как редко можно услышать его в твоём голосе, Сеймей.
И Рицка вдруг обернулся к нему, и на губах его заиграла беспечная улыбка, а во взгляде не осталось и тени печали, и он сказал:
- Ничего. Забудь. Это я глупость сказал! Пойдём ужинать! Мама, наверное, уже заждалась нас, - и он поймал Сеймея за рукав и потащил за собой.
Это ничего, повторял про себя Рицка, не переставая улыбаться. Он действительно очень хотел, чтобы у них была нормальная семья, но это ничего, что всё равно всё не так. И не будет так. Никогда уже не будет, как раньше. Это тоже ничего.
*
Иногда Рицка думал о том, какие воспоминания он забрал бы с собой, если бы мог это сделать. Как если бы он спешно собирался в дальнее путешествие, и ему требовалось бы закинуть в рюкзак кое-какие вещи, самые необходимые. А остальное оставить. Навсегда. Выбрать только самые важные моменты своей жизни, а про все прочие забыть, как будто их и не было никогда.
И сегодня за ужином Рицка добавил в свой рюкзак ещё одно воспоминание, которое он обязательно захватил бы с собой в другую жизнь, если бы ему вдруг пришлось умереть или вернуть тело настоящему Рицке. В этом воспоминании Сеймей улыбался точно так же, как сейчас и был так похож на того, другого Сеймея, которого Рицка любил когда-то давно. Два года назад, незадолго до его «смерти».
- Сеймей, я не люблю глупых людей, - сказал тогда мальчик. Его голос был сонным и тихим. Фраза повисла в тёплом неподвижном воздухе. Ни дуновения. “Интересно, если ветер сейчас не дует, почему облака плывут так быстро?”, - думал он.
- Правда? Раньше ты никогда не обращал на это внимания, - в той же ленивой манере ответил Сеймей.
- Хм… - Рицка нахмурился. Мысли разбредались в разные стороны. Их нельзя поймать. Нельзя коснуться. Он думал об облаках и ветре, о словах Сеймея и о тех вещах, которые он изо всех сил старался понять. – А какой я был раньше?
- Ну… Я бы не сказал, что ты очень уж изменился, Рицка.
Солнце вышло из-за облака и теперь светило в глаза. Мальчик прищурился и спросил:
- Но ведь изменился же? Каким я всё-таки был? Привередливым в еде? Мама что ни скажет, я всё должен не любить. Безответственным? Почему маме не нравится, если я сам встаю в школу? Или если учу уроки…
- Рицка, ты думаешь о всякой ерунде.
- Неправда! Для меня это очень важно! Я просто хочу понять. Если я чего-то не понимаю, то не могу это просто так оставить! И ещё… скажи… я был глупым?
Сеймей рассмеялся, повернулся к нему лицом. Его волосы очень красиво блестели на солнце, переливаясь множеством оттенков иссиня-чёрного и тёмно-фиолетового. На губах играла лукавая улыбка, глаза прищурились, и Рицке казалось, что в их непроглядной тьме он может увидеть отражение собственного взгляда.
- Ты такой милый, Рицка, - сказал Сеймей.
- Не придуривайся! – хочется злиться, но на него не получается. – Я же серьёзно спрашиваю! Если не ответишь, я буду думать, что как был дураком, так им и остался!
Сеймей продолжает улыбаться, но глаза темнеют, рождая серьёзность, оттенённую напускной снисходительностью.
- Почему ты так стремишься быть умным?
- Потому что… - на секунду Рицка теряется, а потом снова продолжает. – Потому что я хочу быть самостоятельным. И решать сложные задачи, и отвечать на сложные вопросы. Как взрослый.
Сеймей вздыхает и отворачивается.
- А вот мне очень не хочется, чтобы ты взрослел, Рицка. Я бы хотел, чтобы ты всегда оставался для меня таким, как сейчас.
- Но ведь это невозможно. Я всё равно вырасту.
- Да… - задумчиво произносит Сеймей и повторяет едва слышно. – Да.
Лёгкий ветерок приятно холодит разгорячённую кожу.
Рицка думает о том, почему взрослые не хотят, чтобы дети взрослели. Разве это не здорово - быть высоким, сильным, умным и самостоятельным? Наверное, всё-таки не так уж и здорово. Что утрачиваешь, приобретая чувство уверенности и самодостаточности? Что отдаёшь взамен и навсегда?
Они лежат на широком клетчатом покрывале под раскидистыми ветвями вишнёвых деревьев и смотрят на небо. Солнце снова скрывается, и можно разглядеть причудливые очертания пышных белых массивов облаков. В такой хороший день думать о чём-то серьёзном – просто преступление.
Рицка улыбнулся со всей беспечностью, с какой только может улыбаться двенадцатилетний ребёнок, и заявил:
- Вон то большое облако похоже на медведя.
- Ага. На большого белого арктического медведя, - согласился Сеймей с улыбкой.
Рицка вытянул руку, прищурился и указал пальчиком на облако поменьше, рядом с медведем, который уже начал расплываться и терять форму.
- А вот это похоже на маленький игрушечный самолётик.
- М-м-м… А по-моему, оно похожу на птицу, - сказал Сеймей. – На ястреба, который зажал добычу в когтях.
- Сеймей! Какой ужасный образ! Я лучше буду думать, что это самолёт!
- Конечно. Как хочешь, – он снова обезоруживающе улыбнулся.
Когда им надоело валяться, Сеймей предложил сходить за мороженым. Они шли, держась за руки, и смеялись, ощущая на себе взгляды умиляющихся людей. Такой красивый юноша и такой милый ребёнок. Такие похожие черты. Такие разные улыбки. Крепкие нерушимые узы крови. Братья.
Тающее мороженое. Пойманные в объектив улыбки перепачканных губ. Весёлый гомон парка в выходной день. И так просто хочется смеяться.
Сеймей. Сейчас он засмеялся совсем как тогда. И Рицке хотелось, чтобы он смеялся, а то за столом было так тихо, что ему казалось, будто это и не день рождения вовсе.
И Рицка тоже засмеялся, подхватив мамин смех, когда Сеймей рассказал какой-то весёлый случай. Он казался сейчас таким непринуждённым, словно и не было у них никакого важного разговора наверху. Словно это и не он вовсе говорил все эти ужасные вещи про Соби, и не он смотрел на Рицку с тихой затаённой злобой.
Да, Рицка хотел бы помнить именно такого Сеймея, а не того незнакомого страшного человека во сне, рассыпающегося в пепел у него на глазах.
- Мальчики мои, любимые! – воскликнула Мисаки. – Я так рада! У нас получился такой замечательный семейный праздник! Как же я скучала без вас, и как хорошо, что вы наконец-то вернулись к своей маме!
Она остановила взгляд на Рицке, отчего тот сразу замер, сжав в руке палочки.
- Ты стал такой красивый, Рицка! – она заулыбалась в каком-то странном, преувеличенном восхищении. Исступлённом восхищении. – И это даже хорошо, что твои друзья не пришли! Ведь это наш праздник, семейный. И нам так хорошо втроём, что никто больше не нужен.
Рицка заметил, как моментально напрягся от этих слов Сеймей, как напряглась непроизвольно его рука, а глаза сузились. И Рицка поспешил отвернуться, чтобы не видеть этих перемен.
И в тот же миг что-то кольнуло у него в груди, так сильно, неожиданно и больно, что он вздрогнул, и палочки выпали из руки. И сотни маленьких невидимых иголочек пронзили кончики пальцев, в висках застучало, а сердце перешло на галоп. Рицка поморщился, пытаясь прогнать неприятное ощущение. К горлу подкатила тошнота, и от вида остатков еды на тарелке он едва не потерял сознание.