========== Из остатков прошлого… ==========
«Запись от 25 сентября 2015 года»
Я никогда не влюблялась. Не было ни одной компрометирующей меня истории из разряда «как я не одна ходила на горшок», также как и чего-то вроде «первый робкий поцелуй с мальчиком» и «подаренная мной валентинка». Меня это просто никогда не интересовало. Однако чем старше я становилась, тем большее количество сладких парочек стало меня окружать. Не поймите неправильно, но они раздражали. Возможно, это объясняется тем, что я слишком часто наблюдала за сладким сюсюканьем своих родителей.
Самое поразительное во всей этой истории — то, что мне понравился именно он. Слишком красивый, слишком умный, слишком желанный. В нём совмещалось чересчур много этого приторного «слишком». Словно крепкий чай, заедаемый шоколадными конфетами.
Такой чай не лечит от простуды. Он пробуждает чувство тошноты, осадком располагаясь внутри тела. Таковым было это первое чувство. Не лёгким, не весёлым и совершенно не прекрасным.
Иногда с помощью анализа эмоции удавалось убить. Но при попытке расковырять это чувство, препарировать его, точно жабу на лабораторной работе, ничего не получалось. Оно ускользало, забивалось ещё дальше, глубже, в самое сердце. Словно гангрена какая-то, вирус, распространяющийся по всему организму.
Я начала тайно влюбляться. И это было настолько чудовищно, что лучше бы и вовсе его не видеть. Пока не остынет. Но я не знала, сколько продержусь.
***
Все люди одиноки. Осознавая истинные размеры одиночества, они пугаются и бросаются в новую крайность, создают семьи, группы, классы. Начинают копировать друг друга, чтобы не выделяться. Сильные властвуют, слабые подчиняются. Те, кто не успел определиться с собственным положением в обществе, теряются и становятся «серой массой», на которую остальным наплевать.
Она всегда старалась потакать другим. Надевала юбки — такие же, как у самой красивой девочки в классе, покупала заколки с яркими блёстками, бросающиеся в глаза. Красила ресницы в надежде, что её заметят и примут в свой круг.
Бесполезно.
И тогда она думала, что лучше быть искусной лицемеркой. Так было бы проще жить. Но все как-то сразу поняли, что их интересы — не её интересы, и прониклись презрением к ней, а она к ним.
Казалось бы, пока ей хотелось изо всех сил стараться быть как все, какая-то частичка её самой временно потерялась в захолустьях неуверенной души.
Так продолжалось до тех пор, пока она впервые не почувствовала всю вязкость и грязь омута, создавшегося впоследствии такого её поведения. Это случилось в девятом классе на последнем уроке английского языка.
Преподаватель вызвал её к доске и заставил рассказать правило, которое никогда бы не спросил, не будь она так самоуверенна, что решилась болтать на уроке.
Ответа, конечно же, не последовало. И тогда, когда она впервые ощутила горький вкус позора, ей захотелось исчезнуть или же содрать с себя своё виновато улыбающееся лицо и растоптать его. Нет, она не была из тех, кто, получив жизненный пинок, бежит резать себе вены или, вцепившись в ручку двери туалета, упивается солью слёз от жалости к самой себе. Но абсолютно точно была из тех, кто, натянув маску смиренности и раскаяния, наглухо закрывался глубоко внутри, чтобы тихо наедине с собой перебирать все свои недостатки.
Наверное, именно тогда случился этот перелом. Период, когда маска начала слоиться и освобождать ещё одну скрытую до сих пор личность. Без слёз, без сомнений, без грусти, просто от боли и тоски, она изменилась.
Все эти люди, окружающие друг друга, толкующие о вечной любви, называющиеся лучшими друзьями, целующие и клянущиеся в светлых чувствах… Она наблюдала за ними. На её обычно безразличном лице мелькали саркастические тени улыбки, а в сердце зарождалась… неприязнь? Нет, это была ненависть. Возможно, потому, что она не была одной из них независимо от того, как сильно этого хотела. Но девушка точно не завидовала этим грязным кретинам, разбившимся по стайкам, оставив её в одиночестве, разъедающем изнутри. Потому что она и правда была самой одинокой среди них.
«Запись от 24 мая 2013 года»
Он сидит в другом конце автобуса.
Солнце вымазывает его футболку своими ярко-пурпурными отблесками, и он наверняка щурит глаза. Скоро стемнеет.
Он безумно недоступный и далёкий, будто между нами не четыре метра узкого прохода да три десятка жёстких сидений, а целый Тихий океан. Но это только для нас. Она-то знает, насколько у него сейчас напряжена шея и как нестерпимо хочется обернуться и проверить, здесь ли она ещё или сошла остановки три назад.
Девушка позади, в среднем ряду.
Мне вот нравится сидеть на галёрке. Здесь люди меньше глазеют. А я могу видеть всех и всё. Даже ощущать их чувства друг к другу.
Моя рука сама поднимается и тянется вперёд, будто так она сможет коснуться ёжика его жёстких чёрных волос или матовой шеи. Останавливаю себя с трудом. Он красив именно той удивительной красотой людей, в чьих жилах течёт настоящая кровь этой земли, а не помесей. Высокий, широкоплечий, другой. И внешне совсем не подходит мне: мелкой, широкоглазой и фарфоровой.
Я уже люблю до дрожи в коленках, до прокушенных губ и дикого ненормального смущения, румянца во все щёки. Он тоже. Но у него свои критерии, и речь идёт не обо мне. В сущности, у нас нет проблем.
***
За огромным — во всю стену — окном шумел чёрно-зелёный лес и снова шёл этот серый дождь.
Мама тогда болтала о чём-то совершенно неважном, то ли о погоде и совсем разленившихся метеорологах, то ли о повышениях цен на бензин. И совершенно ничегошеньки не замечала, не понимала, не хотела видеть. Ей не бросались в глаза ни мечущийся взгляд, ни мрачность, ни то, что её дочь постоянно вытирает потные ладони о джинсы. Она вообще знала ровно столько, сколько хотела знать.
На прошлых выходных родители поставили её перед фактом, что они снова переезжают, что хотели, что мечтали так долго об этом чёртовом повышении. Просто так, за завтраком, будто погоду обсуждали, они перевернули всё вверх ногами. Счастливые, вдохновлённые, ожидающие смены места, они жаждали её одобрения, почти разрешения, и это так отчётливо было написано у них на лицах, что язык не поворачивался сказать что-то другое. Возвращение на родину.
Она до сих пор помнила тот горьковатый привкус гранатового сока и лжи во благо.
Час спустя девушка уже была далеко. Среди людей было легче, среди толпы не заплачешь, даже если безумно хочется. И вот она в одиночку стояла потерянным ребёнком посреди огромного строительного супермаркета в соседнем квартале и держала в руках сломанную декоративную игрушку, без обиняков оставленную здесь.
Светло-серый кафель под ногами был не особо чистым, но ей нестерпимо захотелось свернуться на нём клубочком и забыться.
Вечер был почти обычным. Солнце заходило за горизонт.
Он, стоящий неподалёку, обернулся к ней и нежно улыбнулся. В тот момент она взглянула в его глаза и потерялась навсегда. Гаснущий солнечный свет скользнул в его взгляд, коснулся радужки, обжёг её. Чёрные омуты, в которых плясал огонь. Это звучало безумно поэтично, вычурно и витиевато. Она даже записала эту фразу в своём дневнике и, если бы была писательницей, назвала бы так свой дебютный любовный роман. И его наверняка бы читали, он стал бы бестселлером.
От этого всего хотелось засмеяться жутким, почти истеричным смехом. Или зарыдать, срываясь на хрипы и визг. Таких отправляют в дурдом первыми.
Она ещё была ребёнком тогда. Не в физиологическом смысле, конечно. Тут уж дылда дылдой. В моральном. Всё ещё верила в принцев на белых лошадях или серебряных вольво, как её отец. Отказывалась принимать мир таким, какой он есть.
Тут не было лишней доброты, о чужом душевном тепле можно было забыть. Людям лишь бы злорадствовать и точить языки. Кто-то забыл ей сказать, что улыбаться надо всегда, даже когда плохо, даже когда больно, а иначе никак. А иначе тебя в лучшем случае не поймут, не захотят слушать твои проблемы, помогать зализывать раны. В худшем же… просто используют всё против тебя, окунув в твои же собственные помои.
Не было понятно, зачем она назначила его своим собственным принцем, зачем хотела себе сказки. Позже ей пришлось плакать от разочарования.
Ведь в жизни всё не так. Даже самый лучший для тебя человек, самый умный, милый, твой авторитет, имеет плохие стороны, как и любой другой. Он может быть слабым, завистливым, неспособным справиться с ответственностью. Таким оказался и он.
«Запись от 13 сентября 2015 года»
Сложно передать, насколько я счастлива вернуться в Сеул. Пусть даже одна, без родителей, которые предпочли остаться в Англии, там, где я родилась. Что интересного в этой сырой дождливой стране? Тонуть в ежедневном тоскливом тумане, оседающем на крышу нашего дома, стало настолько тяжело, что хотелось закрыться в комнате и даже не пытаться сунуть нос на улицу.
Я уехала прочь. Поставила родителей перед фактом, как они меня пару лет назад. Вполне может быть, что их постигло разочарование в собственном ребёнке, но им незачем переживать, ведь мама теперь ждёт ещё одного.
Возможно, дело в моём эгоизме, ведь я могу не задумываться о них. С этих пор меня не будет съедать желчное чувство вины, не позволяющее спать по ночам.
А может, дело в том, что я собственноручно свалила весь груз ответственности на свою будущую сестру или брата, которые вскоре поймут, какой тварью была их родственница. Но благодаря такой значительной разнице в возрасте мне не придётся выслушивать нарекания.
В любом случае все сомнения и предубеждения я заперла в душевный сундук, будто бы хотела отложить размусоливание собственных трагедий на будущее, а пока думать о настоящем, не отвлекаясь на причины. И почему мне захотелось поступить именно в корейский университет? Наверное, потому что выросла здесь. Многие не принимают меня, им тяжело привыкнуть к иностранной внешности. Поэтому я не могу быть «своей», не могу потеряться в толпе, зная, что никто не обратит на меня внимания.
Я неслась по коридору в поисках нужной аудитории. Тяжёлая сумка давила на плечо под весом толстых фолиантов. Мимо проходили студенты, всматриваясь в моё лицо, будто мысленно попрекая в том, что здесь мне не место.
Размышляя об этом, я не сразу поняла, что происходит. Что это было за наваждение, почему я так и не смогла изгнать из головы эти мерцающие глаза? Стоило только моргнуть, и я опять это видела. Будто какой-то сверх меры талантливый художник нарисовал это на обратной стороне моего века. То, что будоражило кровь. Но я не ошиблась. У окна действительно стоял он. А рядом с ним его девушка. Помню её. Та самая. И… они целовались.
***
С ней и раньше такое было. Конечно, то, что ей не нравятся другие мальчики — ложь. Поцелуи и секс уже не казались в таком возрасте откровением. Но испытывать похоть к нему казалось кощунством. Таким же стыдным, будто она на полку между мягкими мишками и куклами Барби на всеобщее обозрение оставила пачку презервативов.
И самое странное, что ощущение не проходило. Будь это единичный случай, она бы смирилась и выкинула всё из головы. Но при следующей встрече это продолжало так же раздражать душу, буквально царапать всё внутри. Её бросало то в жар, то в дрожь, и девушка не могла ничего с этим поделать. Это пугало.
Подобная зависимость делала её слабой и легкодоступной. Одинокая в этом городе, она не могла ни на кого положиться.
Внезапно до неё донеслось:
— Юджи? — бархатистые нотки, переплетающиеся с волнением, коснулись её сознания. Она медленно, словно во сне, повернулась к нему и прямо-таки почувствовала, как сердце радостно дёрнулось навстречу старому другу.
Чжан Исин, её близкий и самый любимый друг детства, стоял неподалёку и с приоткрытым ртом всматривался в лицо подруги. Перед ней стоял совершенно другой, незнакомый на вид парень. Неизменными остались только его торчащие в разные стороны вечно непричёсанные каштановые волосы. Те же добрые глаза не отрывались от неё, и, возможно, она могла бы утонуть в них, но почему-то не тонула.
Девушка улыбнулась.
Сначала на лице друга проступило удивление, растерянность, затем, кажется, он решился ей что-то сказать. Всё-таки долго не виделись, больше двух лет. Наверно, просто поздороваться хотел, возможно, узнать, как у неё идут дела, не скучает ли она по старым временам? Только не успел. Она как-то слишком быстро оказалась рядом и обвила его шею руками. Чувствовать тепло её тела казалось чудом, сном, которым он бредил наяву.
Его лучшая подруга, почти сестра и в то же время горячо любимая девушка была здесь. Рядом. Сейчас. Мысли сбивались в грязный шерстяной комок, чувства вторили мыслям. Но он готов был забыть всю ту горечь, испытанную в день, когда она его бросила и уехала в Англию. Забыть обиду, таившуюся чёрным змеем в уголке ранимой души. Исин снова был обезоружен ею.
***
Многоэтажный серый дом нагревался в лучах тёплого осеннего солнца. Квартирные окна были открыты настежь, ловя, будто сачки для бабочек, чуть прохладный освежающий ветерок. Стёкла сверкали, словно драгоценные камни. На детской площадке возле дома беззаботно играли малыши, совершенно не обращая на заботливых родителей внимания. Они то и дело норовили попробовать на вкус сыроватый от утреннего дождя песок или отобрать у одногодки любимую игрушку, доведя тем самым товарища до слёз. Влюблённая парочка щебетала на одной из скамеек, а с десяток голубей обустроились на соседней в надежде на скорую кормёжку.
Юджи подхватила ящичек с вещами и неловко поставила его на землю, чуть не уронив самую верхнюю книгу. Вытерла выступившую испарину, горестно вздохнула. Работы предстояло много. Внутри небольшого фургончика оставалось ещё полно коробок с одеждой, книгами и прочими вещами. И всё это нужно было перенести в новую квартиру.
Но ни трудный переезд, ни объём предстоящей работы не затмевали её счастья. Много лет она мечтала о том, чтобы жить отдельно. И вот теперь ей удалось получить возможность жить почти в центре Сеула, в квартирке, которую она снимала вместе с Юной — сестрой Исина, что приютила её по просьбе брата. Юджи всё ещё предстояло встретиться с ней, познакомиться и душевно отблагодарить за её щедрость. Правда, она сделает это чуть позже.
Несмотря на местоположение дома, Юджи сильно разочаровалась, оказавшись внутри.
Малюсенькая квартирка, кухня соединена с гостиной, санузел тоже. В правом углу протекает крыша. Посреди комнаты — шатающийся стол с пятнами на лакировке от горячих чашек, просыпанного мимо пепельницы горячего пепла сигарет, фломастеров, лака для ногтей. Ящики пестрили наклейками от жвачки с лошадьми и старыми спорткарами. В углу — шкаф-недоразумение, куда просто ничего не влезало, почти весь гардероб разложен по стульям вперемешку с учебниками. Студенческий слоёный торт.
Диван, застеленный лоскутным одеялом, как объяснил Исин, выглядел обманчиво мягко. На самом деле в трёх местах были сломаны пружины, на которые то и дело натыкаешься ночью, пока не привыкнешь. Да и в любом случае от него болела спина.
Зато на полу — огромный пушистый ковёр, на котором хорошо предаваться мечтаниям. Или безумному сексу, тут уж кому что.
В единственной комнате гулял сквозняк, и Юну, судя по всему, абсолютно не волновало, заклеены окна или нет. «Она была весьма необязательна, частенько принося домой насморки и лёгкие простуды», — жаловался на неё брат.
Юна осталась ночевать у своего парня, и чуть позже Юджи одиноко сидела на старом диване и предавалась грустным мыслям. Возможно, это происходило из-за её внутреннего одиночества? Или того, что у неё завтра день рождения? А может, потому что в этой и без того маленькой квартирке она казалась сама себе совсем уж неприметной. Забытой. Покинутой.
Жаль только, что стены были совершенно серыми. Этот цвет приводил её в абсолютное отчаянье. Какой-то спокойный, не цепляющий взгляд и одновременно мёртвый. Отупляющий. Он напоминал об абсолютно сером и непробиваемом дожде, порой стоящем за окном стеной, таком частом госте в её жизни.
Ей хотелось взять в руки баллончик с красной краской, покрасить все стены, чтобы они горели пламенем, тёмно-зелёным — батареи, оранжевым — потолок. И это будет её солнце. Но ОН больше им не будет.