— Да подавись ты.
И с короткого, сильного размаха швыряет коробок. Жри, мол, заебал. А через секунду уже летит через школьный двор, не оборачиваясь.
Спички ударяют по животу, Хэ Тянь ловит их, трясёт в пальцах. Слышно, что прилично ещё осталось.
Думает: как же ты меня достал. И громко орёт в злую улыбку:
— Премного благодарю! — вслед стремительно удаляющейся спине.
На этот раз он не достоин даже поднятого среднего пальца.
Он опускает взгляд и смотрит на спички.
Вчера — утка с овощами. Сегодня — это. Что это? Благотворительные подношения? Прийти домой и возложить коробок на алтарь, посвящённый Рыжему? Прямо там, рядом со вчерашним подгоревшим ужином? Он закрывает глаза и вытаскивает сигарету из-за уха, сжимает её губами. Господи, какой бред.
Хэ Тянь достает спичку, чиркает серной головкой о шершавый бок, подносит к лицу, глубоко затягивается. Тогда это и происходит. Как обухом по голове. Как контрольный, между глаз.
Он замирает.
Вынимает сигарету изо рта.
Медленно подносит коробок к кончику носа и делает вдох. Ну, блядь, приехали, готово…
Порошок. Немного — кондиционер. Мыло. Запах, который только слегка дразнит обоняние каждый раз, когда Рыжий достаточно близко, чтобы увидеть шрам на его скуле — маленький, похожий на изогнутую запятую, скорее оставшийся после ветрянки, чем поставленный в драке. Этому запаху невозможно дать конкретное название. Скорее всего, так пахнут вещи Рыжего, после стирки лежащие у него в комоде; так пахнет у него дома рано утром, когда никто ещё не начал готовить завтрак. Так, наверное, пахнет от его волос или рук.
…стоп.
Волейбольный мяч громко ударяет о сетку. Кто-то улюлюкает.
В груди замирает и холодеет, а потом вдруг несётся вниз, ударяет льдом под колени и под лопатки. Собирается студеной коркой вдоль позвоночника. Холодеют даже кончики пальцев — хорошо, что Хэ Тянь сейчас сидит на лавке, а не стоит.
От волос или рук?
Серьёзно?!
Он действительно сейчас вспоминал, как пахнет от волос Рыжего?.. Он действительно снова достал коробок сраных спичек из кармана, чтобы проверить, остался ли на плотном картоне этот запах?
Стоп… нет. Не-е-ет, нет!
О такой чепухе он не думал. Всё дело в том, что дурацкие навязчивые мысли, связанные с этим человеком, сидят в голове уже столько времени, что выходят боком. Вот такими бессмысленными выбросами.
Оранжевый мяч подкатывается по асфальту прямо к его ногам и врезается в голень, заставляет слегка вздрогнуть.
— Прости, Хэ Тянь! — кричат с площадки, а Хэ Тянь понимает, что поднял взгляд и смотрит куда-то сквозь машущих ему парней из параллельного класса. — Подашь мяч?
Он моргает раз, другой.
В груди всё ещё неприятно давит что-то холодное и быстро растущее. Он протягивает руки к мячу и ловит в голове отрешенную мысль: чёрт. Это страх.
2
После того, как Рыжий вернул ему конверт с деньгами, всё как будто вернулось на исходную.
Иллюзорная уверенность в том, что вот-вот, вот сейчас станет проще, понятнее, спокойнее — успокаивает совсем недолго.
Сначала Хэ Тянь смотрит и не верит, он думает, что это развод. Думает даже, что в этом конверте какие-нибудь грязные насекомые, или надрочил он туда, или ещё чего похуже. Но Рыжий просто выпаливает ему в лицо своё имя, и Хэ Тянь понимает — там деньги.
Рыжий недовольно хмурился, но вываливал информацию (которую по крохам пытался выдавить из него Хэ Тянь на протяжении последних недель), с таким видом, будто отчитывал малолетку. Ведет себя, как гордая сучка, которая споткнулась на виду у всех, а теперь с достоинством оправляет платье.
Его зовут Мо Гуань Шань, и со знанием его имени медленно, но верно, возвращается привычная уверенность в себе. Как будто тебя обокрали, а потом подкинули украденную вещь на придверной коврик. Чувствуешь себя то ли победителем, то ли кретином.
Негромкий голос внутри шепчет: ты выиграл.
Второй добавляет: ничего удивительного, это же ты.
А третий всё портит: да, но соизволь помыть нож, которым три дня назад эта бродяжка шинковала салат на твоей кухне.
И ты проводишь отличный выходной. Не ищешь глазами Рыжего. Улыбаешься в ответ на шутки Йонга и Чуни. Не ищешь глазами Рыжего.
Ты возвращаешься домой.
Ты снимаешь сумку с плеча.
Ты заходишь на кухню и смотришь на сраный нож.
Ты понимаешь: ничего не прекратилось. Что-то всё ещё происходит, пусть даже ты теперь не ищешь глазами Рыжего.
Как новенькая «део», которая блестит гладкими боками, словно облизанный леденец, но у которой через неделю после покупки начинает стучать под капотом. Можно не обращать внимания, ездить, выпендриваться перед девчонками, просто врубать музыку погромче, чтобы не слышать, но однажды уйти в кювет, стать смятой консервной банкой. Вот как-то так у Хэ Тяня стучит движок. Но теперь он хотя бы может контролировать свои стрёмные порывы. Вроде тех, что — сорваться в «Тао-Тао» посреди учебного дня.
Вроде тех, что — пожалуйста, поговори со мной, я заплачу тебе, ты только говори.
Вспоминать об этом стыдно… унизительно. Он представляет, как это выглядело со стороны.
Одержимый больной олень.
Обратись к врачу.
Может, у тебя реально с головой непорядок? Может, это только первый этап? А скоро ты начнёшь преследовать людей и душить их кошек проволокой? Ведь всем маньякам было семнадцать, верно?
И вот так, волнами, это то накатывало, то исчезало совсем. Наверное, это хороший знак — у него нет психолога, чтобы спросить.
Иной раз за эти двое суток он почти забывал о том, что нужно мысленно вернуться в эту мёртвую петлю, как инвалиды порой забывают, что им ампутировали ногу — поднимаются с постели и падают, расшибают себе лоб. Старые привычки чертовски живучи.
И всё здорово изменилось всего за несколько дней.
В понедельник он не ищет глазами Рыжего.
Потому что, ну… Рыжий больше не загадка — его зовут Мо Гуань Шань.
Он всего лишь элемент мира, с которым Хэ Тянь не знаком и знакомиться вовсе не хочет. Он посредственность, примитив, машу-кулаками-матерюсь-как-идиот, бактерия, одноклеточное с потенциалом — из этого вполне может развиться разумный организм. Но это не скоро, не сейчас — пока он просто хулиган, таких тысячи, десятки тысяч.
Не стоит даже думать об этом. Увидел, отвернулся и забыл. Идеально. Просто прекрасно. Вы как два монорельса: один на север, другой — на юг. Можно расслабиться, выдохнуть.
Осталось только одно крошечное дельце, которое всё сломает.
Отправиться играть в баскетбол, сесть на скамейку, попить воды, сунуть руки в карманы и наткнуться на долбаный коробок. Чтобы пятница вернулась к тебе, вывернулась тебе на голову, как водопад.
Он думает обо всём этом, выходя из учительской и сжимая в кулаке бумажку с адресом Мо Гуань Шаня.
— Мой одноклассник такой идиот… я хотел помочь ему в пятницу, а он случайно забрал мой учебник, теперь не смогу подготовиться к завтрашнему тесту, а вы знаете, как строга Баожей Ао, верно? Не хочется схлопотать у неё пару, тем более, по этому предмету в конце года у меня будут…
Он не знает, что он буровит и что он делает.
У него есть адрес, есть деньги на проезд и мысль о том, что в пятницу крепко избили какого-то парня из их школы. Всё очевидно.
Если бы, зло думает Хэ Тянь, застегивая ветровку под самую челюсть и сбегая по ступенькам, если бы Рыжий просто и без лишних разговоров принял протянутую ладонь, было бы куда проще. Этот придурок не высек бы никакой искры интереса, всё их знакомство закончилось бы там, около школы, когда Рыжий, избитый, сидел на бордюре и зыркал своими глазищами.
Если бы всё сложилось немного иначе, Рыжий вылетел бы у него из головы уже через минут десять. Да что там, три минуты, если не меньше!
Если бы:
— Кто это тебя так?
— Да забей, это мой товарищ, деремся с ним после школы. А ты тот парень, Хэ Тянь? Я слышал о тебе, ты классный. Сходим вместе на тренировку?
Если бы всё было как всегда, Господи, Хэ Тянь бы даже не вспомнил о нём.
Но что-то пошло не так, как что-то идёт не так, когда встречаешь первого в своей жизни человека, в тебе не заинтересованного. Как белая ворона в стае ласточек. Как мешающая колючая бирка, впивающаяся в седьмой позвонок.
Хэ Тянь обрезает такие бирки под самый корень.
…Рыжий живет в доме с белой калиткой.
Почему-то Хэ Тянь ожидал чего-то другого. Не то, чтобы он готовился войти на подъездную дорожку, усыпанную мёртвыми птицами и напороться на заточенный кол, вкопанный в землю, но белая калитка — это перебор.
Он заходит не сразу.
Сначала сверяется со своей бумажкой, выданной в учительской. Сверяется с номером дома, с указателем на перекрёстке. Бросает взгляд на табличку «Мо» на слегка перекошенном почтовом ящике. Он никогда не был дотошным, но сейчас хочет найти ещё больше доказательств того, что это — дом Рыжего. Где-то на уровне подсознания очень хочется ошибиться адресом.
Он стоит здесь достаточно долго, чтобы занавеску в ближайшем окне беспокойно задёрнули. Слишком яркое солнце мешает рассмотреть, кто это был. Вряд ли Рыжий — он бы уже швырял в него из окна стулья или, чёрт его знает, метал бы кухонные ножи. Открывая калитку, — облупленная краска царапает ладонь, — он вспоминает все эти дурацкие слухи, которые с удовольствием обсасывают в школе. О его отце, поджигающем собак, и о матери, которая стоит на учёте в психиатрической лечебнице.
Люди любят городить какую-то чушь и обязательно верить в неё.
Солнце светит в спину и бликует в окнах. В этом доме всего один этаж, веранда два на два и четыре крепкие деревянные ступеньки. Вторая негромко скрипит, как и петли входной двери.
— Добрый день.
Его мать не выглядит, как шизанутая.
В том, что это мать Рыжего, не приходится сомневаться — да, у неё тёмные волосы, но глаза слишком похожи на солнечный свет, если посмотреть на него через слабо заваренный чай. Крайне редкий оттенок. У Рыжего точно такой же.
Она несмело улыбается. Это до странного приятно. И дверь открывает достаточно широко, чтобы не появилось ощущения, что у их семьи есть секреты. Что сейчас она достанет из-за спины отвёртку и воткнёт Хэ Тяню в глаз.
Он с ответной улыбкой здоровается, мысленно удивляясь двум вещам.
Первая — за её плечом нет трупов обгоревших собак или убитых соседей. Небольшая прихожая и чисто убранный коридор с тремя дверьми и аркой, видимо, в гостиную — это всё. Не так уж впечатляюще для школьных слухов.
Вторая — в этой семье умеют улыбаться.
Он мысленно пытается спроецировать эту спокойную улыбку на лицо Рыжего. Ни хрена у него не выходит, для этого нужна фантазия побогаче.
— У вас почтовый ящик перекошен, — говорит он, указывая себе за спину.
Женщина на миг застывает. Затем часто моргает, улыбка сходит с её лица. Негромко, но быстро, говорит:
— Да, я знаю, если вы по поводу счетов, я уверяю вас, всё будет выплачено, как мы и договорились с господином…
Хэ Тянь никак въехать не может, о чем она, а когда понимает, торопливо выставляет руку.
— Нет, — говорит. — Я пришёл к… Гуаню. Мо Гуаню. Он здесь живёт?
Что-то неуловимо меняется в её лице. Сначала на нём появляется облегчение, а затем — почти сразу, — между бровей пролегает глубокая морщина.
— У него проблемы?
— Нет, я…
— Что… — Она снова часто моргает, закрывает глаза, собираясь с силами, — что он натворил?
— Всё нормально. Мы учимся в одной школе, он забыл отдать мне конспекты, вот и всё.
Её взгляд настолько недоверчивый, неуверенный, что становится не по себе.
— Это точно?
— Совершенно точно.
— Он не ввязался в неприятности?
Хэ Тянь открывает рот, но не знает, что сказать, глядя в обеспокоенное лицо. Не к месту вспоминается собственная мать, вечно занятая и куда-то спешащая, деловая бизнесвумен, работающая в высоком стеклянном здании, у которой своя горничная, прибирающая их просторную квартиру на тридцать четвертом этаже. Которая дежурно целует Хэ Тяня в лоб каждую субботу после ужина, и этого поцелуя хватает на целую неделю вперёд. Ровно до следующей субботы. У которой нет времени даже на консультацию у врача.
На женщине, застывшей перед ним сейчас, не надеты туфли на каблуке и деловой костюм. На ней бежевый фартук с небольшой латкой и домашние тапочки. От неё не пахнет Лакостом, но из дома слегка тянет овощным бульоном и кипячёной водой.
— Я его друг, — говорит Хэ Тянь.
Её лицо снова освещает улыбка, снова немного неуверенная, как будто иначе уже не получается.
— Хорошо.
Говорит она и улыбается шире.
— Хорошо! Пожалуйста, проходи. Как тебя зовут? Гуань никогда не говорил о своих друзьях, я даже не знала, что… что…
Что они у него есть, наверное, хочет сказать она. Но не говорит. Перебивает сама себя:
— Моё имя Пейджи.
Хэ Тянь проходит в прихожую и, пока Пейджи закрывает дверь, мельком осматривает светлые стены, старый коврик под ногами, пару оберегов, висящих над вешалкой для одежды. На низкой обувной полке ровно стоят убитые кеды Рыжего.
— Хэ Тянь, — представляется он, цепляясь взглядом за них, а потом — за небольшое зеркало в деревянной рамке с крошечным сколом на углу. — Очень рад знакомству.
— Как здорово, что ты зашел, Хэ Тянь! — Она возбуждённо переплетает пальцы и прижимает их к груди. — Ты голоден? Не торопишься? Пожалуйста, проходи. Я готовлю лапшу с овощами. Гуань так мало рассказывает о своих делах в школе, я совсем не знала, есть ли у него друзья, а после того, что случилось в пятницу…
Школьные туфли становятся рядом с кедами Рыжего, когда Хэ Тянь быстро поднимает взгляд на лицо Пейджи. Обеспокоенность в её глазах, как сигнальный огонёк с тонущего фрегата. В груди неприятно и сильно жмёт.
— В пятницу? — переспрашивает он.
— Да, он… — Пальцы сжимаются сильнее. — Он в порядке, но…
Чёрт.
Несколько секунд она держит себя в руках. Поджимает губы, а затем отводит взгляд и смаргивает. Кажется, у нее слегка воспалены белки, но рассмотреть не получается, потому что дальняя дверь открывается. Хэ Тянь медленно выпрямляет спину. Застывает, подняв глаза.
От взгляда Рыжего начинает подташнивать моментально.
От взгляда на Рыжего — судорожно сжимается желудок. Скула, глаз, бровь, челюсть — от этой палитры синего, фиолетового и воспаленно-красного сжимаются зубы. Даже ненависть в глазах Гуаня не производит привычного, нужного эффекта, потому что, глядя на его лицо, Хэ Тянь чувствует, как у него дёргается щека по другой причине. Он, черт возьми, зол.
Он пытается мысленно реконструировать драку, воссоздать череду ударов, прилетевших по тощему лицу, но получается какой-то бред, типа: приложили об асфальт. Раз сорок. Это даже не кулаки. Кулаками так не выйдет.
Хэ Тянь все еще скрежещет зубами, когда Пейджи радостно восклицает:
— Гуань, взгляни, кто пришёл!
А Рыжий молчит не потому, что одна часть его губы расквашена — буквально. До мяса. Блядь, по-настоящему, больно — до мяса. Кажется, даже швы видны. Он молчит, потому, что, если откроет рот, его мать услышит всё то говно, которое он собирался вывалить — вовсе не на неё. Хэ Тянь не может отлепить взгляд от содранных костяшек на его пальцах и коротко говорит:
— Привет.
И думает: он отбивался. Иначе и быть не могло.
Рыжий переводит напряжённый взгляд с матери на Хэ Тяня и обратно. Видимо, замечает что-то в глазах Пейджи, потому что на секунду его брови изламываются в странном выражении, которого раньше на этом лице никогда не было. Как будто ненависть на секунду отпускает его шкирку. Он разлепляет запекшиеся губы и говорит ей:
— Пусть проваливает.
По всему видно: хотел сказать что-то совсем другое. Жалящее, грубое, грязное.
— Гуань! — ужасается Пейджи.
— Нет. — Хэ Тянь осторожно касается её плеча, отводит глаза от Рыжего и натягивает на лицо улыбку. — Всё в порядке.
Во взгляде Пейджи растерянность, она всё ещё прижимает сжатые пальцы к груди. Эта женщина ни черта не знает, и почему-то Хэ Тяню очень хочется, чтобы она ни черта не узнала. Никогда.