Смотрю я – мама моя, свинка Розалия! Животные все подобрались, глаза горят, как у хищников лютых. Даже у Иа выражение на лице стало менее идиотским. Поговорил так Винни минут двадцать, зверье прям на месте подпрыгивает. Мол, давай сюда этих пчел! Крылья им оборвем, из полосок на брюхе подтяжки наделаем, мед весь схряпаем, просто не ходи купаться. Пух некоторое время постоял молча, наслаждаясь произведенным впечатлением, затем эффектно махнул лапой в сторону старого дуба и крикнул:
– На пчел, самцы! Вперед!
Животные, толкаясь и пихаясь, помчались через бурелом, а мы с Винни остались одни на поляне.
– Пух! Я просто поражаюсь! – сказал я. – Откуда в Вас такое понимание чаяний простого народа? Лично я себя не считаю Цицероном, но при случае умею произвести впечатление. А от Вашей речи они все как с глузда съехали! И откуда эти странные выражения: «литая кружка», «топчись оно все конем», «в этом моя вам медвежья услуга»?
– Задача настоящего лидера, – отдуваясь, сказал медведь, – тонко чувствовать настроение зверья. И говорить с ними на одном языке. Вот Вы сейчас спрашивали меня о каких-то странных выражениях, как будто я помню, что именно я там говорил. Для меня важны не слова… Что слова? Шелуха. Мне нужно передать им свой настрой. А что я при этом говорю, сам даже и не слушаю. Ладно, хватит теории. Приступаем к практике. Строимся в колонну по одному поросенку и медведю, а дальше – вперед, к дубу.
Дорога к дереву у меня как-то смазалась. Помню бесконечный бурелом и пыхтенье Винни. Наконец, к вечеру добрались до места. Зверье уже расположилось походным костром и вело свои тихие, задушевные разговоры. Пчел пока не было видно, но никто не сомневался, что они начеку. Неподалеку от дуба расположилась маленькая хибарка, где Пух предложил сделать штаб-квартиру. Говорили, что там живет одинокая вдова. Поскольку Винни был занят беседами с животными и поднятием у них боевого духа перед завтрашним боем, я отправился к хижине, чтобы переговорить с хозяевами.
Что и говорить, события последних дней изрядно повлияли на мои манеры. Если буквально неделю назад я бы долго скребся под входом, тоненьким голоском упрашивая впустить меня внутрь, то сейчас просто с разбегу снес дверь, ворвался в избушку и заорал:
– Здорово, карга старая! Отряд особенного предназначения доверил твоей халупе стать нашей штаб-квартирой!
И тут в ответ раздался низкий, но очень мелодичный женский голос:
– Я ценю Ваше доверие, сеньор, но у меня принято вытирать ноги о коврик, перед тем как войти. Вы сделали это?
Я внимательно всмотрелся в говорящую и… о Боже! Это оказалась молоденькая Сова! Изящные серые перышки, стройный стан, гордый греческий нос и такие изумительно выразительные, бездонные глаза! Мама моя, хрюшка Розалия! И перед этой красотой я выставил себя неотесанной свиньей! Мне тут же захотелось провалиться на этом месте куда-нибудь в другой Лес, но я не мог не выполнить задание самого Винни-Пуха.
– Пардон, мадам, за мою горячность при посещении этого замечательного жилища. Разумеется, я вытер копытца о коврик, который лежит перед дверью.
– Второе, – сказал Сова. – В этом доме не терпят лжи. Никакого коврика там нет.
Итак, я подставился уже второй раз. Для Кабана Пятака это было просто непростительно. Надо было спасать положение.
– Видите ли, мем-саиб, – вкрадчиво сказал я. – Говоря о коврике, я, собственно, имел в виду не его физическую сущность. Для меня процесс вытирания ноги о коврик при входе в дом подразумевает отрешенность от любых непристойных мыслей, нечестивых побуждений, направленных на жилище, которое я собираюсь посетить. Не вытирая ноги о коврик физически, мы, таким образом, просто вносим в дом немного материальной грязи. Не вытирая ноги о коврик морально, мы вносим в дом ауру недоброжелательности, злонамеренности, что уж, поверьте, намного страшнее, чем обычная грязь.
– Хмм… – ухнула Сова. – Бойкости языка Вам не занимать. Но это еще не повод не кидать Вам в лицо горшок со сметаной за подобное грубое вторжение.
– Поверьте, пани! – сказал я, открыто глядя в ее бездонные глаза. – Если бы я мог предполагать, что встречу в этой чащобе столь совершенное летающее существо, я бы не был столь развязным.
– К свиньям Ваши комплименты, Пятак, – сердито сказала Сова. – Выкладывайте, что Вам нужно, и выкатывайтесь отсюда. Ко мне с минуты на минуту должны прилететь.
Ах, вот как! У нее должен был появиться гость. Причем прилететь, а не зайти или приползти. Ситуация начинала быть интересной. Разумеется, я не мог покинуть этот дом, не договорившись о ночлеге. Но и ночной гость Совы в мои планы не входил. Морально я чувствовал себя довольно уверенно, но без бодрящего действия Конопляного Меда мог и не справиться со зловещим ночным гостем.
– Милая хозяюшка, – сказал я. – Не сочтите меня за наглеца, но позвольте поинтересоваться – кто именно должен к Вам пожаловать? Может быть, с этой птицей нас связывают какие-либо дружеские взаимоотношения и мы сумеем договориться о постое буквально на одну ночь? Я не могу оставить своего шефа Винни-Пуха ночевать под дубом. Это противно офицерской чести! Если подобный прискорбный факт будет иметь место, мне останется только подорвать себя на воздушном шарике!
– Что Вы говорите! – всполошилось это милое, пушистое существо. – Вы просите о постое для самого Винни-Пуха? Это сильно меняет дело! Я думаю, что мой муж в этом случае не будет возражать.
– ВАШ МУЖ? – неимоверно удивился я. – А мне доложили, что Вы, пардон, вдова!
– А я и есть вдова, – кокетливо сказала Сова. – Мужа еще в прошлом году подстрелили пионеры и сделали из него чучело для кружка юннатов.
– Позвольте! – почти заорал я. – Как он может прилететь, если он – чучело?
– Сами Вы – чучело! – возмутилась Сова. – Мой Орел – экспонат живой природы. А сюда он прилетает за нафталином. Попробуйте простоять на шкафу всю зиму и не быть сожранным молью. Вот я его и снабжаю ценным продуктом. Кто еще этим займется? Не пионеры же! Короче, Пятак, хватит щелкать клювом, идите за Пухом, а я пока что-нибудь на стол соберу.
У меня все эти события уже колоколом сбрендивали в голове, поэтому я не стал спорить, отправился к дубу и сказал Пуху, что он может отправляться в штаб-квартиру. Сам же пошел обходить посты, но это заняло довольно много времени, потому что зверье никак не могло понять поставленной перед ним задачи, а я был уже не в состоянии чего-либо объяснять.
***
Рабинович легко шел по осенней Москве, осторожно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Хотя ощущать, собственно, было нечего. В желудке у бывшего физика-ядерщика уже почти неделю проживали только одни пищевые бактерии, которые дохли целыми полками и батальонами из-за невозможности исполнять свои прямые, профессиональные обязанности. Он уже давно ни на что не надеялся, потому что, почитай, целый год нигде не работал, перебиваясь случайными заработками. Собственно, делать он ничего не умел, кроме проектирования чернобыльских АЭС различного типа и разработки новых способов подсчета элементарных, и не очень, частиц. Но кому сейчас были нужны эти его умения? К тому же, Рабинович даже в это деловое время ухитрился сохранить в себе отношение к жизни восторженного мальчика из благополучной еврейской семьи, что весьма негативным образом сказывалось на продолжительности его трудового стажа в одном месте. Он уже почти отчаялся найти приличную работу, поэтому без особых надежд шел сейчас устраиваться в фирму «Парасько и сыновья», о которой прочитал в рекламном объявлении.
Фирма располагалась в невысоком особнячке, построенном в центре Москвы. Снаружи дом выглядел несколько странновато, потому что был покрашен в ослепительно белый цвет, покрыт черепичной крышей, а на окнах висели разноцветные наличники. У резной дубовой двери звонка не было, но висел небольшой колокол, к язычку которого была подвешена веревка серого цвета с кисточкой на конце.
Рабинович осторожно брякнул в колокол раз, другой, но никто не открывал. Он уже собрался уходить, как вдруг дверь приоткрылась и оттуда высунулась заспанная будка неимоверных размеров.
– Че так тихо брякаешь, солдатик? – спросила будка. – Надо изо всей дури колотить! Здесь хрен кто услышит твои интеллигентские позвякивания. Давай, заходи в горницу, не стой тут дуб-дубом.
Рабинович осторожно вошел внутрь помещения и забормотал:
– Мне, видите ли, Мусий Опанасович Парасько на сегодня назначил, и я, понимаете ли…
– Да брось ты тушеваться, паря! Назначил, значит примет. Мусий Опанасович всех принимает, кому назначил. Скушно ему здесь. Будем знакомы: Григорий я. Охранник местный, – и парень сунул Рабиновичу ладонь размером с лопату.
Рабинович осторожно пожал ее и сказал:
– Очень приятно. Моисей Израилевич.
– А! – коротко сказал охранник. – Ну, ничего, ничего. Ты давай, посиди здесь чуток, а я доложу Мусию Опанасовичу.
Охранник ушел, а Рабинович стал с интересом рассматривать помещение. Прежде всего его поразил пол. Он был дощатый. Именно дощатый, а не паркетный. Но доски были чисто выскоблены и покрыты светлыми холщовыми дорожками. Стены тоже были обшиты деревом, а на них висели белые рушники с вышитыми красными петухами.
Григорий вернулся и сказал:
– Давай, паря, шуруй к Мусию. Он тебя ждет. Только вон эти натяни, – он кивнул в угол, где лежала груда сапог. – Они без сапог не любят. Желаю, говорят, думать, что я дома. И еще возьми вот это, – Григорий сунул в руки Рабиновичу здоровенную бутыль с каким-то мутным напитком.
Рабинович растерянно взял бутыль и подумал, что у него уже начались голодные галлюцинации.
– Короче, делаешь так, – инструктировал Григорий Рабиновича. – Идешь в тот коридор, подходишь к двустворчатой двери. Только не вздумай свои интеллигентские штучки выделывать – типа там скрестись, покашливать и все такое прочее. Подходишь, ногой изо всей дури вдаряешь по створке, дверь распахивается, после чего влетаешь в комнату и орешь изо всей силы: «Мусий! Здорово, кум! А я тебе горилки принес!». Понял, дитя природы?
– Понял, – неуверенно сказал Рабинович. – Иду в коридор, вдаряю, влетаю и ору.
– Молодец, – сказал охранник. – Шуруй. С Богом.
Рабинович растерянно брел по коридору, пока не увидел ту самую дверь, о которой говорил охранник. Он неуверенно отвел назад ногу и попытался вдарить по створке. Но подвели две вещи: голодное существование и один из законов Ньютона, который гласит, что действие равно противодействию. Так что крепкая створка двери устояла, а Рабинович был подло отброшен назад и грохнулся спиной на доски. Хорошо еще, что не разбил драгоценную бутыль. Вторая попытка прошла с аналогичным успехом, как вдруг створка неожиданно отворилась и на пороге возник человек удивительного облика: высокий, очень плотный, с оселедцем на голове и длинными усами, одетый в просторную белую косоворотку и огромные малиновые шаровары, заправленные в мягкие сапоги.
– Кум! – закричал этот странный человек. – Где тебя черти носят? Два часа тебя жду!
– Здравствуйте, Мусий Опанасович, кум!– сказал Рабинович, поднимаясь с пола. – А я вот тут Вам принес немного мутной жидкости.
Выражение лица странного человека внезапно изменилось, он сухо посмотрел на Рабиновича и сказал:
– Добрый день. Проходите, пожалуйста, в комнату. Я Вас давно жду, – и с этими словами скрылся за дверью.
Рабинович пошел за ним, смутно чувствуя, что неточно выполнил наставления охранника и уже совсем не надеясь на что-то хорошее в этой жизни.
Комната внутри оказалась просторной, светлой и была похожа на вход: те же выскобленные доски, покрытые дорожками, рушники с петухами на стенах. Посреди комнаты стоял огромный стол, уставленный мисками, тарелками, склянками, крынками и другими странными предметами, большинство из которых Рабинович видел первый раз в жизни.
– Прошу меня простить, – с достоинством сказал Мусий Опанасович, усаживаясь на скамейку, – за небольшой спектакль, который мы вместе разыграли при встрече. Дело в том, что я очень давно не был на родине, а мне очень важны атрибуты первой встречи, которые приняты в наших краях. Видите ли, у нас считается, что если человек громко говорит, дружелюбно открывает дверь ногой и приносит с собой бутыль с веселящим напитком, это способствует установлению наиболее приятной атмосферы. Надеюсь, такой вариант встречи не причинил Вам никаких неудобств?
– Что Вы, Мусий Опанасович! – ответил Рабинович. – Я тоже всегда тосковал именно по такой форме общения. Конечно, окружающий мир сильно закрепостил мои чувства, и я не смог в должной мере выполнить все атрибуты приветствия, но надеюсь, что Вы простите мне этот промах.
– Разумеется, – сказал Мусий. – Что можно требовать от человека, выросшего в условиях губительного мегаполиса? Честно говоря, Вы вели себя даже намного лучше, чем я ожидал. Как Вас зовут?
– Моисей Израилевич, – привычно сжавшись внутри, ответил Рабинович.
– О! – приятно удивился Мусий. – Вы – Моисей! Я – Мусий! Вы не находите, что наши имена чем-то похожи?
– Вполне может быть, – легко согласился Рабинович. – Хотя, если честно, я ни разу не был на Вашей родине.
– Родина – внутри нас! – строго заявил Мусий. – И вокруг нас, где бы мы ни находились. Именно поэтому я в своем офисе стараюсь максимально окружить себя тем антуражем, к которому привык с детства. Ибо считаю, что только это позволяет ощущать связь с моими корнями и впитывать их живительную силу. Вся эта атрибутика – не случайна. Вот, например, дорогой Моисей Израилевич, что Вы скажете по поводу вон того рушника?
Рабинович склонил голову:
– Червоный петух – символ тепла и уюта домашнего очага. Вышитая красная дорожка по краям показывает надежную защиту дома от врагов, намекая, что при случае им можно подпустить «красного петуха». Синий петух в центре рушника – симол Познания, Веры и самоотречения во имя Родины.
– Я в Вас не ошибся, – одобрительно крякнул Мусий Опанасович. – Вы всего пару часов здесь, а уже улавливаете настолько тонкие моменты, которые и у нас-то на родине понимают далеко не все. Вы мне нравитесь, Рабинович. Я беру Вас в свою фирму.
– Спасибо большое за доверие, Мусий Опанасович! – сказал Рабинович. – Надеюсь, не будет нескромностью с моей стороны поинтересоваться – в чем должны состоять мои должностные обязанности?
Мусий Опанасович нахмурился, и Рабинович с тоской подумал, что опять ляпнул что-то не то.
– Видите ли, Рабинович, – задумчиво начал Мусий. – Лично мне вообще не важно – что Вы будете делать в моей фирме. Прежде всего нужны люди, которым я мог бы доверять. Которые бы чувствовали меня, мое настроение и умели вовремя дать хороший совет. Вы, как я вижу, человек умный и тонко чувствующий. Занятие Вам всегда найдется, а сейчас я бы предпочел хотя бы ненадолго перестать говорить о делах и вкусить пищи не духовной, а вполне материальной, – с этими словами Мусий усадил Рабиновича за стол и предложил угощаться любыми блюдами из тех, что на нем стояли.
Рабинович растерянно смотрел на все это великолепие, будучи не в силах выбрать – в какую миску запустить руку, а то и всю голову.
Мусий, между тем, взял два огромных граненых стакана, набулькал в них до краев мутной жидкости, дал стакан Рабиновичу, поднял свой, провозгласил: «Шоб було!» и с этими словами опрокинул весь стакан в свой огромный рот. Рабинович прекрасно понимал, что в этом странном помещении каждый его шаг, каждое действие несет в себе какие-то символы, за которыми внимательно наблюдает этот странный человек. Поэтому он смекнул, что необходимо повторять за Мусием все его шаги, взял стакан и тоже опрокинул его. Жидкость легко провалилась вниз и вольготно развалилась в пустом желудке Рабиновича.
– Ты вареники попробуй, вареники! – сказал Мусий, подвинув Рабиновичу огромную миску с восхитительного вида белыми плодами.
Рабинович почувствовал себя совсем легко, поэтому небрежным жестом взял вареник и… уронил его себе на штаны. У Мусия Опанасовича окаменело лицо.