Звонок в дверь ни на кого не смотрел, он опять противно пропищал, не предвещая ничего хорошего.
Буркнув что-то вроде «ну кого ещё там ветер принёс?..», Кирилл поплёлся открывать, старательно обходя злополучный стол и стараясь не спотыкаться об обломки полок, на которых раньше стояла его детская коллекция моделей автомобилей. Теперь от неё остались разве что осколки да воспоминания… Привычно лязгнула цепочка на двери; эта самая дверь, как ни странно без скрипа открылась… В сотый раз парень проклял свою дурную привычку не спрашивать, кто у нему пришёл… – Тишников! Ну сколько можно?! – О… – Я уже час под дверьми стою! – Оля… – Оооо… А ты что, слона домой притащил, или вы опять с Виталиком напились и начали играть в жмурки? Я тебе сколько раз говорила: бросай ты это гиблое дело! Давай я тебе помогу… – Оля!!! Прости, но ты не вовремя сейчас… – Стройная, но очень болтливая девушка нахмурила тонкие брови, подведённые коричневым карандашом, и тряхнула распущенными тёмно-каштановыми волосами, доходившими ей до талии. – У тебя нет времени на собственную девушку?! Даже так? Тебя не было сегодня в институте! Ты мне не звонил ни вчера, ни сегодня. Ты мне вообще не пишешь! Ты... Ой... А кто это?.. – Дорогая, давай я тебе потом всё объясню?.. – юноше совсем не хотелось выслушивать в довершение ко всему ещё и щебет своей девушки. Нет, она была очень чуткой, нежной, ласковой и прочее, прочее, прочее, но после всего произошедшего за день это было уж совсем лишним… – Нет, Киря! Ты мне всё объяснишь прямо здесь и сейчас! И почему у этого типа в руках нож?.. – Сударыня, либо вы сейчас отсюда уходите, либо этот самый… кхем… нож пойдёт в ход, – Гвеош чуть ухмыльнулся и ловко взмахнул стилетом, со свистом рассекая им воздух. Оля чуть попятилась, испуганно приоткрыв накрашенный розовым блеском рот. – Киря… Он мне угрожает!!! «Киря» только устало вздохнул и чуть сильнее, чем следовало бы, взял свою девушку за руку, выпроваживая её за порог квартиры. – Оль, понимаешь… Ты действительно не вовремя… Я сейчас очень-очень занят, дорогая… – Да, я вижу как ты занят! Он что, наёмный убийца?!! – Оля… – Да что «Оля, Оля»?! Заладил одно и то же!!! – Маша!!! – Ты придурок, Тишников! Я тебе сама позвоню! – девушка замахнулась для пощёчины, но в последний момент только рыкнула и развернувшись, от чего брелочки на её сумке звякнули пару раз, ударяясь друг о друга, буквально побежала к лифту. – Ну вот… Теперь я ещё и придурок, – Кирилл только вздохнул, смотря как в сетчатой шахте лифта поднимаются грузы, спуская кабину вниз. Скоро послышался быстрый перестук каблучков, заглушённый восемью лестничными пролетами, и такой же приглушённый хлопок входной двери. А в разгромленной квартире его ждал не слишком вменяемый оживший рисунок, из-за которого он только что обидел свою девушку, с которой встречался уже почти два года… Отсюда вывод только один: надо постараться избавиться от этого «гостя» из другого мира как можно скорее… Шаг. Ещё шаг по холодному и чем-то заляпанному полу, выложенному голубоватой плиткой. Ручка двери – медная “шишка”, уже затёртая до блеска частыми к ней прикосновениями. Некогда обитая каким-то плотным чёрным материалом дверь, теперь “седая” после соседского ремонта.. Гвеош так и стоял на пороге, поигрывая стилетом и явно любуясь тем, как свет от яркой лампы в прихожей играл на обоюдоостром лезвии… Чёрные прямые волосы были перекинуты на одно плечо… Синие глаза тотчас сверкнули каким-то уж совсем потусторонним огнём, как только студент зашёл обратно в квартиру, заставив того в который раз за это время вздохнуть. Ну, или не так уж скоро…
Комментарий к 3. “Придурок”
====== 4. “Муз. Добровольно-принудительный” ======
Спасибо моей дорогой сестрёнке Шайни за советы ) Нарисовать портрет человека – что может быть проще? Ну, наверное, для уличных художников, которые этим занимаются постоянно, это покажется проще простого. Рука намётана, и всё такое…
Только вот Кирилл уже третий час пытался нарисовать Гвеоша. Но «портрет» смахивал на работу изрядно подвыпившего Гогена или, что еще того хлеще, на Пикассо. Гора смятых, а то и просто изорванных в клочки, листов печатной бумаги. Воин терпеливо сидел, оперевшись руками на кухонный стол и ждал.
– Нет, я так не могу! – юноша со злости швырнул карандаш об пол и скомкал очередной лист бумаги. – У меня ничего не выходит! Ну, разучился я!!! Мужчина утомлённо закатил глаза и вздохнул. В последнее время он только и делал, что вздыхал да закатывал глаза. А что ему ещё оставалось делать? Не калечить же мальчишку? А глубокий вдох вполне способствует успокоению. Главное ещё при этом представить, как отчётливо хрустят позвонки на этой длинной белой шее и из уголка губ начинает стекать струйка крови, как серые глаза покрываются белёсой поволокой, какая бывает только у тех, кто перешагнул грань межу жизнью и вечностью... Главное всё это не осуществлять, а только представлять. – У тебя неделя. Мне всё равно: разучился ты – не разучился… Если не справишься за неделю, я отрублю тебе руки. Всё понятно? – Он потянулся, разминая затёкшие мышцы и, хрустнув суставами, поднялся из-за стола. – Ты сумасшедший. Я не смогу тебя нарисовать. И потом, даже если нарисую, то не факт, что всё получится… Да я больше чем уверен, что не получится! – Это твои проблемы. А ещё я хочу есть – это тоже твои проблемы, – Гвеош подошёл к старенькому холодильнику и открыл дверцу, на которой местами облезла краска. – Эээм… В твоём мире тоже есть холодильники? – Такой осведомленности в сфере земной техники юноша не ожидал. – Нет… Но зато они есть в твоём мире. – На многострадальный кухонный столик была выставлена банка тушёнки и полбатона белого хлеба, купленного ещё позавчера, потеснивший бумажный клочок и пару грязных толстостенных кружек. – И что? – Ну ты же меня призвал… Ах да, прости, ты же не знал… – в голосе воина послышалась издёвка, впрочем не такая уж и сильная. Положив руку на сердце, можно было бы сказать, что его даже несколько забавляет эта ситуация. А ещё больше забавляет этот светловолосый парнишка, который за всю свою жизнь не то что оружия в руках не держал – он даже не знает о простейших вещах… – Я помню всё, что помнишь ты. – Ч..что? – Кирилл оторвался от разглядывания бумажной этикетки на банке тушёнки и посмотрел в спину так и не вылезшему из недр холодильника мужчине. – Тебе перечислить все факты твоей биографии? Прости, но мне лень. – Наконец, вытащив заветренный с одного края кусок сыра, Гвеош достал из навесного шкафа тарелку и сел обратно за стол. Сняв перчатки и покопавшись немного в левом рукаве, он извлёк на свет божий средней длины ножик и, по-хозяйски отрезав себе кусок хлеба, надкусил сыр. – Эй!!! Это вообще-то мои продукты! – Не то чтобы студенту было жалко еды, но сама беспринципность, с которой она пожиралась… – Ага.. Спасибо, – он невозмутимо надкусил ломоть хлеба, положив нож на стол. В отличие от стилетов, рукоять его не была ничем украшена, а лишь обмотана кожаным ремешком; ну и гарда была несколько изогнутой, а не прямой. – Так что ты имел в виду, когда говорил что… помнишь всё, что помню я? – Этот вопрос довольно сильно волновал юношу. Очень сильно, если быть точно. Вот вы бы как отреагировали, если бы знали, что кто-то ещё кроме вас знает… всё о вашей жизни? Видел каждый её момент: будь то выигрыш в каком-то состязании или первый поцелуй, или ну совершенно неловкая ситуация? Вот-вот… – У нас, скажем так, общая память. Кстати, странно, что ты не помнишь моего прошлого. Хотя... Наверное, могут быть и такие случаи, когда подобная связь односторонняя. Кирилл только закрыл вмиг покрасневшее лицо руками и ничего не ответил, мотая головой. Выходило, что о нём знали абсолютно всё, а он… – Ты чего? – Гвеош даже перестал жевать и чуть наклонился к парню, только сейчас заметив не прикрытые белыми волосами, собранными в хвостик, его покрасневшие уши, и улыбнулся… Чуть мечтательно даже. – Ни..ничего… прости, – студент всё же отнял руки от ещё красного лица, но не смотрел на воина. – Давай ты поешь, а потом я попытаюсь тебя ещё раз нарисовать?.. Тот только пожал плечами, даже не заботясь о том, что мальчишка этого не увидит.
Прошло уже почти три дня. Кирилл уже начал вполне сносно рисовать портреты и ни разу за всё это время не появился в институте. Ещё больше разгромил квартиру и почти полностью извёл пачку бумаги в пятьсот листов. Так много Кирилл не рисовал за всю свою жизнь... Воин уже не злился, он был в тихом бешенстве. Особенно после того, как к Кириллу опять пришла его девушка: трубку он не брал. Потому что чисто физически не мог: в одной из «гонок» пострадал домашний телефон, а разряженный вдрызг мобильный уже четвертый день сиротливо лежал на заваленном рабочем столе. Оля грозилась даже полицию вызвать, если «этот сумасшедший» не прекратит ей угрожать «своими ножиками». Кирилл только стоял и молча и наблюдал за этими двумя. Как ни странно, но оба ему надоели хуже горькой редьки. С той лишь разницей, что воин умудрился его до печёнок достать своим хамством и цинизмом за какую-то пару дней, а Оля почти за два года своей не умолкающей болтовней и сюсюканьем. А потом, едва дверь за его девушкой захлопнулась, Гвеош начал очередную свою песню, что «у тебя осталось всего четыре дня», «ты ничего не можешь сделать» и что он отрубит ему руки, если его не вернут обратно. Только вот юноша уже стал сомневаться, что эти угрозы притворятся в жизнь. Глупо было бы калечить художника, от которого так много зависит. Да и не исходило от воина никакой угрозы – так, сказочки, которыми пугают детей. Третий день проходил на удивление мирно. Никто ни на кого не орал, даже больше: он со своим вынужденным соседом перекинулся всего-то парой слов. Рисовать у Кирилла выходило уже почти так же, как и в школьные времена. Только создать такой же рисунок, как тогда не получалось. Гвеош покорно сидел, позируя. Даже волосы на затылке собрал, перевязав их хозяйской резинкой. Всё вроде было как обычно, хотя обычным вряд ли могло что-то стать за столь ничтожный промежуток времени. Или могло? К примеру, их ежевечерняя борьба за единственное более-менее удобное спальное место – хозяйскую кровать с проткнутым матрасом. Естественно, Кириллу пришлось спать на раскладушке в кухне. Зато холодильник рядом, как он потом рассуждал, пытаясь по старой привычке найти хоть какие-то плюсы в сложившейся ситуации. На этот раз рисунок… получался. Одно дело рисовать то, что ты себе представляешь, а другое – рисовать реального человека, который сидит перед тобой и пристально наблюдает за каждым твоим движением, прислушивается к шуршанию карандаша о бумагу. Но юноша увлёкся настолько, что этого уже не замечал. Вот-вот он закончит, оставалось заштриховать и наложить тени! На минуту он зажмурил уставшие глаза, а потом отбросил почти готовую работу вместе с папкой, на которой рисовал. – Нет. Я всё равно не могу… Это получается ужасно, – оставалось только обречённо застонать в довершение картины. – Ладно… Подойди ко мне, – воин как обычно потянулся, расправляя затёкшие мышцы, а потом откинулся на спинку стула, заставив порядком расшатанную мебель тоненько скрипнуть. – Зачем? Руки мне отрывать будешь? – Кирилл всё же встал и подошёл. Нельзя было, глядя в синие глаза, не выполнить того, о чём просит этот... человек. – Что-то в этом духе, – Гвеош действительно взял правую руку юноши и поднёс её к своему лицу. – Может быть, так ты лучше запомнишь и сможешь нарисовать… Кирилл вздрогнул, когда прикоснулся к лицу воина. Последняя неосязаемая грань, которая не давала до конца поверить в происходящее, разбита. До этого всё было словно во сне, в кошмаре. Сейчас… Сейчас тоже сон. И ему снится, как он, глядя в пронзительные синие глаза и будто ослепнув от для остального мира, обводит контур чуть изогнутых бровей... прямого носа... складочки у рта… У слегка улыбающихся тонких губ… И ему почему-то кажется, что он чувствует даже то, как бьётся сердце мужчины. Спокойно. Размеренно… Парень сам не заметил, как нагнулся, стремясь… Стремясь сделать что? Попробовать эти губы на вкус? Или отпрянуть, борясь с бешеным сердцебиением и румянцем на щеках?.. Гвеош сидел не шевелясь, так же спокойно глядя на его метания. Ни капли холодности или насмешки в синих глазах. Ещё немного – и в них юноша увидел бы своё собственное отражение, как в заколдованном зеркале. Зеркале, посмотревшись в которое однажды, уже нельзя больше отвести взгляд. Один поцелуй. Даже не по-настоящему – так, просто соприкосновение отчего-то горячих и подрагивающих с жёсткими и обветренными… Нет, ну а что? Каждому художнику нужна муза! И пусть даже принудительно-добровольная! И пусть не муза, а муз. Главное, чтобы был!
Комментарий к 4. “Муз. Добровольно-принудительный”
====== 5. “Что ты наделал?..” ======
Юноша шёл по освещённой жёлтым фонарями улице, то и дело поправляя съезжавшую с плеча лямку рюкзака. Идея прогуляться до круглосуточного магазина, который располагался в двух кварталах от дома, пришла ему почти сразу после того поцелуя. И дело не в том, что Кирилл хотел «разложить по полочкам» собственные мысли и домыслы. Всё гораздо проще: он просто боялся реакции воина, который, казалось, впал в полнейший ступор после того, как их губы соприкоснулись. Студент попросту дал ему время «остыть»… Сам по этому поводу он загоняться не собирался: ничего фатального же не произошло? Конец света не наступил, не прилетели марсиане, даже не умер никто. Хотя последнее было бы весьма спорным утверждением – задержись Кирилл хоть чуточку больше на кухне… Так что бегство было оправдано, и бегством, в общем-то, являлось только формально. Поход в магазин был весьма обоснован: старенький холодильник был пуст подчистую. Съели даже заветренные сосиски и сомнительного вида развесные пельмени, провалявшиеся в морозилке незнамо сколько времени и гордо называвшиеся «Н.З.». Можно было ещё сгрызть лед из камеры, что Гвеош таки порывался сделать, в порыве любознательности, но Кирилл вовремя вмешался и, пригрозив пририсовать войну что-нибудь лишнее, отогнал того от многострадального холодильника. Юноша снова поправил лямку тяжёлого рюкзака, опять так некстати сползшую и оттянувшую ворот его толстовки настолько, что он чуть не начал задыхаться, вовремя этого не заметив. По дороге проехала пара машин, едва не окатив его грязью из лужи, ещё не высохшей после недавнего дождя. Всё как обычно: редкие прохожие безразлично проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. И вправду, после того поцелуя ничего не изменилось. Даже обидно как-то. Он-то ожидал как минимум толпу футбольных фанатов, вооруженных битами и кусками арматуры, которые набросятся на него «вот прям ща», выйдя из-за угла и скандируя что-то вроде: «Смерть гомикам!» – или подобное. Но нет, ничего. Абсолютно. Даже стыда перед девушкой своей Кирилл не испытывал. То ли потому что перестал её таковой считать в свете недавних событий, то ли ещё почему...
Гвеош не стал набрасываться на него с дикими воплями и своими излюбленными стилетами, квартирка вообще казалась пустой. Нет, дверь Кирилл закрывал снаружи, замок был в порядке, значит, воин дверь не открывал. Да и не было у него второго ключа. Но можно же было вылезти в окно или по вентиляционной трубе как в американских боевиках проползти. Хотя это бред. Мужчина просто спал. На раскладушке в кухне – даже не на хозяйской кровати. С чего бы это он решил проявить такую заботу? Или это и не забота вовсе? Как бы там ни было, юноша его будить не хотел, только тихонько поставил рюкзак у двери и ушёл к себе в комнату. Гвеош не проснулся – только чуть нахмурился во сне, когда под ногой юноши противно скрипнул рассохшийся паркет. А может быть он и не спал вовсе. Да ну, бред. Во всяком случае, Кириллу стало грустно. И опять его ожидания не оправдывались. А чего он хотел? Гневного разбора полётов, обвинений в голубизне и мордобоя? Ан нет: его просто игнорируют. Таки дела...
Ночь была лунной – Кирилл не любил зашторивать окна, да и зачем? Четвёртый этаж как никак; для того чтобы увидеть, что твориться в комнате, надо хорошенько постараться. Только на этот раз юноша всё же поднялся и задёрнул плотные занавеси. Заснуть не получалось. Раньше лунный свет его успокаивал, а комната словно преображалась, а теперь… Теперь это воздушное серебро не раздражало, нет, оно его бесило. Заснуть не удавалось: едва глаза закрывались – как парень видел лицо воина. Даже чуть наметившуюся сеточку морщин у глаз, брови, нос, скулы, губы, подбородок… О да, в особенности губы. Шершавые слегка, обветренные и непременно сухие и твёрдые. Совсем не как у девушки. Да и не пришло бы ему в голову сравнивать этого мужчину, к примеру, с Ольгой. Это даже не смешно. Решение пришло само собой. На столе в широком керамическом горшке из-под засохшего когда-то кактуса стояли ручки и карандаши, коих в его доме никогда не переводилось. А бумага... Да ну её к чёрту эту бумагу. Кирилл на ощупь нашёл стык обоев и подковырнул ногтем край… Как и ожидалось, звук получился что надо. Только юного «маньяка» это не остановило – напротив, только придало уверенности в том, что он делает. Хорошо, что обои переклеивались не так уж давно и вместо газет под ними обнаружилась не слишком ровно положенная штукатурка, ослепительно белая в свете луны. Солидный лоскут обоев, тут же загнувшийся в трубочку, отброшен на середину комнаты, в руке зажат карандаш... Сейчас будет совершено таинство. Не колдовство даже, не ворожба. Самое настоящее таинство, трепетное, имеющее божественную суть: когда художник начинает творить, когда он словно в горячке, не замечая ничего и никого вокруг начинает рисовать… Сначала просто набросок: пустой овал вместо лица, каркасное туловище и руки с ногами. А затем пара штрихов – и вот уже намечены глаза, брови и рот, резкая линия сверху вниз – будущий нос… Палки разметки начинают обрастать «мясом» и прямо на глазах превращаются в человеческое тело.