========== Глава 1. Да пристанет моя душа. ==========
Шарджа готовился ко сну. Уже отзвучала вечерняя молитва в многочисленных мечетях, окна домов одевали парчовые одежды, чтобы скрыть происходящее в них до утра, вечернее море ласкало ноги немногочисленных туристов. Шарджа не была в отличие от Абу-Даби или Дубаи местом паломничества заокеанских гостей. Да и вообще человек европейский был относительной редкостью в этих местах. А уж обосноваться здесь для европейца было крайне непросто, не говоря уже о том, чтобы быть приближенным к эмиру. И лишь принятие этой земли, как второй родины, уважение и почитание ее и ее правителей дарило нашедшим здесь пристанище новую жизнь.
Белоснежные стены виллы «Амадисс» на самом берегу океана озарились бордовыми всполохами заходящего солнца. Двое мужчин замерли у парапета, смотря на скрывающееся за линией горизонта светило.
— Да благословит Аллах ночь и день, что дарят этой земле красоту и гармонию.
Высокий пожилой мужчина с улыбкой на губах наблюдал за заходящим солнцем.
— Да благословит Аллах эту землю, уважаемый шейх Султан.
Стоящий за его спиной мужчина уважительно склонил голову. Белоснежная свободная кандура не могла скрыть его стройной фигуры, струящаяся от легкого вечернего ветерка ткань, казалось, только подчеркивает стать и, как это часто говорят, породу. Молочного цвета гутра поверх кружевной гафии определяла его более низшее, чем у собеседника, положение. Впрочем, шейх Султан, несмотря на свой солидный возраст, был человеком современным и к окружавшим его людям обращался как к равным.
— Воистину так, саид Камал, воистину так, мой друг. — Шейх обернулся, еле заметным жестом приглашая собеседника подойти ближе. — Эта земля благословенна. Истинный рай.
— Дарящий покой и гармонию, — останавливаясь рядом с шейхом, произнес гость, промелькнувшая в его голосе едва заметная грусть не осталась незамеченной шейхом.
— Однако ваше возвращение на эту землю после стольких лет в Европе все же иногда омрачается воспоминаниями, не так ли? — повернув голову, шейх посмотрел на замершего возле него мужчину.
— Воспоминания, мой господин, как ветер, — облокотившись руками о белоснежные перила, тот смотрел вперед, где за тысячами километров был другой берег, одни только мысли о котором вот уже год заставляли его глаза каждый вечер смотреть туда, на запад, а сердце сжиматься и кровоточить, — залетят, разбередят и… — его вздох слился с налетевшим дуновением ветра.
— Однако, несмотря на радушие чужой земли, вы все же вернулись, — кивая головой, снова повернулся к уже почти скрывшемуся за линией океана солнцу шейх. — И проведенные на чужбине года, обретенные там привязанности не остановили ваше верное Аллаху сердце на пути домой. Сколько лет вы прожили в Европе? — снова посмотрел он на собеседника.
— Родители увезли меня туда еще в младенчестве. Мне было чуть более четырех лет. Дипломатические обязанности вынудили их покинуть эту благословенную землю и взять меня с собой.
— Земля не в обиде, — улыбнулся шейх. — Умные, образованные сыны всегда были отрадой для нее. Мы гордимся нашими детьми, что славят эту землю за ее пределами, и радуемся, когда они возвращаются домой.
Мягкий свет загоревшихся фонарей осветил террасу, в их свете белоснежные стены виллы заиграли по-новому. Проводив взглядом последний всполох солнца, шейх склонил голову и, обернувшись, медленно пошел к дому. Его собеседник почтительно шел на небольшом отдалении.
— Однако, еще один благословенный день подошел к концу. Я благодарю вас, что приехали. Я искренне надеюсь на вашу помощь в намечающихся переговорах. Знающий европейские особенности человек не будет лишним в нашем деле. И я, и шейх Ахмад Хассан надеемся на вас. Торги предстоят серьезные. Со времен «Звезды сезона» наш эмир не видел такой красоты. Она должна украсить эту землю, и я надеюсь на вашу помощь.
— Всегда ваш, мой господин, — склонив голову, произнес собеседник шейха.
На первый взгляд скучающий шофёр тут же встал в почтительную стойку, едва шейх и его гость появились на верхней ступеньке лестницы.
— Мои искренние пожелания здоровья Джамиля-ханум. Надеюсь, увидеть этот великолепный во всех смыслах цветок на грядущем вступлении на престол Его Величества, принявшего сею ответственную миссию от покинувшего нас короля Абдаллы. — Шейх остановился, подняв руки к небу, губами прошептал выдержку из молитвы.
— Я обещаю доставить этот цветок, чтобы мы вместе могли выразить Его Величеству наше почтение. — Его гость остановился рядом, склонив голову.
— Ловлю вас на слове, мой друг, — улыбнувшись, посмотрел на него шейх. — Легкой дороги вам и мягкого сна.
Еще раз на прощание чуть склонив голову, гость шейха Султана сел в машину. Сияющие двери виллы отворились перед правителем одновременно с искрящимися драгоценными камнями воротами «Амадисс».
Машина еле слышно шуршала шинами по дороге, сидящий в ней мужчина не сводил глаз с ровной линии океана, воспоминания мягкими волнами накатывали на него, заставляя снова и снова сглатывать этот предательский комок в горле. И лишь показавшаяся на вершине серпантина вилла вырвала его из этого плена. День выдался непростым, просьба шейха обещала сложные переговоры. Торги, на которые через две недели будет выставлен, пожалуй, самый дорогой за последние десять лет алмаз, пройдут в Дубаи во дворце эмира и обещают потрясти мир очередной рекордной ценой, что будет объявлена за умело обработанный кусок камня.
— Да благословит Вас Аллах, мой господин, — управляющий открыл перед ним дверь, склонившись в поклоне, дождался, пока он войдет. — С возвращением, саид Камал.
— Добрый вечер, Мусаид. Все в порядке? Как Джамиля-ханум?
— Госпожа днем принимала супругу главного визиря, обсуждали организацию грядущего празднования.
Мужчина кивнул, вступление нового короля на престол обещало грандиозные мероприятия во всех эмиратах.
— Хорошо, — тронул стоящую на придверном зеркале фигурку раскачивающейся обезьянки хозяин этой небольшой по меркам эмирата виллы, — день был тяжелый. Я пойду отдыхать. Ты свободен.
— Прошу простить, мой господин…
Уже вставший на нижнюю ступеньку лестницы хозяин обернулся.
— Вас ожидают.
— Ожидают?
Сдвинувшиеся брови могли показаться управляющему проявлением негодования, что он допустил в дом постороннего в отсутствие хозяина. Но тот не обратил внимания на вздрогнувшего Мусаида. Его реакция была вызвана даже не удивлением, а, скорее, тревогой. Только один человек мог позволить себе такую по местным меркам дерзость, как прийти в дом, когда там нет хозяина и оставаться в нем вместе с госпожой.
— Да будет справедлив ваш гнев… — покорно сглотнул управляющий, готовый к любому наказанию.
— Где он? — сойдя со ступеньки, подошел к нему хозяин дома.
— В большой кальянной…
Даже зная мягкий характер хозяина, Мусаид не надеялся избежать кары за ненадлежащее выполнение своих обязанностей. Ну не выволакивать же было этого настойчивого гостя. Да и его ранг не позволял Мусаиду применять не то, что силу, а даже повышать на него голос. Поэтому его шея чуяла знатный нагоняй, и вполне миролюбивая реакция хозяина стала полной неожиданностью.
— Хорошо. Передай Джамиля-ханум, что я вернулся. Я переговорю с гостем и приду к ней.
— Да, мой господин, — с трудом сдержав шумный вздох облегчения, управляющий склонился в поклоне и выпрямился, лишь когда хозяин скрылся за дверью кальянной. Обернувшись на небольшой шум, увидел показавшуюся в двери кухни горничную. — Ну, чего встала, как истукан! — шикнул на нее так, что девушка вздрогнула, — иди к госпоже, передай, что саид Камал вернулся. Закончит дела и придет к ней.
Девушка молча кивнула и словно взлетела по лестнице, едва касаясь ступенек. Управляющий прошептал губами благодарность Аллаху за миновавшее его наказание и скрылся в длинном коридоре. Надо на ночь проверить весь дом.
— Либо ты совершенно спятил от долгого пребывания здесь, либо… — войдя в кальянную, хозяин дома подошел к креслу, в котором сидел ожидавший его гость.
— Он здесь… — раздалось из кресла.
Два слова, заставившие оперевшегося о спинку кресла мужчину замереть. Сколько длилась эта тишина, нарушаемая лишь размеренным биением огромных напольных часов, никто из них двоих не знал.
— Ты… уверен…? — наклонившись к уху гостя, произнес хозяин дома.
— Так же, как и в том, что наше с тобой пребывание здесь вступает в совершенно новый этап.
Резко повернутое кресло, глаза в глаза, взгляды, говорящие сейчас громче любых слов. Гость медленно поднялся и подошел к столу.
— На вступлении на престол нового короля помощник иракского министра обороны будет представлен советнику эмира Шарджа Камилю аль-Ратини и его супруге.
Гость перевернул стоявшие на столе песочные часы и повернул голову к стоящему у кресла и тяжело дышащему хозяину дома. Казалось, замершее время пошло.
Стройная женщина стояла у окна. Мягкий свет фонаря проникал в полумрак комнаты. Ее темно-синяя кандура подчеркивала мягкую линию плеч, струясь по рукам. Несмотря на свободный крой, подчеркивала ее стать. Расшитая золотом абайя еле заметными бликами бриллиантов играла в свете отблесков камина.
В дверь постучали.
— Войдите… — она слегка повернулась к двери.
— Прошу прощения, моя госпожа, — вошедшая в комнату горничная склонила голову, — саид Камал вернулся. Его ожидал какой-то господин, он сказал, что придет к вам, как переговорит с ним.
— Хорошо, Азра, — отойдя от окна, женщина подошла к стоящему у камина диванчику, села на него, повернула голову к девушке, — ты свободна, — улыбнулась ей, опираясь локтем о спинку диванчика.
— Что-то еще, моя госпожа?
Хозяйку любили все. Сразу видно, сильный характер, но при все при этом мягкая, добрая, справедливая. И хозяин ее боготворит, это сразу было видно. За весь год, что Азра прослужила в этом доме, она ни разу не слышала, чтобы хозяйка повысила голос или наказала кого-то. Каким бы ни был с точки зрения Мусаида проступок, от хозяев прислуге не доставалось ни разу. Источником всех тумаков был исключительно управляющий.
— Нет, ничего. Иди…
Азра склонила голову, пятясь почти до самой двери, развернулась, лишь коснувшись спиной ручки.
Прикрыв глаза, она слушала трещание дров в камине и тишину. Откуда-то издалека доносился шум бьющих о скалы волн. В легкой полудреме она улыбнулась движению воздуха. Густой ворс ковра сгладил его шаги, но она всегда чувствовала его приближение. Его руки легли на плечи, горячее дыхание обожгло шею.
— Мое сердце не билось без вас, мой господин… — прошептала она, откидывая голову на подголовник и чувствуя, как его губы касаются ее губ сквозь вуаль абайи.
— Как и мое…
Мягкая ткань, выпущенная на свободу его руками, соскользнула с ее лица, и вот уже его теплые губы дарят ей свой сладкий вкус, заставляя сердце бешено стучать в груди. Первый пока еще приглушенный стон вырывается из нее, когда он, опускаясь все ниже и ниже, касается впадины на шее. Открыв глаза, она посмотрела на него. Обреченная, принявшая судьбу быть всегда рядом с ним, она жила светом этих глаз.
Пока он обходит диван, она поднимается навстречу ему. Его пальцы касаются ее лица. Запущенные в его волосы руки, нашедшие его губы ее губы лишь начало, прелюдия перед тем, как она всецело растворится в нем, каждой клеточкой своего тела будет принадлежать ему. Кандура падает к ногам, тепло камина касается ее обнажившихся плеч. Она обхватывает его за шею, когда он берет ее на руки и несет в спальню. Прохладный шелк простыней не в силах остудить охвативший их пыл.
— Кто приезжал? — обретя способность говорить после почти двухчасовой идиллии, она повернула к нему голову, положила руку на грудь.
— Совсем скоро, — не отвечая конкретно на ее вопрос, он откинулся на подушку и посмотрел вверх на замысловатую лепнину потолка, — мы встретимся с тем, из-за кого оказались здесь.
Он четко почувствовал, как дрогнула ее рука, повернув голову, посмотрел в глубину ее глаз. Знакомая поволока тревоги овладела ими, ресницы дрогнули. Но, как и прежде, он увидел в них верность ему, готовность быть рядом.
— Вместе и навсегда… — наклонившись, она прошептала в его губы, коснувшись их, легла ему на грудь, обняв. Как и год назад слушала биение его сердца, такое же громкое, такое же взволнованное, но вместе с тем уверенное в том, что так надо. Вместе и навсегда…
========== Глава 2. Свет памяти моей. ==========
Подняв голову вверх, он подставил лицо первым снежинкам этой зимы. Странная все-таки в этом году в Париже зима. Конец января, а только первый снег. Весь декабрь и половину января стояла такая теплынь, что было больше похоже на золотую осень, даже платаны снова зацвели. Не то что год назад…
Вздохнув, Леон опустил голову и открыл глаза. Саша все так же сидела возле двух гранитных плит, касаясь дрожащей рукой то одной, то второй. Он не торопил. Каждый месяц двадцать третьего числа она приходила сюда и сидела, до тех пор, пока он не поднимал ее и не уводил, продрогшую насквозь, прочь. Она так и не смогла примириться с тем, что видела собственными глазами. Как и он. И Макс. До сих пор ему часто снилось то утро, взлетающий в небо столб огня, крик Макса, его раздирающие лица спасателей руки, когда он пытался вырваться из их рук. И все кричал:
- Они же там! Там! Там!
Он помнил все, каждую секунду. Помнил нахлынувшее отрицание и пустоту, помнил замершую Сашу, качающую головой. Потом ее накрыл такой стресс, что она почти два месяца не разговаривала, всерьез задумывались о психиатрической клинике. Вытащила ее приехавшая на несколько месяцев Людмила Николаевна. Помнил подошедшего полицейского, после слов которого: «Обнаружены останки трех тел» Макс рыдал, уже не скрывая, стуча по пыльной мостовой кулаками, сбивая их в кровь.
Он помнил то утро, но почти не помнил весь следующий год. Жили, как в тумане, просто потому, что надо было поднимать детей. Вики ничего толком не понимала, Леа сказали, что папа и мама вместе уехали в длительную командировку. Боялись за Рона, но тот не плакал, как после первой «смерти» отца, просто переехал в спальню родителей. И часами мог сидеть, перебирая фотографии, разговаривая с ними. Волновались за него не меньше, чем за Сашу, но понаблюдавший за ним друг Жана – один из лучших психиатров Франции – сказал, что угрозы психике нет, сильный шок, но мальчик в полном адеквате. И тем более было жутко наблюдать, как он каждый вечер за ужином обязательно ставит две лишние тарелки, раскладывает комплекты приборов. Но никто и слова ему не говорил. Для него отец и мама были живы, и это было его право так думать, если это помогало ему принять и пережить боль.
Кристиана и Джоанну похоронили рядом, недалеко от его родителей. Этьена отвезли в Леон. Доверив Сашу Максу, Леон посчитал своим долгом съездить на его похороны, поддержать Кати и их с Этьеном годовалого сына.
И жизнь потекла. Ну, как жизнь… ежедневное существование, которое не приносило радости. Макс полностью ушел в работу, оставшись в ДГСЕ по просьбе президента, и стал первым в истории этой структуры иностранцем и даже больше, бывшим разведчиком, помощником Директора по оперативной работе. Брошан принял предложение вернуться на пост Директора, но занимать свой прежний кабинет не стал. Ему оборудовали новый. А в тот они иногда заходили, прячась друг от друга, как мальчишки, чтобы просто посидеть в темноте и поговорить с ним. С начальником, коллегой, другом… Леон не знал, как у остальных, но ему иногда казалось, что Кристиан отвечает ему. Впору уже было самому к психиатру обращаться.
Снег усиливался. Стряхнув его с головы, он подошел к Саше и, обняв ее за плечи, медленно поднял.