Зачем он потащился за Роджерсом в эти ебеня? Вопрос был риторическим и ответа не требовал. Потому что втрескался в эту так до конца и не оттаявшую глыбу по самые помидоры. И то, что они периодически страстно трахались, никак не приближало Брока к тайной цели захапать символ новой нации себе. Подойти чуть ближе, стать кем-то важным. Пусть не Барнсом, Барнс был единственным в своем роде и знал Роджерса едва не с рождения, а хоть кем-нибудь.
Пока же он был верным псом, исправно носившим апорт, и периодически — вибратором, удовлетворяющим свое божество.
Как же Брок его хотел, до одури просто. И драл, когда позволяли, с животным жадным упоением, на совесть, так, что ноги отнимались. Не у Роджерса, конечно, тот был даже не двужильным, а вообще неубиваемым. Стряхивал Брока с себя, как обожравшегося щенка, и отправлял в душ. К тому моменту, как Брок оттуда возвращался, в кабинете был уже не Роджерс, а Капитан. С Капитаном шутки были плохи. Обычно он кивал, придирчиво оглядывал Брока с головы до ног и, бросив «Свободны на сегодня», снова опускал взгляд на свои бумаги.
Конечно, кто агент Брок Рамлоу, и кто — он. Аж сам Капитан Гидра. Символ Новой Эры Порядка.
Роджерс впереди предостерегающе поднял руку, и Брок послушно замер у него за спиной. Да, потащиться на земли Майя в поисках мифического артефакта «Солнечное Око», который, якобы, может отогреть Барнса, в очередной раз залегшего в крио, было тупостью. Но Роджерс предложил, и Брок пошел. Как пошел бы за этой ледяной гадиной куда угодно. Пусть ради Барнса, в конце концов, Броку никогда не стать для Роджерса кем-то настолько близким.
И хрен с ним.
Но должен же хоть кто-то присмотреть за этим якобы неубиваемым мудаком?
— Я вперед, — только и сказал Роджерс, и Брок моргнуть не успел, как тот прыгнул в какой-то провал. Вот, сука, просто взял и исчез в темноте.
Брок, вздохнув, удобнее перехватил винтовку одной рукой и зажег еще один фонарь, помимо спелеологического, сиявшего, как звезда во лбу, и осторожно заглянул в трещину в растрескавшемся гранитном полу. Роджерс был там, в десяти метрах под Броком. Лучше бы он действительно был под Броком, а не в каком-то еще более древнем коридоре, на который и глянуть-то страшно, не то что туда лезть.
— Спускайся, — приказал Роджерс, и Брок принялся забивать костыль, за который можно было бы зацепить крюк.
Минут через двадцать он тоже был внизу. Роджерс, судя по пыльному костюму, уже успевший обрысить несколько окрестных коридоров, снова оценивающе осмотрел его с ног до головы и молча отстегнул страховку.
— Нам направо, — с завидной уверенностью провозгласил он и пошел вперед, прикрыв грудь щитом. Брок поднял с пола тяжелый рюкзак и потащился за ним.
Вокруг стояла оглушительная мертвая тишина, гнетущая и какая-то давящая. Будто оба они давно умерли и теперь бродят в подземном царстве, не зная покоя. А еще зверски хотелось жрать. Брок не был супром, который, как верблюд, мог обходиться по нескольку дней без воды и месяцами без еды, отрицая все законы физиологии и здравого смысла. Но Роджерс шагал и шагал, переставляя длинные ладные ноги, обтянутые темными форменными штанами, и Брок невольно залюбовался. Вспомнил, как трахал его на массивном столе в кабинете, и эти самые ноги, белоснежные, гладкие, пружинили у него на плечах в такт жестким рывкам. Туда, внутрь горячей задницы, тугой, розовой дырки, по которой Брок с ума сходил. Вылизывал и трахал, иногда по несколько раз, не вынимая, неотрывно глядя в ледяные глаза, на распахнутые розовые губы, которые ему крайне редко позволяли целовать.
Он с ума сходил по всему Роджерсу целиком, сожрал бы его, если бы мог. Скорее всего, отравился бы, но попытаться стоило. Роджерс был охуенным. И пока он отчего-то позволял Броку драть свой тесный зад, Брок готов был лезть за ним в самую глубокую жопу.
Роджерс впереди сбавил шаг, прислушиваясь, осветил мощным фонарем стены, рассматривая вязь непонятных (Броку непонятных, во всяком случае) символов, а потом схватил вдруг за запястье, как клещами сжал, и стартанул с места так, что Брок едва ноги успевал переставлять, а потом запихнул его в какую-то неебически узкую нишу, в которой и одному-то было не поместиться, вжал собой в холодную каменную стену, и Брок услышал. Каменный, тяжелый, гулкий грохот, как при камнепаде. Нарастающий, мощный, как лавина.
Он еще успел подумать, что их так тут и завалит к едрене фене, как ебаных Ромео с Джульеттой, как за спиной у Роджерса что-то гулко, тяжело прогрохотало, и покатилось вниз, по чуть наклонному коридору. Туда, откуда они пришли.
Роджерс еще минуту, наверное, прижимал его к стене, и Брок остро чувствовал запах его разгоряченной кожи, вспоминал её вкус, всем телом ощущал его: твердого, горячего, и плыл. От адреналина, от яркого, жадного желания жить, трахаться, жрать, снова видеть солнце, дышать.
Господи, они чуть не сдохли только что!
— Чисто, — спокойно проинформировал Роджерс, отлепляясь от него. — Привал через полчаса, как только выйдем в Северный Зал.
И пошел, сука, вперед. Брок отковырял себя от стены, похрустел шеей и, перехватив удобнее фонарь, последовал за ним.
Зря он на это согласился.
С другой стороны, выбора у него особо не было.
Северный Зал был своего рода перекрестьем нескольких провалов-коридоров, лучами расходившихся в кромешную тьму. Пол, покрытый толстым слоем пыли и каменной крошки, был ледяным, но на одной из стен нашлась чаша, полная прозрачной ключевой воды.
— Я первый, — как всегда, сказал Роджерс и зачерпнул воду алюминиевой кружкой из рюкзака Брока. — Можно.
Брок жадно напился прямо из чаши, пока Роджерс обходил зал по кругу, рассматривая фрески на стенах и заглядывая в ответвления коридоров, и что-то помечая на небольшой карте, которую достал из кожаного тубуса. Сноб.
— Есть будешь? — за полгода странных отношений, сводившихся, в основном, к жаркой ебле в самых неожиданных местах (но не в спальне, туда Брока так и не пустили) и личным поручениям в обход прямого начальства Брока, он научился безошибочно определять, когда к Капитану можно было обратиться на «ты», не заработав в ответ продирающий до печени взгляд и отлучение от тела. Чтобы не зарывался, видимо.
Брок очень старался не зарываться, но в силу природной жадности, наглости, эгоизма и мудачизма выходило не всегда.
Чаще всего он мог произнести «Есть, сэр», едва вынув из Роджерса член и вылизав его классную задницу, даже если они оба были еще без штанов. Наверное, поэтому он и продержался так долго.
И, наверное, именно поэтому он был сейчас в нескольких десятках метров под землей в заброшенном тайном храме чертовых Майя.
— Нет, — отозвался Роджерс. — Ешь и пойдем. Спать будем не здесь.
Брок бросил взгляд на продавленный в пыли желоб, оставленный прокатившейся тут каменной глыбой, чуть не превратившей их в мошек на лобовом стекле, и мысленно засомневался, что вообще сможет уснуть в таком месте. Даже рядом с Роджерсом.
В голову полезли дурацкие мысли о совместном сне в одной постели, но Брок тут же их оборвал: не жили красиво — нехуй начинать. Он молча съел два энергетических батончика, запил их водой из чаши и, расстелив тонкий спальник, уселся по-турецки прямо на пол.
Каменная крошка глухо шуршала под тяжелыми ботинками Роджерса, где-то очень далеко капала вода, с гулким звоном разбиваясь о водную гладь, пахло пылью и немного — сыростью. Спать хотелось зверски, но без приказа было нельзя. Роджерс же был отвратительно свеж и бодр, знай себе пил кружку за кружкой, как тот самый верблюд, который мог не есть и не пить, зато потом сжирал и выпивал годовой запас продовольствия маленькой частной армии.
— Странно, — будто сам себе сказал Роджерс, и Брок, почти постигший дзен, то есть задремавший, насторожился. — Н-да.
Брок не стал давать волю любопытству: все, что ему нужно знать, до него донесут в нужный момент. Если он что и понял о Роджерсе за время их недоотношений, так это то, что тот всегда все решал сам. Такой уж характер.
Говнистый, если уж начистоту.
— Рамлоу, кто мы друг другу? — вдруг спросил его Роджерс в полной тишине, и Броку на жуткий миг показалось, что у него слуховые галлюцинации. Нашел время и место выяснять их недоотношения. Мудак. — По твоему мнению.
— По моему мнению, я время от времени поебываю символ нации, и ему это нравится.
— А тебе?
— Ну, я как бы тоже не мазохист и не настолько патриот, чтобы ебать кого-то без удовольствия.
Козел. Этого вслух Брок, конечно, не сказал, но, видимо, Роджерс его понял. Подошел ближе и обхватил ладонью за подбородок. Брок ненавидел, когда тот так делал. Как с собакой. Молодец, Бобик, можешь отсосать. Большой палец Роджерса мягко прошелся по губам, будто лаская, и Броку страстно захотелось рассмотреть его лицо, но то оставалось в тени, скрытое шлемом, не освещенное направленным вверх фонарем.
— Хорошо, — наконец, что-то решив, Роджерс склонился и коротко поцеловал его в губы, коснувшись скулы холодным металлом шлема. — Думаю, этого должно хватить.
— Для чего? — решился спросить Брок, потому что какого хуя? Он должен знать, что происходит. И, к тому же, он всегда наглел, стоило Роджерсу хоть немного отпустить вожжи.
— Для ритуала, — как о чем-то само собой разумеющимся, сказал Роджерс. — Тебе должно понравиться. Он как раз связан с … поебыванием. Выдвигаемся через десять минут.
То, как Роджерс произнес это «с… поебыванием» — насмешливо, мягко — вдруг ударило в пах горячей волной, тело охватило истомой и захотелось домой. На чистые простыни. Разложить на них ебаного ледяного Роджерса и греть его, греть руками, губами, слушать короткие рваные выдохи, накрывать собой, толкаться в тугую задницу и говорить, говорить ему, какой он охуенный, желанный, идеальный. Услышать хоть раз свое имя, а не остопиздевшее «Рамлоу».
«Свободны, Рамлоу»
«Зайдите ко мне, Рамлоу»
«На колени»
«Сильнее»
«Да, вот так. Хорошо»
Хороший пес. Еби крепче. Откуси ему голову. Фас.
Они шли и шли. Два раза Роджерс отталкивал его и закрывал собой от простеньких, но переживших века ловушек: каменные копья, падающие с потолка камни, разбившиеся о щит, проваливающийся пол (Роджерс схватил его за шкирку и сиганул вверх, будто Брок ничего не весил) и еще по мелочи.
К концу этого квеста Брок вымотался так, что на «поебывания» его бы уже не хватило. Разве что в пассивной позиции. Но Роджерс предпочитал, чтобы драли его, и обычно Брок ничего не имел против. Но не после почти недели блуждания по джунглям, пыльным тоннелям и не после десятка смертей, которых чудом удалось избежать за последние двенадцать часов.
— Здесь, — Роджерс, сверившись с картой, ткнул в абсолютно гладкую стену, и в той, как в фильмах про мумию, образовался провал. Часть каменной стены просто уехала куда-то вниз, открыв еще одно помещение.
Из темного провала пахнуло влагой, какими-то благовониями и теплом, бог весть как сохранившимся тут века. Роджерс вошел первым, осмотрелся и потянул Брока за страховку, которой они связались перед выходом из Северного Зала. Брок вошел, осветил стены, на которых фрески, изображавшие каких-то чудищ, были будто вчера нарисованы, и посмотрел на Роджерса.
— Тут есть факелы, доставай зажигалку, — спокойно, будто сидел в собственном кабинете, произнес тот и отстегнул карабин, впервые за несколько часов отпуская Брока с короткого поводка.
Когда Роджерс дотронулся до последнего факела, чтобы зажечь и его, крепление, в которое тот был вставлен, наклонилось, и провал в коридор закрылся. Стена будто снова стала сплошной. Брок огляделся. Зал был относительно небольшим. В дальней его части что-то зашуршало, а потом в каменное углубление в полу хлынула вода. Судя по нагревшемуся воздуху — горячая.
— Тут недалеко термальные воды, — тоном экскурсовода произнес Роджерс. — Наверное, вода оттуда. Раздевайся.
Брок на мгновение завис, еще раз обвел взглядом помещение, засмотрелся на прямоугольный желтый камень в центре, весь изрисованный спиралями и непонятными символами, неприятно напоминающий алтарь, и снова нашел глазами Роджерса, спокойно раздевавшегося у бассейна, быстро наполнявшегося водой.
Брок в душе не ебал, что тот задумал, но вымыться в первый раз за неделю хотелось зверски, да и вид голого Роджерса и мертвого вдохновил бы на подвиги, а Брок был очень даже жив. Брок принялся расстегивать многочисленные ремни спелеологического оборудования, перевязи оружия и одежду, разувался, наблюдая, как Роджерс, одетый только в мягкие теплые блики горевших факелов, медленно опускается в горячую воду и выдыхает от удовольствия.
— Иди сюда, — позвал Роджерс, едва Брок стянул с себя белье и часы. — Жетоны тоже снимай.
Брок решил не залупаться. Против голого Роджерса он был бессилен. Особенно теперь, когда, не избалованный особыми нежностями, слышал в его голосе непривычные мягкость и призыв. Именно призыв, а не приказ и не разрешение.
Вода была горячей, как раз такой, как Брок любил. Не обжигающей, но и без раздражавшей прохладной ноты, отлично согревающей и чистой. Роджерс сидел, вытянув длинные ноги и откинув голову на борт, наблюдал за ним из-под опущенных ресниц, и Броку в обманчивом свете факелов чудилось, что он улыбается. Не ухмыляется, дергая уголком рта, не скалится кровожадно, а именно улыбается. Так, как улыбался Барнсу и еще этой девчонке, Ванде.
— Хорошо, — выдохнул Роджерс, и похлопал рядом с собой. Брок упрямо сел напротив, стараясь не замечать собственного возбуждения, накатывающего волнами желания. — Древние были умными людьми. Горячая ванна перед ритуалом.
— Я сегодня узнаю, что за ритуал, или ты и дальше будешь волочь меня на поводке, как глупого пса?
Роджерс открыл глаза и, дернув его за щиколотку, усадил на себя сверху. Нежно, почти бережно провел ладонями по предплечьям снизу вверх, подхватил под задницу и прижал к себе. Невесомо обвел пальцами головку члена, и поцеловал — медленно, властно, как делал все в этой жизни. Никуда не торопясь и с абсолютной уверенностью, что имеет право.
— Всегда было интересно, почему ты со мной, — произнес вдруг он Броку в губы, будто действительно не представлял ответа на свой дурацкий вопрос.
— И?
— И мне все еще интересно.
— Потому что у тебя самая охуенная задница?
Роджерс хмыкнул и развел в стороны булки самого Брока.
— Мало ли вокруг задниц?
— Твоя мне нравится больше всех, Роджерс. С чего вдруг такие разговоры? Мы умираем?
— Надеюсь, нет, — он осторожно провел подушечкой пальца по туго сжатой дырке Брока, внимательно глядя при этом ему в глаза.
— Выебать хочешь? Почему сейчас? Что за ритуал? Если принесение в жертву девственности, то тебе нужно было взять с собой кого-нибудь другого, вот уж чего у меня нет, того и не найдешь.
— Что меня никогда не перестает в тебе удивлять, Брок, — он чуть надавил на сжатые мышцы, но совать пальцы насухую не стал, — так это твоя незамутненная наглость и какое-то самоубийственное бесстрашие.
— Забыл мою охуенную красоту и эрекцию по щелчку пальцев.
Роджерс рассмеялся. Впервые на памяти Брока он смеялся: тихо, и по-доброму, хотя где Капитан и где доброта, если разобраться. Но Капитана, похоже, тут и не было.
— Отличная строчка для резюме, — заметил Роджерс, касаясь губами его шеи. Это он пошутил, что ли?
— Не думаю, что этот навык сработает с кем-то менее охуенным, чем мой теперешний начальник, — честно предупредил Брок, впервые за полгода не зная, как ему себя вести с этим новым Роджерсом. Он не понимал, что происходило, и не был уверен, что ничего не испортит. Он не хотел ничего портить, но решать в любом случае не ему. — Что происходит?
— Тут нет кабинета, из которого можно тебя выставить. Не обессудь, но к заднице прилагаюсь я, а я не всегда соответствую чужим обо мне представлениям.
Брок оторопело молчал несколько секунд, а потом волевым решением вернул все в знакомое русло. Разговоры и такой непривычный Роджерс его сбивали. Ну, не совсем в привычное русло, потому что они во-первых, целовались, во-вторых, тут действительно не было кабинета, из которого можно было бы выгнать, и в-третьих… в-третьих, Роджерс улыбался. И не просто позволял Броку трахать себя, едва растянув, а… черт, Брок и слова такие забыл, которыми можно было назвать происходящее.