1
Всматриваясь в приближавшееся ромейское посольство, великий князь недовольно поморщился — как и вчера, в нём было слишком много красного цвета. Конечно, Игорю было известно, что красный цвет — цвет императоров Нового Рима, и лишь они имели право облачаться в одеяния и обувь пурпурного цвета. Остальным жителям империи не возбранялось носить одежду всех оттенков красного цвета, а в служебной форме чиновников и военных обязательно присутствовал красный цвет. По его обилию, сочетанию с другими цветами судили о воинском чине либо о придворном звании человека.
Всё это Игорь знал. Но далеко уже не молодые глаза великого князя раздражал избыток красного цвета в одеждах посольства, яркие солнечные блики на доспехах окружавших его воевод, багровые, пляшущие на дунайских волнах солнечные зайчики.
Тем более что сами русичи со времён нашествия гуннов под предводительством «бича Небесного» — Аттилы — не любили красного цвета. Покоряя другие народы, Аттила не только заставлял их расплачиваться за право жить золотом, драгоценными каменьями, пушниной, зерном, но брал с них и «дань кровью». Определённое число юношей и молодых мужчин должны были служить в его армии и участвовать в захватнических походах, сражаясь в первых рядах воинов или на самых опасных участках сражения.
Конница гуннов бросалась в бой под чёрно-жёлтым знаменем, эти цвета символизировали для них землю и солнце, а воинов — «данников крови» — посылали под красным флагом. Их, солдат-рабов, собранных с разных концов Европы, лишённых Родины, убивавших и умиравших за чужие интересы, мог объединить, как считали гунны, только один цвет, красный — цвет ослепляющей ярости, насилия, крови, пожаров. Под этим ненавистным разбойничьим флагом русичи наравне с сынами других народов и племён, плативших Аттиле «дань кровью», гибли на просторах Европы, завоёвывая гуннам новые территории и покоряя ещё свободные народы.
Просуществовав семьдесят лет, империя гуннов рухнула, однако отвращение русичей к красному цвету сохранилось. На боевых стягах русичей всех племён обычно присутствовал красный цвет, но всегда в совокупности с другими, чаще всего с чёрным, жёлтым, голубым, что должно было свидетельствовать о готовности русичей не жалеть крови при защите родной земли, плодородных нив, своих вод, но стягов только красного цвета у них не было. Но самыми любимыми цветами были зелёный и синий — цвета окружавшего безбрежного мира: лесов и степей, небес и вод.
Стойкое неприятие на Руси красного цвета объяснялось ещё тем, что сразу после смерти «бича Небесного» и крушения его державы, тогдашний жрец-хранитель священного Перунова источника на Лысой горе предрёк, что Руси предстоит ещё раз быть семьдесят лет под чужим игом и платить поработителям «дань кровью», заставляя своих сыновей умирать за чуждые их Родине интересы под стягом красного цвета — цвета ослепляющей ярости, насилия, крови, пожаров. Причём на этот раз Русь не будет покорена силой оружия, она сама падёт к ногам лукавых насильников, расчистив им путь к власти собственными руками и пролив кровь своих лучших сынов, стремившихся не допустить сей роковой ошибки.
Вот почему на стяге великих киевских князей были только два цвета — жёлтый и голубой: цвет дарующего жизнь всему живому солнца и цвет небес, где обитали покровительствовавшие русичам боги, а готовность оборонять землю предков олицетворял вышитый на стяге родовой знак Рюриковичей — сокол-рорик, предпочитавший погибнуть при защите родного гнезда, нежели уступить любому врагу, в том числе намного сильнее его.
Шагавший впереди посольства византиец остановился перед Игорем, отвесил ему поясной поклон. Его небольшая чёрная борода была заметно тронута сединой, сильный загар и морщины на лице не могли скрыть длинного белёсого шрама на левой щеке. Лёгкая походка и поджарая фигура выдавали в нём если не сегодняшнего, то вчерашнего воина. Одеяние византийца из тонкой белой ткани было отделано по краям пурпурными полосами — клавами, свидетельствовавшими о том, что он носит чин патрикия, один из самых высоких в империи.
— Великий князь, ты обещал дать сегодня моему императору ответ, согласен ли заключить мир с Византией и увести от её границ своё войско, — прозвучал голос византийца со шрамом.
— Ты получишь его, патрикий Варда. Тебе вчера удалось убедить меня, что для блага Руси и Нового Рима им надобно жить в мире. И если сегодня я стою у рубежей империи и готов ступить на её землю, виной тому твой император, нарушивший стародавний договор с моим предшественником, князем Олегом. Новый Рим желает мира — он получит его, подтвердив действие договора с князем Олегом и выполнив требование, предъявленное им империи перед заключением этого договора.
— От имени императора заявляю, что прежний договор империи с князем Олегом будет подтверждён и Русь снова станет другом и союзником Нового Рима, — важно произнёс Варда.
— Ты забыл упомянуть ещё об одном — о выполнении требования, связанном с подписанием договора, — напомнил Игорь.
— Требования? — на лице патрикия появилось удивление, хотя взгляд был холоден и внимателен. — О каких требованиях может идти речь при заключении договора о дружбе?
— О тех, которые подводят черту под событиями, предшествовавшими заключению договора о мире и дружбе. Прежде чем стать друзьями, надобно покончить с войной, на которую Новый Рим толкнул Русь. Вначале империя уплатит мне дань, как князю Олегу, а затем получит желанный ей договор о мире и дружбе.
Уплатит дань, как князю Олегу? Но князь Олег стоял у стен Константинополя, и город был бессилен оказать ему сопротивление. В отличие от него ты, великий князь, даже не переступил Дуная и не выиграл у империи ни одного, даже мелкого сражения.
— Патрикий, если империя вынуждена просить у меня мир на Дунае, значит, она осознала своё бессилие перед русским воинством раньше, чем оно подступило к её стольному граду. А выигранных у Византии сражений у меня нет потому, что их ещё не было и вряд ли они состоятся, поскольку империя не имеет войск, способных вступить со мной в бой хоть с малейшей надеждой на успех. А ежели твой император желает, чтобы я пожаловал за данью по трупам его легионеров под стены Царьграда, я свершу это. Но предупреждаю, что тогда дань, которую придётся уплатить Новому Риму за мирный договор, будет несоизмеримо большей, нежели сейчас. Ибо в этом случае империи предстоит платить дань не только на тех русских дружинников, что сгорели от «греческого огня» и сгинули в морской пучине во время моего первого похода на Новый Рим, но и на тех, кто сложит головы и получит увечья в боях на предстоящем пути от Дуная к Царьграду. Ведь ты должен знать, что дань на мёртвых и увечных русичей мы всегда берём большей, нежели на оставшихся в живых.
— Великий князь, ты хочешь получить дань на воинов, что три года назад погибли при отражении нами твоего морского набега на Константинополь? — искренне удивился Варда. — Но какое отношение твоё тогдашнее поражение имеет к сегодняшней войне, которую мой миролюбивый император всеми силами желает не допустить?
— Патрикий, ты совершаешь большую ошибку, думая, что мой предыдущий морской поход и теперешнее появление русских войск на Дунае независимы друг от друга. Для Руси война с империей началась в день, когда та нарушила заключённый с князем Олегом договор и принялась чинить ей кривды. Три года назад мы пробовали силы, узнали могущество Византии на море и слабость на суше, а сейчас Русь всей своей мощью готова нанести империи сокрушительный удар, дабы впредь отучить её свысока смотреть на Русь и по собственной воле отказываться от имеющихся с ней договоров. Поэтому императору придётся уплатить дань за мои потери всего периода войны Руси с Византией, а не того краткого срока, что потребовался для перехода моих войск от Киева до Дуная и плавания моего флота с Днепра до болгарского побережья.
— Мой император несказанно щедр и всей душой стремится к миру с Русью. Смею думать, что он пойдёт тебе навстречу, великий князь, и ты получишь требуемую дань. Мой император великий человеколюб и будет счастлив оказать помощь вдовам и детям погибших русских воинов, что станет свидетельством искренности его желания жить в мире и согласии с Русью.
— Человеколюбие твоего императора похвально, — усмехнулся Игорь. — Теперь скажи, когда и где Новый Рим намерен подписать со мной договор о мире и дружбе?
— Подписать договор с тобой? Значит, ты решил не подтверждать действие прежнего договора с князем Олегом, а заключить новый? — уточнил Варда.
— Да, патрикий. Сегодня Русью правит не князь Олег, а я, великий князь Игорь, и на дружбу между ней и Новым Римом у меня другой взгляд, нежели у моего предшественника. Я твёрдо убеждён, что в договор должны быть включены статьи, которых раньше не было. Русь не собирается требовать для себя льгот или особых условий торговли, она лишь желает, чтобы на пребывающих на Византийской земле русичей распространялись те положения закона, которые вы именуете частным международным правом. Например, чтобы тяжбы русичей между собой разрешались по русским законам и обычаям, а в тяжбах русичей с ромеями обе стороны были равноправны. Это действительно будет новый договор, и заключать его от имени Руси должен её сегодняшний великий князь.
— Работа над новым договором потребует намного больше времени, чем простое подтверждение действия прежнего, — сказал Варда. — Вряд ли ошибусь, если предположу, что она потребует нескольких лет. Кстати, договор с князем Олегом был подписан через четыре года после осады им Константинополя.
Игорь не сомневался, что услышит именно такой ответ. Он помнил, как Византия под всевозможными предлогами оттягивала подписание договора с князем Олегом, и был уверен, что точно так она постарается поступить и с ним. Ведь покуда будет якобы готовиться договор, в самой Руси либо вокруг неё может случиться всякое, в том числе события, которые позволят империи отказаться от заключения нового договора и соблюдения старого. Но Игорь не собирался идти на поводу у императора — победителем был он, и Новый Рим почувствует это!
— Патрикий, ты путаешь две вещи: разработку нового договора и дополнение несколькими статьями уже существующего, — сказал он. — Я намерен заключить договор в следующем году, а если императорские чиновники не успеют закончить работу над ним к назначенному сроку, я приду с войском под стены Царьграда, чтобы поторопить их. Передай это императору.
— Обязательно передам, великий князь, — пообещал Варда. — Зная миролюбие моего императора, скажу, что и в этом твоём желании он может уступить.
— Я был уверен в этом, — улыбнулся Игорь. — Осталось только узнать, где твой миролюбивый император собирается заключать договор.
— Конечно, в столице Нового Рима — граде святого Константина. Прекрасном городе, к которому вы, русы, всегда приходите с войной, а уходите от него с миром.
— Хорошо, пусть будет так. Но прежде император пришлёт в стольный град Руси посольство с этим договором, и я от имени Руси дам клятву, что стану блюсти его. После этого уже моё посольство отправится в Царьград, чтобы услышать такую же клятву, данную Христу, от твоего императора.
— Великий князь, ты хочешь слишком многого. Мой император готов пойти тебе на многие уступки, однако, не на всё. Ты требуешь удовлетворения своих пожеланий так, словно уже выиграл войну, которая ещё не начиналась. Ты стоишь на пороге империи, а ведёшь себя так, будто поставил её на колени.
— Мои требования кажутся империи чрезмерными? Возможно, это потому, что мои войска действительно только подошли к границам Нового Рима, но не переступили их. Я готов исправить это упущение и повторить свои условия мира под стенами Царьграда. Но тогда императору придётся выслушать и требования болгар и угров, которые согласны стать моими союзниками и примкнуть к моему войску, когда оно окажется на той стороне Дуная. Пусть император учтёт это и хорошенько подумает, принять мои условия мира или отклонить.
— Мой император превыше всего ценит мир с соседями и благополучие своих подданных. Поэтому возьму на себя смелость заявить, что ради дружбы с Русью он готов выполнить все перечисленные тобой, великий князь, условия и пожелания.
— Рад слышать это, патрикий. Прибавь к добродетелям своего императора, о которых ты так любишь распространяться, и его благоразумие. Благодаря ему нам с тобой удалось решить самое главное, а об остальном будешь говорить с моими боярами и воеводами. Был рад нашей встрече и надеюсь ещё раз увидеть тебя при заключении договора о дружбе Нового Рима с Русью...
Расставшись с Вардой, Игорь не захотел ни остаться с воеводами, ни отправиться в свой шатёр, где ему непременно стали бы докучать различными делами. Он не желал ни видеть, ни слышать никого, даже ближайших соратников! Пусть считают, что великого князя распирает от гордости за только что пережитые минуты, когда он заставил императора могущественной Византии принять все до единого свои условия мирного договора с Русью, и что он желает насладиться торжеством наедине с собой, не делясь им с кем-либо. Как они ошибаются! Игорь хочет остаться сам с собой не для того, чтобы петь себе хвалебные песни и тешить самолюбие, а чтобы поразмыслить о делах не менее важных для него и державы, нежели только что завершившийся поход. А это такие дела, о которых он не может говорить ни с кем, кроме оставшейся в Киеве жены Ольги.
Рождение княжича Святослава сблизило их, способствовало появлению общих интересов и целей, связанных с воспитанием и заботами о будущем своего наследника. Оба отдавали себе отчёт, что уже немолоды, а жизнь полна случайностей, в результате которых княжич может остаться без отца прежде, чем унаследует его власть. Понимая также, что стол великих киевских князей слишком лакомый кусок, в борьбе за который возможные соперники Святослава вряд ли остановятся перед его насильственным устранением от власти и даже лишением жизни, Игорь и Ольга стремились сообща предусмотреть всё, чтобы великокняжеская власть в случае смерти Игоря не выскользнула из рук даже малолетнего княжича.
Взаимопониманию Игоря с женой способствовало и то, что, приняв христианство и родив Святослава, Ольга очень изменилась. Она почти перестала интересоваться державными делами, в общении с людьми стала покладистее, мягче, чаще других в её разговорах звучали слова «Святослав» и «княжич», основная часть забот была связана с сыном. Игорь воспринимал эту перемену как само собой разумеющуюся: главное предназначение любой женщины, именуйся она великой княгиней или простой селянкой — быть матерью, продолжательницей рода, и, ежели у неё нет детей, женщина вынуждена заменить заботу о них другими занятиями, дабы не чувствовать одиночества и заполнить пустоту в душе. Поэтому прежняя Ольга, не будучи матерью и желая чем-то себя занять, увлекалась сверх меры державными делами, теперь же, имея сына, она стала той, кем и надлежит быть женщине по предначертанию Неба — послушной воле мужа женой и заботливой, любящей матерью.