Мигель Делибеc
Дорога. Крысы. Пять часов с Марио
ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В ЗРЕЛОСТИ
Несколько лет тому назад испанский издатель предложил Делибесу вести дневник специально для читателей, для публикации. Так появилась книга «Один год моей жизни» — по ней мы можем составить себе представление о круге интересов и общественной позиции писателя.
Записи датируются с июня 1970 по июнь 1971 г. Газетные известия, встречи с журналистами, литературоведами и студентами, размышления о путях современного романа, о роли религии в сегодняшнем мире — таковы темы заметок. И еще одна, пожалуй, главная тема, проходящая через книгу, через весь этот год, как и через всю жизнь Делибеса. Природа. Страстный охотник, Делибес вместе с тем и один из самых активных участников кампании в защиту природы, «в защиту окружающей среды». Заботы этого движения, постоянные наблюдения над флорой и фауной разных уголков Испании, пешие экскурсии, охотничьи вылазки, контакты с натуралистами и любителями охоты и рыбной ловли, участие в научных экспериментах сына, молодого биолога, — все это, любовно описанное, составляет очень важную часть жизни не только Делибеса-человека, но и Делибеса-романиста. Дело даже не в том, что его охотничьи книги («Книга об охоте на мелкую дичь», «Книга об охоте на красную куропатку») стоят в ряду шедевров весьма богатого в мировой литературе жанра. Однажды журналист спросил Делибеса по поводу совсем не охотничьего романа «Крысы»: «Ты сам будто крестьянин, откуда ты столько о них знаешь?» — «Я ведь охотник, а когда шатаешься по горам, всегда находишь часок поболтать то с тем, то с другим».
Но вот Делибес за письменным столом. Он внимательно следит за политическими событиями в Испании и во всем мире. Приветствует победу Народного единства в Чили: «Час надежды настал для этого континента». Возмущается расстрелом рабочей демонстрации в Гранаде. Пытается помочь родственникам арестованных. Посылает телеграмму диктатору с призывом отменить смертную казнь баскским подпольщикам. События дня заставляют его задуматься о прошлом: с глубокой болью говорит он о своей политической и человеческой слепоте в юности, когда он принял участие в войне на стороне Франко. Это исповедальное признание Делибеса — ключ к его творческому пути.
Вкус горечи, разочарования, тоскливого удивления беспросветным всесилием зла и жестокости — вкус первых книг Делибеса («Кипарис бросает длинную тень», 1948; «Пока еще день», 1949), сразу вписавшихся в литературную панораму первого послевоенного десятилетия Испании. Лучшие романы тех лет запоминаются не столько сюжетными перипетиями, сколько особой атмосферой, как бы обволакивающей героя, — атмосферой угрюмого отчаяния, страха, ненависти. В книгах Делибеса еще очень мало социально конкретного, речь идет о «вечных проблемах»: смерти близких и невозможности любви, о вере и равнодушии, об эгоизме и сердечном тепле — исторически конкретно лишь глубокое чувство одиночества, жизненного крушения, чувство поражения, владеющее персонажами. Читатель расшифровывал это чувство: за поражением эмоциональным, личным стояло поражение социальное, общее. Не поражение побежденных — расстрелянных, арестованных, изгнанных, а до поры до времени маскируемое трескучей официальной пропагандой, но уже осознанное наиболее честными и внимательными художниками поражение победителей. Название первого романа Делибеса символично: кипарис в Испании — кладбищенское дерево, длинная тень кипариса — тень смерти — легла на жизнь героя, на всю Испанию.
Успех этого первого романа был неожиданным и ошеломляющим: юношески-наивная, в сущности, еще очень незрелая книга была награждена крупнейшей в Испании литературной премией «Эухенио Надаль». «Мне дали премию, и я почувствовал себя обязанным стать романистом», — вспоминает Делибес. Однако бесконечно писать об отчаянии и ненависти он не мог, даже если это сулило ему успех. Было ли это вызвано врожденным душевным здоровьем, требовавшим ясного взгляда на жизнь, или сознанием долга перед читателем, в которого нужно вселять мужество, а не бесплодное отчаяние, но Делибес всегда искал опору, позитивную программу, «устойчивые ценности», по его выражению. В 1950 г. он написал «Дорогу».
Если вырвать эту книгу из общественного и литературного контекста, она покажется немудреным и чарующим рассказом о детях и детстве, о первых впечатлениях бытия. В ней воссоздан мир безоблачный и безмятежный, тем более безмятежный, что увиден он глазами ребенка. В селении, где живет мальчик Даниэль, по прозвищу Совенок, есть, конечно, и бедные и богатые, но для Даниэля люди прежде всего добрые или злые, придирчивые или снисходительные, ворчливые или веселые. Печальные происшествия случаются там так же часто, как смешные, и прелесть заключена как раз в чередовании, в переплетении горя и радости, счастья и тревоги.
«Дорога» — это несколько глотков кислорода в удушливой атмосфере тогдашнего романа. Читатель пресытился отчаянием и тоской и с жадностью набрасывается на ясные и прозрачные книги», — объяснял Делибес. Да, пожалуй, впервые после войны для испанского писателя (если, конечно, исключить слащавые официозные книжки) мир как будто изменил цветовую гамму: в него вторглись светлые, даже идиллически-светлые краски. Делибес никогда не писал для отдыха, для развлечения, каждый его роман — нравственный акт, жизненная программа. И непритязательная, милая «Дорога» — отправная точка крутого идеологического поворота. Этот поворот явственно обозначился в последней главе, где Даниэль-Совенок чувствует, что переезд в город, учеба в коллеже, карьера — не ему предназначенный, ложный путь. Ложный, потому что уведет его от родного селения, от простой, естественной, правильной жизни.
Так начала складываться своеобразная этическая концепция, которую Делибес отстаивал более 15 лет. Любовь к природе, воспитанная в детстве и укрепившаяся благодаря охотничьим странствиям, отвращение к общественному порядку, проявлявшему себя с наибольшей очевидностью в городе (в глухих деревенских уголках жизнь текла по привычному руслу, казалась вечной, неизменяемой), наконец, изначально присущая его таланту потребность в ясности, в положительной программе — все соединилось, чтобы сделать Делибеса одной из крупнейших фигур влиятельного в испанской литературе 50—80-х гг. течения, которое условно, по аналогии с хорошо известными нам идеологическими явлениями в русской общественной жизни, можно назвать «почвенничеством».
Человек свободен, силен, счастлив только на лоне природы, только в слиянии с природой — утверждает романист. Герой романа «Дневник охотника» (1957) Лоренсо, школьный надзиратель, забитый, усталый от неурядиц и нехваток человечек, неловкий в общении с родными, соседями и сослуживцами, обретает другую, полную и деятельную, жизнь, когда в субботу с ружьем и собакой уходит из города к речным заводям. Городские люди поглощены мышиной суетой, мелким тщеславием, погоней за благами и призрачными отличиями. Только в деревне, среди простых, грубых, но знающих подлинные жизненные заботы людей сохраняется искренняя человечность. В романе «Красная бумажка» (1959) старый чиновник Элой отправлен на пенсию, жалкую пенсию, которой не хватает, чтобы купить зимой угля или заплатить врачу. Элой бесконечно одинок — родственники и знакомые не могут и не желают уделить ему хотя бы минуту настоящего внимания, прислушаться, понять его смертную тоску. Рядом с ним только служанка Деси, «деревенщина», девчонка с глупыми, вытаращенными глазами на круглом, как лепешка, лице. Деси темна, невежественна. Города она как будто и не замечает, целый день тарахтит о нелепых, иногда жутковатых, деревенских происшествиях. Но только Деси чувствует одиночество и беспомощность старика, только она просто и без усилий дарит ему сочувствие. И в конце романа холодеющими руками цепляется старый Элой за Деси, единственное теплое и живое существо в остывшем пустом мире…
«Всю свою жизнь я искал какие-то устойчивые ценности, какие-то вечные ценности и до сих пор не нашел ничего более верного, чем природа. Поэтому и мое пристрастие к простым, примитивным людям вызвано не капризом. Для меня роман — это прежде всего образ человека, а человек в самых подлинных, в самых его непосредственных реакциях уже не попадается на высотах цивилизации, только в народе. То, что мы называем цивилизацией, скрывает немалую толику лицемерия. Воспитание начинает с того, что учит притворяться, а кончает тем, что стрижет всех под одну гребенку. Человек, который носит модный костюм и подавляет в себе любые порывы, — это плоский человек, без внутреннего борения, без естества и потому ничем для романа не интересный» — такую декларацию предпослал Делибес первому тому собрания своих сочинений. Концепция, заявленная с решительной прямотой и претворенная в великолепную, кристально чистую по форме прозу, вызвала дискуссионные вихри в испанской прессе. «Руссоизм», «романтическая критика прогресса», «утопия» — вот определения, которые чаще всего прилагались к творчеству Делибеса. За спорами об ярлыках и традициях стоял главный вопрос, по цензурным условиям не высказанный открыто, но подразумевавшийся, — вопрос об отношении художника к действительности, конкретно-исторической действительности франкистской Испании.
Делибес, по-видимому, признавал правомерность такого вопроса и необходимость сформулировать недвусмыслелный ответ. Вначале он попытался сделать это в публицистическом выступлении. В качестве редактора вальядолидской газеты «Эль Норте де Кастилия» он напечатал серию своих репортажей о кастильской деревне, в которых сельская жизнь раскрылась не только как заповедник душевной цельности и слияния с природой, но и как чудовищный анахронизм; в XX веке люди живут в нищете, отсталости, униженности, достойных мрачного средневековья! Репортажи навлекли на газету правительственные репрессии, и Делибес вынужден был уйти с поста редактора. «Когда мне не позволяют говорить со страниц газеты, я говорю романом, — объясняет Делибес замысел «Крыс». — Но, несомненно, «Крысы» гораздо суровее, чем статьи в «Эль Норте де Кастилия».
Да, романический мир «Крыс» куда суровее, мрачнее, страшнее, чем факты, которые можно привести в репортаже. Делибес доказал, что он смотрит на франкистскую Испанию ясным, прямым взглядом. Деревня, в которой живут мальчик Нини и дядя Крысолов, временами кажется одним из кругов Дантова ада. Землянка дяди Крысолова на самом деле скорее пещера. Проезжая по дорогам Испании, видишь целые селения таких пещер. Вырубленные в склоне холма, с земляным полом, без окон (свет проникает только через проем двери), они похожи на жилище первобытного человека.
Неужели дядя Крысолов действительно такое тупое и темное, первобытное существо, что ему никак нельзя втолковать про «аварийное состояние» и «угрозу безопасности», неужели его даже насильно нельзя облагодетельствовать домиком из трех солнечных комнат? От ответа зависит, понимает ли писатель истинные причины крестьянских бедствий или же вековая отсталость, невежество, жестокость кажутся ему самодовлеющими и неизбывными.
Делибес отлично понимает, что корень зла — не темнота дяди Крысолова и других крестьян. Корень зла в том, что три четверти земли принадлежат богачу Антеро, а остальные крестьяне перебиваются, кто как может. Поэтому дядя Крысолов промышляет ловлей и продажей водяных крыс — нутрий, поэтому нутрии для крестьян — лакомство, поэтому крестьянка жалеет лишний кусок хлеба и яйцо столетнему отцу, поэтому крестьяне бывают жадны и жестоки, поэтому с недоверием и насмешкой встречают они все «прогрессивные» мероприятия властей. Они знают, что платить за прогресс придется им, и только им, как дяде Крысолову за уютный домик надо заплатить столько песет, сколько он сразу в жизни не видел.
Пока социальная система остается неизменной, все попытки насадить в деревне образование, агротехнику, культуру быта есть насмешка над крестьянами, над их каторжным трудом. Все, что идет из города, от властей: посадки деревьев на опаленной солнцем пустоши, взрыв землянок, психологические тесты для определения вменяемости, увоз больных в сумасшедший дом, — все без разбору воспринимается крестьянами как злое и бессмысленное издевательство. Все это только отягощает их жизнь, ничуть не улучшая ее. Символом «научного» подхода, чреватого надругательством, служит история крестьянина по прозвищу Старый Раввин. Два лишних позвонка и умение бегать на четвереньках вызвали такое восхищение некоего профессора, что Старого Раввина демонстрировали на ученых собраниях как индивидуума, застрявшего на полпути эволюции от обезьяны к человеку. За что банда фанатиков во время гражданской войны убила старика: не кощунствуй над святым крестом, не доказывай, что человек произошел от обезьяны!
Роман Делибеса исполнен глубокого социального реализма, но было бы упрощением видеть только социально-критическое, обличительное начало. «Крысы» — произведение не однозначное, двойственное.
Главный персонаж «Крыс», мальчик Нини, редко говорит о нищете, в которой он живет. Он как будто даже не очень-то и ощущает голод, убожество, нависшую над землянкой угрозу. Нини живет особой жизнью, жизнью природы, всего сущего. Для него события — прилет аиста, закол свиньи, убийство лисенка. Он вслушивается в голос ветра и шум паводка, запоминает приметы, ему внятен язык растений. Даниэль-Совенок был обычным шаловливым ребенком — Нини кажется маленьким старичком, мудрым гномиком, хотя и он не прочь по-детски созорничать. Нини не столько реальный деревенский мальчик, сколько символ, персонификация народной мудрости: «Устами младенца глаголет истина». Нини знает «истину»: нет ничего вернее и прекраснее природы, люди делятся на тех, кто понимает и любит природу, и на тех, кто равнодушен к ней. Всеми силами он сопротивляется попыткам филантропов оторвать его от природы, послать в город учиться. «Я не хочу быть важным господином», — с неестественным в ребенке упрямством твердит Нини. В один враждебный клан — «они» — объединяет мальчик инженера, судью, губернатора, который иногда проезжает мимо села, городского парня, который охотится на крыс не для пропитания, а для развлечения. «Они» никогда не поймут правоту дяди Крысолова, ну а Нини не хочет понимать их законы, их правила, их ненужную науку.
Так утверждается незыблемое противопоставление двух миров: народного, органичного и прекрасного даже в своей трагической жестокости, и городского, социального, по представлению писателя, выморочного и паразитического. Реальное общественное противоречие абсолютизируется, всякое преодоление его кажется невозможным; из города не может прийти ничего хорошего, так оставьте нас в покое, ведь в нашей тяжкой жизни нам ведомы и настоящие радости (хотя бы долгожданный дождь или ветер, сбивающий иней с колосьев), которые недоступны горожанам! — вот смысл «истины» Нини.
Двойственность романа навлекла на него критические отзывы как справа, так и слева. Официозная критика возмущалась демонстрацией ужасов и грязи, обвиняла Делибеса в том, что он воскрешает легенду либералов о «черной Испании», то есть нищей, отсталой, несчастной стране. «Можно подумать, что «черная» — вернее, несчастная — Испания когда-нибудь переставала существовать. Ничто не изменилось за последний век в грустной Кастилии. Селения из глины с каждым днем становятся все беднее. Так зачем же я буду скрывать правду? Зачем поддерживать «белую» легенду?», — негодующе возразил писатель.
Однако и левая критика предостерегала от «эстетизации» народной жизни. Эстетизация, пишет оппозиционный журналист, сказывается в том, что писатель начинает одухотворять голод, нищету, невежество, «открывает в косности и примитивности глубинные свойства народной души и подлинное выражение национального духа… Эстетическое возвеличение нищеты способствует выработке идеологии, оправдывающей исторический квиэтизм и противление прогрессу». Этот упрек (адресованный не одному лишь Делибесу, а группе видных испанских писателей), быть может, неоправданно суров. Делибес никогда не любуется нищетой, не превращает ее в объект эстетического умиления. Но беспокойство антифранкистской интеллигенции было оправданным: патернализм, которым прикрывается диктатура, стал одним из серьезнейших препятствий на пути к демократии. А из «Крыс» демагогически можно сделать и такой вывод: народ — это ребенок, он погружен в свое органическое бытие и нуждается в разумной опеке сверху.