Загадочным выглядело и исчезновение почти всего имущества кельта, в том числе пояса с кинжалом и потрепанного отреза шерстяной ткани в черно-желтую клетку. Из одежды на нем оставалась только длинная холщовая рубаха, изодранная и обильно пропитавшаяся кровью. Самозваные лекари попытались стащить ее через голову, не преуспели и разрезали по швам. Свернув грязный ком ткани потуже, Франческо затолкал его в вечно голодную пасть камина, надеясь, что материя быстро сгорит.
Левое запястье их попутчика превратилось в нечто жуткое. Они несколько раз промыли месиво из костей и плоти горячей водой, пытаясь избавиться от засохшей в ране крови и налипшей грязи. Крайне озабоченный Гай заявил, якобы слышал от кого-то, мол, при открытом переломе нужно попытаться сложить кости, закрепив их между деревянными лубками, как можно туже обмотать получившееся сооружение тряпками — и уповать на милость Господа. Если повезет, кости срастутся. Если нет — рука высохнет и останется такой навсегда. Общими усилиями они постарались исполнить все по совету мессира Гисборна, хотя понимали — проку от их стараний немного. Здесь мог бы помочь настоящий врачеватель, но где ж такого сыскать?
Возясь с раненым, Франческо в растерянности и испуге обнаружил еще кое-какие подозрительные следы. Разумно предпочтя не обращать на них внимания Гая, он постарался быстро и незаметно смыть странные отметины. Конечно, засохшие потеки крови на внутренней стороне бедер вполне могли возникнуть от падения на острые камни — да только малый опыт итальянца вопиял о том, что происхождение их было совсем иным. Таким, о котором лучше не распространяться вслух.
Мессир Гисборн же пребывал в сугубом удручении по иному поводу. С планами о совместном путешествии придется распрощаться. Нужно срочно приискать место, где можно разместить раненого, и убедиться, что ему окажут надлежащий уход. Госпиталь при монастыре в Алье-ле-Бен вполне бы подошел, да только как им покинуть замок?
«Выходит, мне предстоит добираться до Константинополя одному, — внезапно сообразил Гай и похолодел. — Франческо и мистрисс Изабель наверняка останутся в Марселе. Как быть с архивом? Попросить мистрисс Уэстмор отдать его мне? И что же, с кучей бумаг на руках я должен попасть на другой конец света? Или лучше обождать, когда этот тип сможет снова встать на ноги? Дугал, ты даже нарочно не мог выбрать наилучшего момента, чтобы разбить свою дурацкую упрямую голову! Все планы летят кувырком, и я совершенно не представляю, как буду выкручиваться!»
В обычное время гостям Ренна принесли завтрак, съеденный в угрюмом молчании. Молодые господа, как нехотя буркнул слуга, еще не вернулись с охоты, старый граф заперся у себя и никого не желает видеть. Мак-Лауду сделалось хуже, он начал метаться по кровати и бредить, но ни Гай, ни Франческо не понимали смысла отрывистых гаэльских слов.
* * *
К полудню сэр Гисборн не выдержал пребывания среди четырех стен и после краткого препирательства с совестью, требовавшей остаться, улизнул, заверив Франческо, что вскоре вернется. Прогуляется по замку, попытается разузнать местные новости. Может, повидается с мистрисс Изабель — женщины всегда умудряются разнюхивать сплетни быстрее мужчин. Итальянец кивнул, его не тяготила необходимость заботиться о ком-то.
Тщательно заперев дверь за ушедшим Гаем, Франческо бесцельно побродил по комнатам. Подбросил дров в камин, выглянул в окно, вдохнув холодный воздух и увидев текущий мимо серенький осенний день. Лес на склоне противоположного холма подернулся желтизной, по небу медленно ползли низкие облака, угрожавшие ближе к вечеру просочиться мелким дождем. Настроение Франческо переменилось под стать погоде — тихая, безнадежная грусть одиночества, тоска и подавленное опасение перед тем, что им никогда не удастся вырваться из этих стен. Они храбро ввязались в чужую игру, не поняв толком ее правил — и сейчас терпят поражение.
«Прекрати. Прекрати немедленно. Мы выкарабкаемся. Мадонна не допустит, чтобы мы пропали».
Нерешительно заглянув в соседнюю комнату, Франческо прислушался. Может, раненому удалось заснуть? Сон, как известно, исцеляет порой лучше всяких лекарственных снадобий…
Услышав шаги, человек на постели заворочался в безнадежных попытках сесть. Еле различимый, осипший голос хрипло каркнул:
— Кто?..
— Это я, — итальянец вошел и, торопливо обогнув громоздкое, рассчитанное на пять-шесть человек ложе, присел на край, чтобы Мак-Лауд мог его видеть. — Лежите спокойно. Вы в безопасности. Хотите пить? Я принесу.
— Нет, — даже скромных познаний Франческо в искусстве врачевания хватало, чтобы понять: обстоятельства складываются отнюдь не в их пользу. Мак-Лауд скверно выглядел — трудно ожидать иного от человека, вынужденно пересчитавшего ребрами камни на склонах здешних гор, однако итальянца обеспокоило другое. Из взгляда мессира Дугала пропала веселая бедовость, притягивавшая к нему людей, переменчивый, наблюдательный взор опустел, словно руины сгоревшего дотла дома. — Где Гай?
— Мессир Гисборн ушел за новостями, — доложил Франческо. — Обещал скоро вернуться. Разыскать его?
Ответа не последовало. Мак-Лауд безразлично разглядывал почерневшие балки потолка и вновь заговорил только после долгого молчания, заставив Франческо вздрогнуть от неожиданности.
— Интересно, я дотяну до вечера? — спокойно произнес шотландец и слегка удивленно добавил: — Никогда не думал, что сдохну проигравшим. И что в мире бывают вещи похуже смерти.
— Глупости, — молодой человек очень старался, чтобы слова прозвучали сердито, но его речи выглядели жалкой потугой на гнев. — Вы всего лишь упали и сломали руку. Вы сумели вернуться сюда, и, думаю, у вас достанет терпения пережить два или три месяца сидения взаперти, пока вы поправитесь. Все обойдется. Нам бы только выбраться из Ренна. Кто, если не вы, придумает способ улизнуть из этого змеиного логова? — последние слова вырвались у Франческо непроизвольно, ибо он только теперь осознал их истинность. Монна Изабелла умна и хитра, но она — всего лишь женщина, и сама нуждается в защите. Мессир Гисборн слишком честен и прямодушен, чтобы на равных сражаться с хозяевами Ренн-ле-Шато.
Кажется, случайный выстрел попал в цель, ему удалось задеть кельта за живое. На миг осунувшееся лицо сделалось прежним — оживленным, деятельным — но краткая вспышка живости тут же сменилась прежней апатией.
— Я не знаю, — рассеянно пробормотал Мак-Лауд. — Извини, я веду себя как последнее дерьмо, да только теперь все едино. Даже если я выкарабкаюсь, нам больше не ходить одними дорогами. Прошлой ночью случилось кое-что… кое-что скверное. И оно напугало меня.
— Все пугаются, — осторожно заикнулся Франческо. — Таково свойство человеческой натуры…
— Не моей, — равнодушно отрезал кельт. — Вернее, так я считал до вчерашней ночи. Мне убедительно доказали, что я заблуждаюсь. Урок оказался… довольно мерзким. Я понял две вещи: я испуган, и мое место — здесь. В Ренне.
— А как же мы? — Франческо не узнал своего голоса, так жалобно и тоскливо он прозвучал. — Неужели вы и вправду хотите оставить нас?
Мак-Лауд закрыл глаза, отгородившись стеной молчания. Однако, когда Франческо почти бесшумно поднялся на ноги, безучастно спросил: — Уходишь?
— Никуда я не ухожу, — на сей раз молодому итальянцу отлично удалась сварливая интонация. — Просто собираюсь кое-что сделать, и, между прочим, для вас, мессир Дугал, — он перевел дух, решаясь высказать то, что накопилось в его душе, горело на кончике языка, стремясь обратиться словами. Никогда раньше он не позволял себе вслух осуждать чужие поступки и нравы, справедливо полагая это занятие небезопасным. — Вы хороший человек, но ваша гордость скоро перерастет в гордыню. Я могу только догадываться о том, чем вы занимались минувшей ночью, кого узрели и почему вернулись в таком прискорбном виде, однако даже я в силах понять очень простую вещь. Вы всего лишь узнали, что способны бояться. Также, как все создания Божьи. Это запоздалое открытие грызет вас сильнее любой боли. Вы, подобно господам Ренна, полагаете, будто вам дано нечто, чего нет у прочих. У них есть Книга и замок, у вас — ваши секреты, ваше умение драться и стремление выделяться среди других людей. Гордыня не доведет вас до добра. Я не говорю, что вы должны со смирением нести крест свой, я об ином. О том, что вы не имеет права покорно сдаться на неведомо чью милость.
Он выскочил из комнаты прежде, чем донельзя удивленный отповедью кельт успел что-либо ответить, бросившись торопливо перетряхивать свой скарб. В ушах звенело от собственных дерзких слов, Франческо уже начал корить себя за допущенную горячность и несправедливо нанесенную обиду. Человек в беде, человек запутался, а он вместо поддержки наговорил ему кучу гадостей. Будь мессир Дугал во здравии — сложил бы болтуна вчетверо или высмеял так, чтоб не скоро забылось. А ведь ему нравился шотландец, циничный, сметливый, никогда не унывающий, любящий прихвастнуть, «меч по найму», как он частенько себя именовал. Что должно было произойти за несколько часов его пребывания вне замка, чтобы обратить былое отважное сердце в бледную тень самого себя?
Представив, чем хозяева Ренна могли сломать или запугать кельта, Франческо невольно вздрогнул. Как бы он себя повел, доведись ему оказаться на месте скотта?
Молодой человек наконец отыскал среди мешков необходимое — небольшой кофр, обтянутый серой замшей, с медными набойками по углам. Франческо захватил его из разоренного каравана, здраво рассудив, что законному владельцу, личному лекарю мэтра Барди, он уже не пригодится. В коробке хранились снадобья, необходимые в дороге, и Франческо, немного знавший о содержимом пузырьков и шкатулок, намеревался отыскать либо состряпать какое-нибудь зелье, способное заставить их попутчика уснуть и позабыть о пережитом.
Над откупоренными флаконами поплыли запахи — трав, засушенных цветов, неизвестных настоев. Их молодой человек не рискнул трогать, пользуясь содержимым только тех склянок, в назначении которых был уверен. Слив воедино содержимое нескольких флаконов, он получил густую, сладковатую на вкус и тянущуюся жидкость темно-желтого цвета. На всякий случай Франческо еще раз перемешал свое творение, огляделся, ища подходящий сосуд — пустую кружку или кубок, оставшиеся после завтрака. Взгляд уперся в непритязательную деревянную чашу — вчера поздним вечером он сам поставил свой трофей на подоконник.
Несколько очень долгих мгновений мессир Бернардоне исподлобья разглядывал добычу, ради обладания которой вчера так рисковал. Медленным, размашистым жестом выплеснул приготовленный состав в камин, полыхнувший розовыми и зеленоватыми языками пламени. Обогнул стол, поднял задвинутый в угол тяжелый глиняный кувшин, наклонил над первой попавшейся кружкой. Из широкого горлышка прозрачной струйкой полилась вода — как он убедился, попробовав, обычная горьковатая вода из ручьев графства Редэ. Двигаясь все также неторопливо, Франческо взял с подоконника деревянный кубок, наполнил его и подержал в руках, смотря в окно и беззвучно шевеля губами. К полудню развиднелось, кое-где в облачных небесах даже проглянула светлая осенняя синева.
* * *
Когда итальянец вернулся в комнату, Мак-Лауд слегка повернул голову и с еле различимым отголоском прежней иронии сообщил:
— Сперва он меня отругал, потом задумал отравить. Френсис, ты никогда не думал податься в проповедники? Ручаюсь, ты имел бы большой успех. Девицы приходили бы толпами, только бы послушать, сколь яростно ты бичуешь чужие грехи.
— Говорят, в монастырях слишком много соблазнов, — Франческо заставил себя улыбнуться. — Сделайте мне одолжение, выпейте. Вреда это вам не принесет. Помочь или сами справитесь?
— Дай сюда, — скривившись, Дугал поднял здоровую руку, взял принесенную чашу и двумя быстрыми глотками осушил ее, пролив несколько капель на подушки. Сморщился и кашлянул: — Ты чего туда намешал, горе-врачеватель? Горькая, как полынь…
— Зато польза будет, — уверенно заявил итальянец. Слегка наклонившись вперед, он поймал взгляд Мак-Лауда: — Послушайте, что я вам скажу, мессир. Вас обманули. Вернее, вы сами себя обманываете. Ренн — скверное место, оно не подходит вам, а вы не подходите ему. Просто кто-то очень желает залучить вас сюда и превратить в одного из замковых стражей. Но это — ложь. Ложь от первого до последнего слова. Здешние господа настолько увязли в паутине из фальшивых слов, что не способны вымолвить не словечка правды. Если отыщется кто-нибудь, способный сдернуть маски с их лиц, я уверен, под ними будет пустота. Да, они способны устрашать и очаровывать… но в их душах зияет пустота, как в тех золотых идолах, которым молились язычники.
— Умник, — чуть слышно хмыкнул кельт. С первого дня знакомства его искренне восхитило умение Франческо нанизывать слова, точно бусины в четках, да так, что сказанному хотелось безоговорочно верить и записать на пергаменте, чтобы и другие люди подивились. Мальчишку из купеческого семейства снедало постоянное желание узнавать что-то новое, подолгу размышлять над услышанным и делать совершенно неожиданные умозаключения. Мак-Лауд ничуть не удивился, узнав, что Френсис умеет читать, и, говоря по правде, он разделял мнение Изабель о том, что настоящее место юнца — на университетской скамье. Чтобы ввергнуть Френсиса в нешуточное смущение, достаточно было во всеуслышание похвалить проворство его разума — или его внешность. И в том, и в другом случае юнец терялся, краснел, отводил глаза и начинал бормотать что-то неразборчивое. Скотту доставляло несказанное удовольствие поддразнивать попутчика, однако в глубине души он относился к Френсису, как к Божьему чуду, мираклю навроде единорога, радуги после дождя или редкой красочности рассвета. Ими можно и нужно любоваться издалека, не пытаясь прикоснуться или удержать. В грубых, неосторожных руках волшебство погибнет, рассеявшись песком и до срока скрывшись за вратами Рая.
Однако на сей раз в словах Френсиса крылась правда. Неприглядная, редко кому нужная, уродливая правда. Темные глаза под вьющейся челкой видели истину в чужих душах. Парень родился с этим умением — как птица, вылупляясь из яйца, знает дорогу, по которой ей предстоит осенью лететь с Гебридов в Египет, а весной возвращаться из Александрии в долины Лоуленда. Опасный талант. Опасный для окружающих, вдвойне и втройне опасный для наделенного им человека. Особенно если этот человек слишком молод и честен.
Странное ощущение. Возникшее после того, как он рискнул отведать состряпанного Френсисом якобы лекарственного отвара. На миг кельту стало холодно, так холодно и пронзительно-одиноко, как не бывало никогда прежде в жизни. Потом отпустило, даже дергающая ноющая боль в сломанном запястье утихомирилась, сделавшись досадной, но терпимой. И неудержимо захотелось говорить. Рассказать хоть одной живой душе о том, что случилось ночью в холмах неподалеку от реки Од.
— Френсис, послушай меня… Просто выслушай.
— Конечно, — с готовностью кивнул Франческо. — Я слушаю. И, чтобы вы не сказали, это не пойдет дальше меня. Обещаю.
Единственным признаком того, что мессир Дугал изрядно взволнован, стал усилившийся тягучий акцент уроженца Севера, из-за чего отдельные слова порой сливались в единое целое. Если б не это, Франческо счел бы, что ему рассказывают произошедшую некогда или выдуманную страшную историю, и ужаснулся бы услышанному. Он сидел, вжав голову в плечи и оцепенело внимая тому, как кельт, глядя в потолок, монотонно и равнодушно описывает подробности своей охоты на волкодлака — и то, что случилось потом, в неверном свете охотничьей луны.
— Я всегда знал, со мной малость неладно, — с невыразительной интонацией завершил повествование Мак-Лауд. — У меня какой-то изъян в душе. Я люблю женщин, мне хорошо с ними, а им — со мной. Иногда я сплю с мужчинами — порой по взаимному согласию, порой — в оплату за полученные сведения. Знаю — это грех, но мне… честно говоря, мне все равно. Хуже всего, когда порой на меня находит. Я становлюсь как течная сука, причем безумная сука… вчера это закончилось тем, что меня угораздило лечь под Зверя. Теперь ты понимаешь, отчего я сказал, что останусь здесь? Отлежусь… и пойду к нему. Или сигану с южной стены — авось, все-таки повезет и я размозжу себе голову. Он не просто затолкал мне в задницу свое копье — это бы я пережил и забыл, не он первый, не он последний. Он пометил меня. Я принадлежу ему, Френсис. Мне стыдно… но я сам навлек на себя беду.